Английское слово «Surrender» довольно часто используется Мастерами недвойственности. Точного перевода этого термина на русский язык не существует, потому что он указывает на довольно широкий спектр проявлений – от «тотального доверия», «смирения» и «непротивления происходящему» до «принятия того, что есть» и «полной отдачи себя божественной воле». В предлагаемой беседе Эндрю Коэна (бывшего ученика Пападжи) и Экхарта Толле дается разъяснение феномена Surrender. Он рассмотрен здесь как прямой путь для тех, кто хочет прийти к освобождению от страдания (которое и есть несогласие с тем, что есть, и попытка найти себя в чем-то, что будет). Что такое подлинное самоотречение и «выход за пределы мира»? Возможна ли отдача без принятия? Что реально, а что нет? На все эти вопросы отвечает Экхарт Толле. Разговор состоялся в 2000 году и в оригинале получил заголовок «Пузыри на поверхности Бытия». Перевод Георгия Комарова.

(далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

То, что Лермонтов искал в своих возлюбленных черты своей матери, еще не значит, что он хотел найти девушку, способную заменить ему мать. Он встречал в своей жизни женщин, вполне подходивших на эту роль, но не испытывал к ним никаких чувств, кроме дружеских. Поэт вполне отдавал себе отчет в своих душевных движениях. Душа его матери — Небесная дева, воплощение духовной любви и чистоты, чудесная дева, хранящая его от преступлений. И здесь она подобна Богу в той же мере, что и поющая колыбельную песню мать с гравюры Уильяма Блейка “A Cradle Song”. В этом отношении характерны слова из еще одного французского стихотворения Лермонтова: “Потому что без тебя, моего единственного путеводителя, без твоего огненного взора, мое прошлое кажется пустым, как небо без Бога”. Сказано: “Бог есть любовь”, — и именно в этом контексте “образ вечно милый” — воплощение любви для Лермонтова. (далее…)

К 100-летию создания философской системы Владимира Шмакова

В синем небе, колокольнями проколотом, —
Медный колокол, медный колокол-
То ль возрадовался, то ли осерчал…
Купола в России кроют чистым золотом-
Чтобы чаще Господь замечал.

Грязью чавкая жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна …
Владимир Высоцкий

В страшных муках социальных потрясений конца 1910-х — начала 1920-х годов рождалось в России новое общество, — в это же время в её возрождённой столице – Москве, создавалось величественное «здание» всеобъемлющей философской системы [1-3]. Его «возводил» инженер путей сообщения Владимир Шмаков – сын известного юриста и общественного деятеля Алексея Семёновича Шмакова (далее…)

Ruth Finnegan. Time for the world to learn from Africa. Balestier Press, 2018, серия Hearing Others’ Voices

Когда нам приходится рассуждать об Африке, мы привыкли исходить из того, что Африка традиционно играет роль ученика и подмастерья, — а себе, представителям условно западного мира, мы также традиционно отводим роль учителя. Мнение это, хотя и в чем-то верно, все-таки крайне однобоко: ведь все культуры учатся друг у друга, это процесс взаимный и именно принцип взаимности позволяет культурам развиваться и, следовательно, существовать.

К сожалению, очень мало говорится и пишется о том, как и чему поучиться у Африки можем мы, представители западной цивилизации, и это при том, что африканский континент имеет богатейшее культурное наследие — это и предания м мифы, и музыка, и пословицы и афоризмы, и, традиционная медицина, различные духовные практики и связанные с ними инсайты, и многое, многое другое. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Характерно, что герои произведений Лермонтова влюбляются в героинь, только услышав их чудесный голос. Как Демон, покоренный голосом Тамары, покоренный настолько, что роняет слезу, заслышав его:

И вот средь общего молчанья
Чингура стройное бряцанье
И звуки песни раздались;
И звуки те лились, лились,
Как слезы, мерно друг за другом;
И эта песнь была нежна,
Как будто для земли она
Была на небе сложена!
Не ангел ли с забытым другом
Вновь повидаться захотел,
Сюда украдкою слетел
И о былом ему пропел,
Чтоб усладить его мученье?..
Тоску любви, ее волненье
Постигнул Демон в первый раз;
Он хочет в страхе удалиться…
Его крыло не шевелится!
И, чудо! из померкших глаз
Слеза тяжелая катится…

В первой редакции “Демона” описание чувств героя пронизано более очевидными личностными аллюзиями и заставляет вспомнить о слезах младенца, слушающего колыбельную песню матери, и о его “потерянном рае”: (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Проницательный психолог, Михаил Лермонтов безошибочно связывал развитие своей фантазии и творческого воображения со смертью матери (поэма “Сашка”):

Он был дитя, когда в тесовый гроб
Его родную с пеньем уложили.
Он помнил, что над нею черный поп
Читал большую книгу, что кадили,
И прочее… и что, закрыв весь лоб
Большим платком, отец стоял в молчанье.
И что когда последнее лобзанье
Ему велели матери отдать,
То стал он громко плакать и кричать…
Он не имел ни брата, ни сестры,
И тайных мук его никто не ведал.
До времени отвыкнув от игры,
Он жадному сомненью сердце предал
И, презрев детства милые дары,
Он начал думать, строить мир воздушный,
И в нем терялся мыслию послушной.

Невозможность высказать свою боль родственной душе (бабушка — не в счет, душевно ущербный отец — тем более), отвратила его от реального мира и погрузила в мир его фантазии. Здесь он нашел прибежище от собственных душевных и физических (обусловленных “золотухой”) мук. (далее…)

Стихотворение Пастернака “Быть знаменитым некрасиво…» (1956) — одно из самых, извините за каламбур, его знаменитых. Логично отнести его к жанру полемических.

Это же вот явная полемика:

«Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех».

Правда, возникает вопрос, — а с кем в этих строках полемизирует Пастернак? Принято полагать, что с какими-то безымянными, но прославившимися советскими официальными стихотворцами.

Не много ли для них чести?

Мы полагаем, что в вышеприведенной строфе Пастернак, скорее, ведет риторический разговор с самим собой. Аналогично его же строке «С кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой».

Настоящую заключенную в этом стихотворении полемику мы видим совсем в других строках.

С кем же эта полемика? Мы полагаем, что получивший в 1958 году Нобелевскую премию по литературе Борис Пастернак полемизирует с лауреатом Нобелевской премии за 1907 год Редьярдом Киплингом, с его тоже знаменитым стихотворением «If». (далее…)

Урмасу Отту (23.04.1955—17.10.2008)

В детстве я была немного влюблена в не очень красивого, но страшно обаятельного Урмаса Отта и немного — в очень красивую, но не обаятельную Софию Ротару. Акцент на немного, поэтому любые попытки разобраться «с этим» оставим за скобками. Отта обожала за острый ум и хирургическую работу с подопытным собеседником, работу всегда in vivo, наживую. Ротару — за лёдную ведьмину красоту и недосягаемость: на такую только смотреть, ведь лишь приблизишься, тут же сгоришь, со звездой шутки плохи. Я и не приближалась — да и как это было б возможно? — я лишь фантазировала: вот если к внешности Софии Ротару приставить мозг Отта, что выйдет? А если Урмаса Отта одарить красотами Ротару — что получится, останется ли он собой? Второй случай оказывался явно сложнее первого, и я переключалась на другое, но никогда не переключала зомбоящик с «Телевизионным знакомством» простого эстонского парня, от чьего акцента балдела, на другой канал (концерт Ротару, кстати, переключить могла запросто — песни её не очень-то нравились — нравилась она сама; итак, красота её шла вторым планом, первым — его ум). (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

II. ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ

Моей души не понял мир. Ему
Души не надо. Мрак ее глубокой,
Как вечности таинственную тьму,
Ничье живое не проникнет око.
И в ней-то, недоступные уму,
Живут воспоминанья о далекой
Святой земле… ни свет, ни шум земной
Их не убьет… я твой! я всюду твой!..
“Аул Бастунджи”

Погружение в мир чужих сновидений всегда сопряжено со множеством опасностей. И дело здесь даже не в том, что сновиденческий мир по самой своей сути иллюзорен и не определен. Кажется, Вадиму Рудневу принадлежит забавное высказывание, что “сновидение семиотически неопределенно”. В действительности, наши сновидения более чем определенны. “Каждый образ, событие сновидения, — справедливо подчеркивал Александр Вейн, — даже если на первый взгляд они необычны и лишены разумной логики, на самом деле пытаются донести до человека информацию о нем самом”. (далее…)

Перечитал «Это я, Эдичка». Очень давно собирался. У меня и в распечатке была (Лимонов переиздавал все, кроме этой книги, я думал, боялся еще раз сесть, а тут про любовь с неграми, но потом прочел у собиравшейся экранизировать Валерии Гай Германики, что ему не нравился уже сам роман), и скачивал два раза даже. А потом — понятно, смерть, тяжело уже браться и читать.

Как «Мастер и Маргарита» и добрая часть классической русской прозы, книга начинается с геолокации, топографической привязки: будете, дескать, в Нью-Йорке на тех-то и тех-то улицах, взгляните на балконы отеля «Винслоу», я там сижу, загораю. Тут и больше намек — что сидит там архетип, и не зарастет народная тропа. Пройдем по ней и посмотрим.

Для начала — это действительно прекрасная проза: «беспризорные дети мира», «тихая просторная минута», «я солдат разбитого полка», маленькая девочка, «которая по возрасту была ближе к природе, к листьям и траве, чем к людям» — пусть кто-нибудь поспорит. (далее…)

Эссе в красных перчатках

В конце января с.г. Фонд «Гала — Сальвадор Дали» и «Центр искусств королевы Софии» привезли в белокаменную около двухсот картин полубезумного персонажа, когда-то нахально заявившего: «Вот две самые большие удачи для художника — во-первых, родиться в Испании, во-вторых, носить фамилию Дали. В моей жизни случились обе».

Не успевшие добраться до Фигераса и Мадрида русскоговорящие с легкостью необычайной смогли добраться до московского Манежа: благо, время было допандемичное. «Центрее» не бывает, налево пойдешь — на Red Sguare попадешь… что ж, близостью площади радостно пользуются толпы тех самых гостей столицы, желающих после селфи с тенью Дали увековечить свое изображение еще и у Кремля. Селфанутые всех видов и мастей представлены на выставке «Сальвадор Дали. Магическое искусство» едва ли менее вариативно, чем сами картины — каденции на фантазийные темы полубезумного криэйтора, мечтавшего о том, чтобы его искусство понимали и принимали все. Все без исключения. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Опыт освоения наследия Лермонтова советским литературоведением нашел свое отражение в уникальном для своего времени издании — в “Лермонтовской энциклопедии”. Авторами данной энциклопедии была проделана колоссальная работа по воссозданию лермонтовского космоса: были найдены произведения поэта, казавшиеся навсегда утраченными; восстановлены неизвестные эпизоды жизни Лермонтова; досконально изучены его поэтика, философское мировоззрение и социальная позиция. Но вот осмысление всей этой огромной фактографии не отличалось особой глубиной и проницательностью, по сути продолжая критическую линию Белинского и Герцена. Характерно, что автор предисловия к энциклопедии Ираклий Андроников, констатировав противоречивость личности, творчества и самого облика поэта, ушел от объяснения этой удивительной двойственности, заключив: “И чувство одиночества в царстве произвола и мглы, как назвал николаевскую империю А. И. Герцен, было для него неизбежным и сообщало его поэзии характер трагический. Его жизнь омрачала память о декабрьском дне 1825 года и о судьбах лучших людей. Состоянию общественной жизни отвечала его собственная трагическая судьба: ранняя гибель матери, жизнь вдали от отца, которого ему запрещено было видеть, мучения неразделенной любви в ранней юности, а потом разлука с Варварой Лопухиной, разобщенные судьбы, политические преследования и жизнь изгнанника в последние годы… Все это свершалось словно затем, чтобы усилить трагический характер его поэзии”. Смею вас заверить, что память о восстании декабристов была для Лермонтова не столь значима. Не социальные представления определяли характер его поэзии, но, напротив, обусловленный внутренними причинами лиризм Лермонтова отражался в его общественных взглядах. (далее…)

От редакции: Алан Уотс (Alan Watts, 1915-1973) – культовый британский философ, значительно способствовавший проникновению восточной философии и духовной традиции на Запад. Предлагаем вашему вниманию перевод одной из его лекций. «Миф о Себе» — лекция из цикла «Дао философии» (1972 год). Она посвящена глубинным тайнам того, что мы считаем своим «я», ощущению эго, и того, кто мы на самом деле; дается сравнение Западной и Восточной мифологии о том, что такое «я». Был ли мир (и мы) создан Богом в соответствии с определенным планом? Или же человек — просто побочный продукт действия слепых сил вселенной?
Перевод выполнен Александром Конопко. Оригинальная аудиозапись лекции – под текстом.

Я считаю, что мы, в случае если честны с собой, можем сказать, что самая увлекательная проблема в мире заключена в вопросе «Кто я?» Что вы имеете в виду, что вы чувствуете, когда произносите слово «Я»? Я сам. Я не думаю, что существует более захватывающая проблема. Это так таинственно, так неуловимо. Потому что то, кто я есть в своей глубинной сущности, ускользает от моего взгляда почти так же, как я не могу смотреть прямо в свои глаза без использования зеркала, не могу прикусить свои зубы, не могу ощутить вкус своего языка. Именно поэтому в вопросе о том, кто мы есть, всегда есть элемент глубокой тайны. Эта проблема очаровывала меня много лет, и я много думал об этом. Что вы подразумеваете под словом “я”?

Существует определенный консенсус по этому поводу, соглашение, особенно среди представителей западной цивилизации. Большинство из нас чувствуют, что я это “я” — мой собственный источник сознания. «Я – центр осознания и источник действия, который находится в середине кожаного мешка». Поэтому у нас есть представление о себе как об эго, заключенном в кожу. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Если Владимир Соловьев усматривал в бесконечной погруженности Лермонтова в свой внутренний мир непременное условие его пророческого дара, первые психологи, обратившиеся к изучению личности и творчества поэта, увидели в ней болезненный симптом, свидетельствовавший о душевном расстройстве. Так, Д. Н. Овсянико-Куликовский констатировал: “… перед нами психологическая картина, свидетельствующая о постоянном и упорном самоуглублении, о вечно бодрствующей рефлексии, даже о раздвоении личности (“душа проникается своей собственной жизнью, лелеет и наказывает себя, как любимого ребенка”). Это уже выходит за пределы нормы — даже и для натур эгоцентрических. Когда человек, которому от роду всего 25-26 лет (в этом возрасте работал Лермонтов над романом), предается столь интенсивному самоанализу и думает, что достиг высшего “самопознания”, — мы вправе видеть здесь симптом болезненного развития души”. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

Не сложно было искать в поэзии Лермонтова и всевозможные заимствования из русской и европейской лирики, как то делали первые его “профессиональные” читатели. Критики, обнаруживавшие в лермонтовских текстах строки, словосочетания и даже точку с запятой из произведений других поэтов, видели в его лирике Пушкина и Байрона именно потому, что не могли увидеть в ней Лермонтова, ибо “лик его темен, отдален и жуток”.

В одной из первых рецензий на “Героя нашего времени” С. О. Бурачок, критик с крайне консервативным мировоззрением, буквально возопил о невозможности такой личности, как Печорин, персонажа, созданного по шаблону героев европейских романов. Почин одного критика был поддержан другим. Позиция С. П. Шевырева была гораздо более аргументирована, чем концепция Бурачка, но и она сводилась к выводу об иллюзорности, чрезмерной литературности фигуры “героя нашего времени”: “Печорин 25-ти лет… Когда он сам смеется, глаза его не смеются… потому что в глазах горит душа, а душа в Печорине уже иссохла. Но что ж это за мертвец 25-летний, увядший прежде срока? Что за мальчик, покрытый морщинами старости? Какая причина такой чудесной метаморфозы? Где внутренний корень болезни, которая иссушила его душу и ослабила тело?” (далее…)