ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ

12. КОНЕЦ ПРЕКРАСНОГО?

Наступают холода. Сегодня пошёл первый снег. Всё меньше летних весточек. Я сижу у камина и греюсь, хотя должен постоянно искать. Я чувствую, что что-то происходит. Её образ в тумане, и я чувствую предательство, к которому начинаешь привыкать в холодные времена, и мне не сидится в кресле. Рука опрокидывает бокал с вином. (далее…)

Многоликий Мишенин. Фото: Даша Ястребова

На днях я получил письмо от Димы Мишенина, в котором он сообщал, что желает выйти из творческого кризиса и вновь начать писать для Перемен. Он в очередной раз выражал уже давно знакомые мне свои сомнения в необходимости писать (ведь, как он полагает, в наше время литература никому не нужна). И изъявлял желание снова поговорить об этом и, в частности, о Неудобной Литературе. (Напомню, Дима Мишенин — автор одной из первых книг Неудобной Литературы, мотоавтобиографического романа в новеллах «Мотобиография».)

Я пребывал в некотором цейтноте по причине скоропалительного отъезда на дачу и совершенно не имел времени вести диалог, однако решил взять у Димы интервью, зная, что от него всегда можно ожидать нового поворота темы и необычного взгляда на, казалось бы, уже известные и уясненные вещи. В том числе, рассудил я, Дима мог бы внести интересные ноты и в разговор о Неудобной Литературе. Чтобы не терять времени, я без предупреждения задал первый вопрос:

— Дима, а что такое Неудобная Литература, как ты это понимаешь?

— То, что печатают по максимуму в интернете и по минимуму в бумажных СМИ.

— Я думаю, что это не так. В интернете ведь действительно полно всякой ерунды, которую авторы этой ерунды гордо называют «литературой» (или хотели бы называть, но немного стесняются). А Неудобная Литература — это не ерунда, а действительно хорошая проза, по тем или иным причинам обойденная вниманием издателей, критиков и в итоге — многих читателей. Откуда у тебя такое странное представление, которое ты озвучил? Получается, ты совсем не читал то, что я пишу в Хронике Неудоблита, и не в курсе, как я объясняю этот проект?

— У меня свой взгляд и весьма практичный. Это определение мое и для меня. Я не претендую на объективность. Только идиот или человек, который никогда не ел наркотиков, может на нее претендовать в нашей вселенной, полной парадоксального хаоса. В бумажном издательском деле также издается масса ерунды. Он ничем не отличается от интернета. Это братья близнецы. И в неудобной литературе, которую собираешь ты, ее не меньше. И я не исключение.

— Ну то есть ты считаешь, что пишешь ерунду? Ну, а зачем тогда пишешь? (далее…)

Венедикт Ерофеев был одним из тех писателей, кто не мог не писать. И многие его книги попросту не укладывались в каноны столетиями назад созданных жанров.

У него были удивительные глаза – как у ребенка, с детской наивностью робко смотрящие на мир. Казалось, что в них – в этих глазах – выражалась и вся мировая скорбь, и жалость, которую завещал нам Христос на кресте. Какая-то христианская, самоотверженная жалость ко всему человечеству – миру хищническому, грубому, которого он сторонился. Так и пытался всю жизнь уединиться, забиться куда-то, сжавшись в комок. Но нет — как кафкианского героя, его все равно находили, все равно обвиняли в самых смертных грехах, на месте же судили и подвергали жестокой расправе. Просто потому что это единственный удел любого обладателя чистого или, как сказал бы гончаровский Штольц, «золотого» сердца, любого праведника. В том числе и современного.

Вот его лирический герой просыпается в неизвестном подъезде. Будем перманентно отождествлять его и с личностью автора. В нашем случае это такое же абсолютное слияние рассказчика и писателя, как и, допустим, в пушкинском «Евгении Онегине».

Осеннее солнце – насыщенно-рыжее, словно яичный желток – еще только всходит в бледно-голубом небе. Из окошка в одном из пролетов явствует – по земле лоснится утренний туман. На лестничной клетке царит полумрак, откуда-то снизу доносятся шаги и чьи-то обрывочные, эхом отражающиеся возгласы. Хлопают двери, колокольцами звенят ключи. Утренний холодок пробирает нутро, пульсируя где-то под плотной кожей сапог и в области поясницы. (далее…)

Сегодня — ответы Виталия Амутных, автора романа «Русалия», писателя самобытного и сугубо русского. Более подробную информацию о Виталии Амутных и его опубликованную на Переменах пьесу «Всю жизнь в травести, — не с кем время провести…» см. здесь (в пьесе этой, кстати, отчасти предсказан конфликт, сложившийся сейчас в Театре на Таганке).

Хочу здесь заметить, что большую часть писательских ответов на предлагаемые вопросы я получил в одно и то же время, в период с 10 по 27 мая (в том числе тогда же были присланы и ответы Виталия Амутных, то есть еще до публикации остальных). И сейчас я только постепенно публикую все эти ответы, так что все совпадения, пересечения и переклички в ответах разных писателей можно считать проявлением синхронии. Или чего-то назревшего, что носится в воздухе.

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

В некотором учебном заведении педагогический состав был образован, можно сказать, исключительно представителями одной только национальности. Это был творческий ВУЗ, и труд педагогов там, прежде всего, состоял в оценке артистических усилий вверенных их попечительству студентов. С удивительным постоянством те творческие наставники расточали похвалы своим кровникам, в то время как с представителями иных наций они обходились если не сурово – тогда апатически. Через какое-то время работы студентов не находящихся в фаворе действительно становились хуже. Потом – еще хуже… И время спустя институт мог расстаться с данным студиозусом, вполне справедливо сославшись на его «профнепригодность». Безусловно, натурам педагогов хватало вероломства, но, вероятно, не в той превосходной степени, как могло бы показаться. Скорее всего, им действительно нравилось то, что демонстрировали сородичи, и казались неприятными, неталантливыми работы чужаков.

Сия преамбула призвана обратить внимание на то, что талант, «достойный текст» создаются усилиями не одного человека, способного стучать по клавишам компьютерной клавиатуры, но напряжением, трудом больших сообществ. И какие бы там интеллигентские реверансы и куртуазные мадригалы не расточали подчас в СМИ друг другу работники противоборствующих идеологических фронтов, мировоззренческой войны никто не отменял. И не было еще таких времен, чтобы кто-то из супротивников подобру захотел оставить занятые им позиции. В этой войне такие понятия как «талант», «совершенный текст» не принимаются во внимание. Ну, можете вы представить себе некое произведение Александра Андреевича Проханова напечатанным в журнале «Октябрь»?! Разве это бездарный автор? Плохой текст? Но вряд ли и строфы какого-нибудь иудофашиствующего пиита, будь они трижды с точки зрения гармоничности совершенны, найдут пристанища на страницах «Нашего современника».

Так что, сегодня, как и во все времена, не печатают (вопрос одаренности вынесем за скобки) тех, кто неправильно понимает политику партии и правительства. (Это касается не только писателей, но и глав государств, сколь бы то ни было крупных торговцев, учителей, режиссеров… и даже уборщиц в телецентрах). То основополагающий принцип! Однако «Наш современник» один, а «Октябрей» несметное количество. Оттого всякому, кто намеревается подвизаться на литературной ниве, имеет смысл обратить на сей феномен внимание и сделать полезные своей природе выводы. (далее…)

на улице жара. и чем дольше я думаю об умопомрачительной, нежной красоте розовых стринг, тем интереснее жить дальше. это нормальное проявление шопоголизма. здорового такого, жирного!
в сей психологической каверзе, как в ларце, таится сокровенное желание быть собой или ещё что-то более живое.
но это так, к слову…

«Андалузский пёс» – только дурак или дура не увидит в этом синематографе выпад гениального дарования художника против изумительнейшей гениальности поэта.

Антилорковская выходка Сальвадора подтверждает догадку любого здравомыслящего человека о завистливости Дали. Дали был чертовски завистлив. Особенно к Фредерико Гарсии Лорке. Лорка был гением прекрасного, Дали – гением разложения. А разложение всегда желает быть прекрасным, но никогда им не будет (хотя блеск разложения и слепит похлеще сварки). Отсюда и зависть!

Дали визуализировал в «Андалузском псе» собственную зависть. (далее…)

Ответы Олега Павлова, недавно опубликованные в Хронике Неудобной Литературы, многих задели. Их активно обсуждают и цитируют. Например, в еженедельной газете писателей России «Литературная Россия» появилась статья Романа Сенчина «С биографией (без)». Роман Сенчин цитирует ответы Олега Павлова и отзывается на них.

Олег Павлов решил, в свою очередь, ответить на статью Романа Сенчина. И задать ему несколько вопросов. Ниже я транслирую текст Олега Павлова, полученный мною сегодня утром.

ОЛЕГ ПАВЛОВ.
ОБНУЛЕНИЕ

Поколения в литературе – это стаи… Кому-то хочется существовать по стайному принципу. Существовать по стайному принципу, конечно, проще. Но все эти стаи рано или поздно распадаются. В своём интервью для Неудобной Литературы я употребил понятие «формация». Не называя никаких имён, сказав о формации новых авторов: что это скорее партия, группа, сформированная в определённое время.

Кажется, Роман Сенчин в своей статье «С биографией (без)» озабочен именно этим вопросом – но прозвучало что-то очень странное: «Да, биографию сегодня сделать очень сложно.»

Читая такое, не понимаешь… О чём речь… О каком-то продукте, который кем-то делается? Или о литературной судьбе?..

Он пишет о «новом поколении»…

Но что мне делать со своей памятью, если самого Сенчина я помню и знаю ещё до рождения этого поколения… То есть писали мы и публиковались, как минимум, в одно время. Сенчин долго не воспринимался всерьёз – но это пока не были опубликованы «Афинские ночи»… А новое поколение с новым реализмом воспринимать всерьёз, в общем-то, принуждали. Происходило это на форуме молодых писателей – и с того времени, как он появился. Оправдать существование этой фабрики по открытию новых талантов могли только, собственно, таланты. Но это был отбор. Так как я вёл там много лет мастер-классы, то я понимаю, кого и почему там отбирали.

Всегда и оказывается, что н о в о е – это лишь ставшее в очередь, что дождалось своего времени. Но в самом простом смысле слова. Пространство литературы отнюдь не свободно для всех. Оно каждое время именно что формируется – и даже не скажешь, что предпочтениями читателей.

Но всё-таки о новом поколение…

Свою единственную литературную премию за «Елтышевых» – свой лучший роман – Сенчин получил от писателей, о которых сам, похоже, предпочитает не помнить. Подержали его Варламов, Василенко, Отрошенко… И поверх всяких «поколенческих интересов». Его – и его прозу. Более того, я бы сам голосовал так же – но не за автора или его поколение, а за правду этой книги. Мне неловко об этом писать – но это, тогда уж, факт биографии писателя Романа Сенчина, так они ведь и делаются, биографии.

Уже прямо обращаясь к моему интервью, Сенчин пишет следующее: «Да и сегодня агрессивностью объясняет популярность нового поколения, например, Олег Павлов. <…> Это, конечно, личное мнение Олега Павлова, и я не хочу с ним спорить. Но и недоростками, которые явились в литературу, распихали предшественников (Павлов приводит и фамилии – Дмитрий Бакин, Андрей Дмитриев, Михаил Бутов, Владимир Шаров, Владислав Отрошенко, Светлана Василенко, Василий Голованов, Михаил Тарковский, Юрий Петкевич) и захватили книжный рынок, новое поколение не считаю. На мой взгляд, наоборот, новые ведут себя слишком скромно и тихо».

Действительно, зачем же спорить?

Лучше скромно и тихо в который раз заявить о популярности «нового поколения»…

В своём собственном интервью Российской газете писатель Роман Сенчин отвечает, очевидно, на судьбоносный для себя вопрос: «Вас относят к «новым реалистам», а чем новый реализм отличается от старого?»

И вот ответ – данный, надо думать, за всё поколение:

«Это словосочетание я стал употреблять в начале 2000-х. Тогда вовсю еще гремели постмодернисты, авангардисты и т.д., а собственно реализма почти не было. Не кондового, а именно нового — свежего, свободного, яркого, предельно достоверного. Потом появилась статья Сергея Шаргунова «Отрицание траура», где тоже было о новом реализме. И как раз во многом благодаря форумам молодых писателей, первый из которых состоялся осенью 2001 года, в литературу пришло немало тех, кто писал именно в духе нового реализма – Денис Гуцко, Дмитрий Новиков, Илья Кочергин, Василина Орлова, Александр Карасев, Ирина Мамаева, Захар Прилепин, Аркадий Бабченко, Антон Тихолоз…»

Пусть приходит кто угодно и пишет в духе реализма – но я хочу задать в общем-то тот же вопрос… Значит, всё-таки, никого не было? И на этом фундаменте строите вы свои биографии, то есть банальное благополучие?

Не было «Дурочки» Светаланы Василенко?
Не было «Острова» Василия Голованова?
Не было «Рождения» Алексея Варламова?
Не было «Извести и Свободы» Михаила Бутова?
Не было «Знака Зверя» и «Афганских рассказов» Олега Ермакова?
Не было «Замороженного времени» Михаила Тарковского?
Не было «Хорька» Петра Алешковского?
Не было «Двора прадеда Гриши» Владислава Отрошенко?
Не было «Синдрома Фрица» Дмитрия Бортникова?

Не было реализма Андрея Дмитриева, Андрей Волоса, Владимира Шарова, Юрия Петкевича, Марины Палей, Александра Терехова, Антона Уткина, Валерия Былинского, Владимира Березина, Ирины Полянской…

Не было Астафьева, Распутина, Владимова, Маканина, Петрушевской, Фазиля Искандера, Леонида Бородина…

Не было всей русской прозы, бывшей до вас?

Но и главное: почему же должно-то не быть?

* * * * * * * * * * * *

P.S.: Таков ответ Олега Павлова Роману Сенчину. И хотя, на первый взгляд, может показаться, что непосредственно с темой Неудобной Литературы он не связан, на самом деле это все та же важная история — про своих (стаю) и чужих (другую стаю), которая то и дело возникает у нас в Хронике. Раньше неудобными были новые реалисты, их не воспринимали всерьез. Потом они стали удобными, а те, кто их вытащил на свет, ушли в тень и в каком-то смысле стали неудобными… Как сказал мне на днях упомянутый выше Сергей Шаргунов (мы как раз обсуждали с ним ответы Олега Павлова на нашу писательскую анкету), «раньше они были на коне, а теперь они недовольны, потому что на первый план вышли мы» (за точность цитаты не ручаюсь, беседа была устной, но смысл был таков).

Впрочем, есть еще и совсем другие неудобные писатели. Незамеченные, возможно, по той причине, что они вообще никогда не прибивались к какой бы то ни было стае. И вот на их книги (см. ниже список и ссылки на книги Неудобной Литературы) я и стараюсь обратить внимание читателей этим проектом.

А теперь — на жестком контрасте с мэссиджем Олега Павлова — почитаем ответы на нашу анкету, которые прислал Илья Стогоff. Повторю: хотелось бы избежать какой-либо клановости и стайности в нашем проекте и предоставить слово максимально возможному количеству сторон.

По теме полемики Романа Сенчина и Олега Павлова читайте также: Кровавые мальчики, или Мало ли в Бразилии донов Педро

Также скоро в Хронике Неудобной Литературы будут опубликованы ответы на нашу писательскую анкету, полученные от Александра Мильштейна, Олега Ермакова, Романа Сенчина, Сергея Болмата, Михаила Гиголашвили, Елены Колядиной, Игоря Яркевича, Валерия Осинского, Маргариты Меклиной и других.

* * *

Предыдущее:

— Серая зона литературы. «Математик» Иличевского. Ответы Александра Иличевского
— Ответы Марты Кетро
— Ответы Андрея Новикова-Ланского
— Виктор Топоров и Елена Шубина. И ответы Олега Зайончковского
— О романе Валерия Осинского «Предатель», внезапно снятом с публикации в журнале «Москва»
— Точка бифуркации в литературном процессе («литературу смысла не пущать и уничтожать», – Лев Пирогов)
— Курьезный Левенталь
— ответы Валерия Былинского
— ответы Олега Павлова
— ответы Сергея Шаргунова
— ответы Андрея Иванова
— ответы Владимира Лорченкова
— Где литературные агенты
Более ранние части Хроники (Оглавление) — здесь.
— Новый Опрос. Вопросы к писателям

* * *

КНИГИ ПРОЕКТА НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ВАЛЕРИЙ ОСИНСКИЙ. «ПРЕДАТЕЛЬ»
ОЛЕГ СТУКАЛОВ «БЛЮЗ БРОДЯЧЕГО ПСА»
ОЛЕГ ДАВЫДОВ. «КУКУШКИНЫ ДЕТКИ»
СУЛАМИФЬ МЕНДЕЛЬСОН «ПОБЕГ»

Позвольте мне сделать одну важную ремарку относительно происходящего сейчас (и происходившего прошлым летом) на страницах проекта Неудобная литература. Дело вот в чем: далеко не все писатели из тех, кто любезно согласился ответить на вопросы проекта, могут быть отнесены к разряду литераторов неудобных. Напротив. Кроме того: далеко не все из них автоматически могут быть рекомендованы мною к прочтению. Мы просто получаем максимально возможный срез мнений по интересующим вопросам. Чтобы потом проанализировать этот срез и, возможно, прийти к какому-то интересному выводу и что-то понять новое о современном писательстве и актуальном литературно-издательском процессе.

Вчера я получил ответы Юрия Милославского, писателя, живущего в США. Ответы (как и сам писатель) очень интересные и глубокие, и они будут опубликованы в свое время. Но одна его мысль, прозвучавшая в этих ответах, сейчас как нельзя кстати, а потому я ее процитирую: «С точки зрения историко-литературной гораздо любопытней, на мой взгляд, разбираться, зачем и почему определенную книгу (сегодня – вполне определенный подтип книг) публикуют, усиленно распространяют, настойчиво внедряют». Действительно, интересный поворот. Тем более что, разбираясь в этом, мы одновременно все-таки отвечаем и на вопрос, почему другие вещи – не публикуют, не распространяют и не внедряют. От противного. (далее…)

Рецензию Левенталя, о которой я уже говорил, предлагаю считать точкой бифуркации в том процессе, который по некоторым смежным причинам называется литературным. Во-первых, рецензия эта окончательно прояснила некоторые схемы, образующие этот самый процесс (сам по себе никому, конечно же, не интересный, но зато если взглянуть на него шире — как на некую уменьшенную модель того, что вообще происходит в российской культуре и в российском обществе, то получается очень дурацкая и неэстетичная картина). Собственно, о схемах этих (комплексах, движущих деятельностью многих наших уважаемых литературных критиков) я подробнее уже рассказал, разбирая левенталевский опус. Но дальше возникает «во-вторых».

Во-вторых: благодаря прояснению означенных схем мы ясно увидели, почему никакая другая модель в лит.процессе не работает. Да потому что земля наша — велика и обильна, но порядка в ней нет.

Лев Пирогов сначала написал два открытых письма (одно Левенталю и другое — Виктору Топорову), а потом совершил самоубийственное признание: «не люблю литературу». Прекрасно. Тем самым Лев рвет с литературным процессом (как, впрочем, и я, показывая в Хронике Неудобной литературы всю подноготную этого процесса).

Уважаемый поклонник Астафьева и Аркадия Гайдара, Лев Васильевич Пирогов, отвечая на упреки комментаторов в некоторой пошлости отдельных пассажей Былинского, пишет:

Я сейчас читаю рассказ, в котором среди прочего идет речь о маленьком мальчике, оставшемся сиротой. И давлюсь комками в горле. Я его уже второй раз читаю и второй раз давлюсь. Перед этим читал роман, там был безнадёжно больной младенец — и тоже давился! И мне эти произведения очень нравятся. И мне не то чтобы похер, — я не различаю, как они там написаны. Как совершенно верно заметила Колядина, мужчине должно быть похер, какого размера задница у любимой женщины. Или что там. Околососковые кружки.

Я читаю сквозь это. Для меня литература не имеет значения. Я, как, надеюсь и все люди, не считая кучки экзотических некрофилов, не люблю литературу. Что там с ней, мне всё равно. Мне интересно лишь то, что эта литература делает: успокаивает, развлекает, будоражит, искушает, совращает, возбуждает, лечит, калечит. Но — это делает не она. Не литература. Не окно показывает вид за окном. А кто? Не знаю. Можете сказать «я сам себе его показываю». Можете — как-то иначе.

Всё очень просто. Есть, условно, Система и Антисистема. Люди Антисистемы навязывают такую точку зрения: до пизды, к чему, зачем, о чём будет литература, лишь в ней было «литературное вещество», лишь бы она возбуждала чей-нибудь эстетический нерв. И, чем ниочёмистей она будет, тем больше в ней простора для «литературного вещества». Оно, мол, задыхается там, где начинаются нравомучения и прочая «социалка».

Почему они это делают? Потому, что как только станет не до пизды, и люди станут придавать значению тому, что там в этой литературе внутри, понадобится СМЫСЛ. А смыслы для людей Антисистемы крайне нежелательны. Все смыслы — это «трюизмы». И все сводятся к одному: «Вас, вонючих говнюков, нет».

И вонючие говнюки будут лезть из дресён, чтобы всеми средствами, повсеместно, литературу смысла не пущать и уничтожать. В крайнем случае, закидывать своими какашками. Какашки-то есть, вот они!

Разумеется, мы видим в этом посте прямое влияние проекта Неудобная литература.

О том, что иные произведения, которые внешне выглядят как литературные, лучше не оценивать с литературной точки зрения, я уже предупреждал: например, тут. Повторюсь: издательствам (да и читателям) не слишком удобно издавать (и читать) тексты, в которых живое и стихийное проявилось настолько, что ставит эти тексты как бы над литературой, тем самым нарушая привычное течение жизни..

И вот, наконец-то, после нескольких упреков в неэстетичности и банальности «Адаптации», поклонник Астафьева и Гайдара Лев Пирогов прозрел: «литературу смысла хотят не пущать и уничтожать». Емко. Я не сумел всем своим проектом более четко выразить эту простую мысль, а литературному критику Пирогову удалось. Тут я только добавил бы: не столько литературу смысла, сколько литературу, которая своим смыслом сильно угрожает комфортной картине мира участников «удобного литературного процесса». Они ведь боятся («подсознательно, глубоко подсознательно») поколебаться в комфортной картине мира. Но об этом я уже не один раз писал в Хронике Неудобной литературы. И я рад, что меня внимательно читает московский критик Лев Пирогов (хотя его картина мира тоже, насколько я понимаю, трещит по швам от некоторых книг и высказываний Неудобной литературы).

* * *

Предыдущее:

— Курьезный Левенталь
— ответы Валерия Былинского
— ответы Олега Павлова
— ответы Сергея Шаргунова
— ответы Андрея Иванова
— ответы Владимира Лорченкова
— Где литературные агенты
Более ранние части Хроники (Оглавление) — здесь.

* * *

КНИГИ ПРОЕКТА НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ВАЛЕРИЙ ОСИНСКИЙ. «ПРЕДАТЕЛЬ»
ОЛЕГ СТУКАЛОВ «БЛЮЗ БРОДЯЧЕГО ПСА»
ОЛЕГ ДАВЫДОВ. «КУКУШКИНЫ ДЕТКИ»
СУЛАМИФЬ МЕНДЕЛЬСОН «ПОБЕГ»
ДИМА МИШЕНИН «МОТОБИОГРАФИЯ»
УШЛЫЙ ПАКОСТНИК. «ДРОМОМАНИЯ»
ПАВЕЛ ТЕРЕШКОВЕЦ. «ДЖАЗ НА ОБОЧИНЕ»

Сегодня появилась еще одна рецензия на роман Валерия Былинского «Адаптация». Написал ее Вадим Левенталь, и сделал он это, судя по некоторым оговоркам, сам того особо не желая. Нехотя. Зачем же написал? Отвечает он на этот вопрос так: «Поскольку восхваляющих «Адаптацию» рецензий вышло уже несколько, а всем остальным читать этот 600-страничный том в лом, нужно наконец рассказать всем правду об этой книге».

То есть Вадим и рад бы, по известной литературоведческой традиции, «замолчать» роман и не писать о нем ничего (я уже говорил, что так оно принято в литературной среде – когда на горизонте появляется книжка, которая среде этой по тем или иным причинам неудобна, о ней стараются не писать и не говорить). Рад бы не обратить внимания на «Адаптацию» Вадим. Как не обращают внимания многие литературные критики (насколько я знаю, среди написавших про «Адаптацию», до сих пор нет, кроме Льва Пирогова, ни одного известного лит.критика, – все они молчат, потому что хотят «Адаптацию» не заметить, как «не замечают» они, например, книг проекта Неудобная литература, вообще про критиков и их роль я уже писал). Рад, но… волна накатила, читатели читают, в СМИ (не лит.критики, а другие какие-то московские писаки) пишут об этой книге. И вот уже профессиональные критики больше не могут молчать! Иначе читатели (их читатели) будут иметь к ним неудобные вопросы…

Но сперва пару слов о том, кто такой Вадим Левенталь.

Вадим Левенталь (слева) на вручении литературной премии «Национальный бестселлер 2011»

Знакомлю: молодой, приятный и чрезвычайно интеллигентный литературный менеджер из Санкт-Петербурга. Ответственный редактор издательства «Лимбус-пресс», создатель нашумевшего в прошлом году проекта «Литературная матрица», председатель фонда премии «Национальный бестселлер». То есть типичный представитель современного литературного процесса. Активно делающий на этом поприще карьеру. Но поскольку он еще молод, молчать у него в такой ситуации (когда как бы уже читатели введены в заблуждение и почти уже начали задавать критикам «неудобные вопросы») не получается. Не сдержался Вадим и решил восстановить справедливость.

И вот он пишет заметку об «Адаптации». И первым делом почему-то касается известной (выдуманной петербуржцами) легенды о мифическом противостоянии между Петербургом и Москвой. И тут же — вдруг — пересказывает историю с «Нацбестом» (о которой я тут уже писал).

Цитата: «Когда же ни один из членов жюри не проголосовал за «Адаптацию» ни баллом, Пирогов написал у себя в журнале, что некий влиятельный московский деятель (деятельница?) обзванивал всех членов большого жюри, требуя ни в коем случае за «Адаптацию» не голосовать. Что ж, если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами никто не следит, и если и впрямь был в Москве такой деятель, то это значит, что в Москве есть как минимум один человек со здравым смыслом и хорошим вкусом».

Что, по сути, тут сказано? Расшифровываю на всякий случай: этой фразой Вадим признает, что да, все правильно, так и нужно было поступить единственному здравомыслящему москвичу с хорошим вкусом: надавить своим авторитетом на членов жюри, зависимых от него. Очевидно еще, что члены жюри (конечно же, «лишенные вкуса и соображения москвичи») непременно бы проголосовали за «Адаптацию», не найдись на них такой своевременной и справедливой управы… ОК, понятно, смотрим дальше. (далее…)

Сегодня почитаем ответы Олега Павлова (он настолько известен, что не нуждается в представлениях, но на всякий случай вот ссылка на статью в Википедии). Недавно у Олега Павлова вышла новая книга, «Гефсиманское время». Это полное, итоговое собрание всех его эссе. Книгу «Гефсиманское время» можно скачать в формате pdf с официального сайта Олега Павлова, вот прямая ссылка на файл.

А теперь полные апокалиптических предчувствий ответы Олега на вопросы Неудобной литературы.

Для начала цитаты:

«Из литературы выбросили как балласт культуру. Актуальная литература – только продукт, товар. Но, чтобы его купили, нужно лишить выбора».

«Массы не обязаны ничего о себе и о мире понимать. Поэтому они никогда не получат главного: знания».

«Художников сегодня изгоняют, по сути, из жизни, потому что ими нельзя управлять. Русский писатель может быть нужен только своему народу – и если такого писателя у России нет сейчас, то кто угодно может получить моральное оправдание на то, чтобы делать с нашим народом что угодно».

«Сон в литературном аду. Состоянию души соответствует очень» (авторская подпись Олега Павлова)

А вот полностью ответы Олега Павлова:

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Я могу говорить о писателях, с которыми в одно время пришёл в литературу… Дмитрий Бакин, Андрей Дмитриев, Михаил Бутов, Владмир Шаров, Владислав Отрошенко, Светлана Василенко, Василий Голованов, Михаил Тарковский, Юрий Петкевич… По-моему, их книги – это русская литература. Но её лишают будущего, а читателя – выбора. Русской прозе насильно укоротили жизнь. Произошло обнуление. Да, нулевые – это обнуление. В литературу пришли нули и стали очень большими величинами. Мне скучно кого-то разоблачать. Но поскреби любого такого – это не проходило в девяностых отбора… То есть тогда они не прошли. Молодые – такое же обнуление. То, что создали, создают – формация. И не скажешь хотя бы так – разные авторы. Нет, именно одинаковые, и все недоростки, потому что, действительно, только начинали расти. Таких сплотили, соединили. Но это не молодая новая литература: это почти партийная организация. А дальше – простейшие, они пожирают всё, что сложнее устроено, то есть враждебно. Но именно это востребовал книжный рынок. В общем, в это вложили деньги, конечно. Искусство высоко ценили, когда оценкой было признание мастерства. Но, оказалось, мастерства не требуется. Оно даже вредно, не нужно. Для рынка книги живут в текущий момент: продаж. Конвейер запустили. Рынок востребовал тех, кто готов на него работать. Актуальным становиться только то, что занимает первые места в рейтингах продаж, то есть самое продаваемое на текущий момент. Остальное – не актуально, стало быть, в общем, не нужно. Из литературы выбросили как балласт культуру. Актуальная литература – только продукт, товар. Но, чтобы его купили, нужно лишить выбора. Это делают через монопольное книгораспространение – а независимого у нас его уже нет, уничтожили. Это делают через обозревателей книжного рынка – а их тоже не осталось, независимых. Но когда главное выгода – литературы не будет. Будет что-то другое – что и есть сейчас. Литература стала игрой на деньги. Это прибыльный бизнес, а суммы литературных премий перешагивают за миллионы рублей. У игры на деньги свои законы. Своя мораль. В нашей литературе скопилась критическая масса купленных взаимными интересами связей… Вот, что стало чем-то тотальным. Но если профессиональная оценка теряет свой смысл – мы о чём тогда вообще можем говорить? Ну, да, только о том, что всё покупается и продается, не через деньги, но денежный интерес – это он в центре и только он оказывается главным. И когда говорят, что нет госзаказа в литературе и что она свободна – или не понимают, или лукавят. Было бы так – была бы хоть какая-то альтернатива тому, что есть. Коммерческий заказ… Продюcирование фактическое литературы… Вот цензура реальная, которой не обманешь, как обманывали, обходили в советское время, когда государственное книгоиздание работало на идеологию, но и на культуру. Ни Нагибина, ни Трифонова, ни Распутина, как тогда, сегодня бы просто не издавали, убеждён. Ничего бы сегодня вообще не снимал Тарковский или не было бы у его картин проката. Массовое – это тоталитарное. Но не идеология тоталитарная – а технология. То есть идеология умерла – а технология осталась и действует с той же целью. Свобода, но в отсутствии выбора: прежде всего нравственного. Всё, что происходит – это смена моральных состояний. Нет кризиса литературы – есть кризис её восприятия: новые социальные установки, отказ от нравственного выбора, неспособность воспринимать правдивое. Но массы не обязаны ничего о себе и о мире понимать. Поэтому они никогда не получат главного: знания. И это очень плохо для них самих. Потому что те, кто владеет этим знанием, будут управлять, а все, кто не получает к ним доступ или сам же себя ограничивает – подчинятся. Поэтому массовая культура прежде всего нужна элите для управления идиотами. А если что-то надо внушить идиотам, она сделает это на их языке. И это уже нечто гораздо более серьёзное, чем взаимное презрение интеллектуалов и плебеев. (далее…)

Как и было обещано, начинаю публиковать ответы писателей на вопросы новой (на этот раз писательской) анкеты Неудобной литературы. Примерно два раза в неделю я буду выставлять здесь ответы того или иного писателя. Скажу сразу: мнения я получил очень разные, ответы, в большинстве случаев, оказались довольно подробные и иногда очень неожиданные. Выскажутся Олег Зайончковский, Александр Иличевский, Олег Павлов, Михаил Гиголашвили, Игорь Яркевич, Илья Стогов, Роман Сенчин и другие известные писатели.

Попутно я проанонсирую две новые книги, которые мы начинаем публиковать на Переменах этим летом и которые, несомненно, можно отнести к Неудобной литературе (о причинах я расскажу отдельно). Эти две книги – роман Валерия Осинского «Предатель» и роман(с) Натальи Рубановой «Сперматозоиды».

А сегодня, прежде чем представить ответы первого из респондентов, я хочу сказать пару слов о Василии Доквадзе, писателе и поэте из Таллинна. Последние пару месяцев его мини-проза постепенно публиковалась в Блоге Перемен, и теперь уже сформировался ее небольшой сборник.

Его прозаические тексты будут продолжать появляться на Переменах этим летом, а сегодня в проекте PDF-поэзия Перемен опубликован поэтический сборник Василия Доквадзе. Я уверен, что литературные чиновники из литературных толстяков ни за что не обратили бы внимание на этого автора. А по моему – стоило бы: ведь перед нами талант уровня Хармса, Введенского и (в некотором смысле) Михаила Зощенко. В общем, запомните это имя: Василий Доквадзе.

* * *

Засим предлагаю ознакомиться с ответами Владимира Лорченкова, писателя, пишущего по-русски, но живущего в Молдавии. Кстати, тексты Лорченкова тоже вполне можно отнести к тому явлению, которое я называю «Неудобная литература». Хотя их публикуют, но вот на премию «Национальный бестселлер» в этом году автор «самовыдвинулся» (с романом «Табор уходит») и никто в итоге за него (по всей видимости, демонстративно) не проголосовал, так что ответственный секретарь премии Виктор Топоров, высоко ценящий прозу Лорченкова, во время торжественного оглашения длинного списка премии (об этом событии я писал здесь) не преминул немилосердно пристыдить членов жюри за подобное странное невнимание к действительно хорошей книге.

«Он не щурится, потому что смотрит на мир широко раскрытыми глазами» (авторская подпись Владимира Лорченкова)

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Я не вожу знакомств с писателями потому что в Молдавии никаких писателей кроме меня, нет. Если бы я жил в России, где плотность писателей на квадратный километр еще меньше (страна очень большая), то все равно знакомств с ними бы не водил. Я художник, а художник — даже проповедующий коллективные ценности — индивидуалист. Любое собрание больше трех человек вызывает во мне раздражение. Если, конечно, речь идет не о вечеринке чешских свингеров или попойке.

Что касается отказов — отказывали мне, лет пять-шесть. Почему, не знаю, слал самотеком, а самотеку отвечают редко. Один раз объяснил отказ Князев, но он же дал мой адрес литагентам Юлии Гумен и Наталье Смирновой, они написали, я подписал контракт, и меня стали благодаря им издавать.

Меня молчание издательств не мучило. Ничего страшного в периоде отказов нет. В рыночных условиях со временем любая книга будет издана — так или иначе — и «БТ» Галковского яркое тому подтверждение. Да у рынка свои минусы. Но в целом он намного лучше чем то, что было раньше. В СССР какой-нибудь литературный сотрудник… ну пусть будет Анна Козлодораскина, потомок славной династии писателей Козлодораскиных, и внучка третьего секретаря пятого СП РФССР Капитона Козлодораскина, — могла тебе не просто отказать, а черкнуть на тебя отрицательную характеристику в ЦК или куда они там их писали. С выражениями, как они умеют — «бред с ядовитой пеной ненависти на клыках», «в то время, как вся советская молодежь…» «на БАМе» «отщепенец, в рот его и в ухо», «заклеймить» «проработать» «молодое деревцо, согнутое и потому уродливо выросшее», «поздно выпрямлять, надо корчевать»… И ты бы потом 50 лет кочегарил, спивался одеколоном и потихонечку УМИРАЛ — и это еще в лучшем случае, в самом мягком варианте, софт-версии позднего СССР (до 50-хх — пристрелили бы и точка). .

Иными словами, — лучше всего есть так, как есть сейчас. Да, уже нет писательских отпусков санаториев и изданий по разнарядке, но есть свобода выражения. Это здорово для писателей, но мучает литературных чиновников — даже 20 и 30- летних — которые пытаются возместить потери «писательскими поездами», «поддержкой государства», «встречами с деятелями искусства» и прочим дерьмом. Настоящим писателям этого не нужно. До тех пор, пока мы свободны в самовыражении, девушки носят мини, и в свободной продаже есть алкоголь, бумага А-4, ручки и карандаши — мы в раю. Да, не самом совершенном, но ведь и в Эдеме были змеи.

Есть ли в литературном произведении некая грань, за которую писателю, желающему добиться успеха (например, успеха, выраженного в признании читателями), заходить не следует? Может быть, это какие-то особые темы, которые широкой публике могут быть неприятны и неудобны? (Если да, то приведите, пожалуйста, примеры.)

У каждого свое понятие успеха. Для меня наивысший успех — написать книгу, которая
бы имела такое же значение для мировой литературы, как «Легенда об Уленшпигеле». Читатель тут, в общем, не при чем. «Легенду» при жизни автора толком не оценили, да и в 20 веке, когда начали ее прославлять, сделали это по политическим мотивам — нужно было в трусоватых бельгийцах зажечь пламя патриотизма во время Первой Мировой. Книгу даже и сейчас-то толком не оценили. Ну и что? Главное — понимать что ты написал нечто подобное. Этого вполне достаточно.

Если же мы говорим об успехе в несколько более общепринятом смысле — то никаких граней, перешагивание которых опасно для успеха у читательской публики, я не вижу. Миллер, Буковски — Буковски даже более яркий пример, — перешагнули максимум граней. Тем не менее, они вполне любимы публикой. Вопрос в том, что перешагивая грани, они шли не к успеху в обывательском смысле, а к самим себе. Вообще, вы ставите лошадь поперек телеги, или как это у вас в России говорится? Надо сначала писать книги, а потом уже придумывать им теоретическое обоснование, философию, стратегию, и т.п. Так обычно делается.

… Или, возможно, существует какая-либо особая интонация, которая может вызвать у читателя отторжение и из-за которой весь потенциально вполне успешный текст может быть «самоуничтожен»?

Никакое читательское отношение не может уничтожить или возвеличить текст. Текст это вещь в себе.

Если такие темы и интонации, по Вашему мнению, существуют, то держите ли Вы в уме эти вещи, когда пишете? И насколько это вообще во власти писателя — осознанно управлять такими вещами?

Я ничего в уме не держу, когда пишу. Когда пишешь, сознание должно быть чистым и пустым. Как зеркало. Если Вас интересует техническая сторона вопроса, то я сначала создаю в уме в самых общих (очень общих) чертах сюжет — а потом работаю методом «потока сознания». Если поток ломает сюжет — тем хуже для сюжета, ему придется подстраиваться. Потом текст проходит шлифовку — я разбиваю его графически, оформляю диалоги, делаю все, чтобы он удобно и легко читался именно зрительно. То есть, я могу огранить алмаз, но его форма, размеры, и чистота от меня не зависят. Я просто ретранслятор. Во власти писателя только — работать. Наполеон совершенно правильно гордился не своим гением, а своей работоспособностью, без которой гений ничто. С учетом того, что гении нынче повывелись, я это правило распространяю и на просто талантливых людей к которым, без сомнения, отношу и себя.

Что приносит писателю (и, в частности, лично Вам) наибольшее удовлетворение?

По-человечески — жена, алкоголь, занятия спортом, общение с детьми. Как писателю — чтение хороших книг.

… признание публики, выраженное в том, что Ваша книга издана и люди ее покупают, читают, говорят о ней?

Что такое публика? Ее нет. Есть конкретный читатель. Каждый единственный в своем роде. Я признаю за читателем право на два типа мнения. а) «понравилось» б) «не понравилось». В любом случае — каково бы не было его мнение, — я благодарен за потраченное время и высказанное суждение. Но когда читатель пытается изобразить из себя нечто большее, чем он есть, мне это не нравится, даже когда речь идет о похвалах.. Флорентийский купец мог сказать что «Давид классный, он как живой» или «Давид плохой потому что слишком голый», — ладно. Но когда купец начинает говорить, что Давид нравится ему «сбалансированностью композиции, вызванной… » или не нравится «чрезмерным преувеличением анатомических стро…» то купцу надо заткнуть хайло. Мне нравятся Бах и Вивальди, и не нравится Прокофьев. Я не могу объяснить почему, я не специалист, и я не строю из себя знатока. Мне просто что-то нравится или не нравится. Для таких людей — как видите, для себя, — я и пишу.

… признание литературного сообщества (выраженное в одобрительных отзывах коллег и литературных критиков, а также в получении литературных премий и попадании в их шорт-листы)?

Так называемое литературное сообщество Российской Федерации это удивительный гибрид блошиного рынка, азиатского базара и цыганского табора.

Оно практически полностью профнепригодно. Я, в первую очередь, говорю о критике. Причем непригодна даже не на уровне «медсестра не сделает операцию потому что она не хирург». Здесь уровень — «уборщица работает хирургом потому что ее устроил папа — друг главврача». Там трайбализм натуральный царит. Критик-Юзефович-дочь-писателя-Юзефович-«писатель» Латынина-дочь-критика- Латынина-и-критика-Латыниной-критик-Лиза-Новикова-дочь-критиков-Новиковых-курьер-редактор-Василевский-опекун-поэта-Василевского-и-поэта-Василевской? «Потомственная писатель» Костюкович, которую писательницей назначили, а талантливой не назначили, вот за несколько десятилетий и родила гора мышь — путеводитель по едальням Нижней или Верхней Италии (ну а что, формально-то — книга. Бумага есть? Есть, обложка есть? Есть. Книга! Значит, писатель!)? Международная авантюристка «Горал Линорик», которую послали в Россию работать «культурной элитой», но вместе с зонтиком с ядовитой иглой, фотоаппаратом в зубе и зажигалкой-пистолетом забыли выдать хоть какие-то литературные способности? Бросьте. Все это типичная тумба-юмба, это гибрид Африки и СССР, где сколачивались «трудовые династии», которые ни черта не работали, и которые разбавлялись странными людьми с непонятно какой фамилией (он то ли Пешков, то ли Горький, то ли Клим Самгин, а на самом деле Трайфенбах Ибн Саладим Бутлижарды Марды, и вообще не он и не она, а оно).

Вот, кстати, перейдем от Династий к героическим одиночкам. Критик Кучерская, унылая, как засохший прошлогодний кулич или ее статьи? Графоман Басинский, что зашел с правого боку с «книгой» «Джон Половинкин», за которую надо лишать права на занятие любой филологической деятельностью, а потом подкатил с «Толстым»? «Писатель» Бутов, которого назначили писателем в лихих 90-хх? Вы извините, но там — кому доверять? Даже лучшие — например, Топоров — поражены кумовством и поделать с этим ничего нельзя. Но Топоров хотя бы не пишет книг, — я говорю о книге как о художественном произведении, — и уже за это ему честь и хвала. Вдобавок он пишет отлично, в западной литературе разбирается, а русская классика 19 века ведь туда ушла, а не в голимую советчину и антисоветчину второй половины 20 века… А остальные мало того, что кум на свате и брат на сестре, так еще и в массе своей используют критику как трамплин, чтобы записаться в писатели. Но это просто-напросто азиатчина. Вы ляжете на стол хирурга, который в свободное от работы время открыл похоронное бюро? Надо ребята снять крест или одеться, в конце концов. Православная писательница — критик в «Ведомостях»; сегодня критик, завтра трах-ти-би-дох, писатель про Толстого, — дедушка акадэмик, папа критик мама обозреватель, дочь — писатель, внучка — Жучка. Так нельзя. Надо вымыть руки, за ушами, постричь ногти, почистить обувь. Начать жить как весь цивилизованный мир. Подался в pr, уйди из отдела новостей. Стал писать худлит, откажись от литературной критики. Перешел в правительство — продай акции. Но рф-ская литобщественность, которая усиленно требует этого от своих властей, сама почему-то следовать этому правилу не желает.

К счастью, никакого влияния на мировую литературу эти филологические вырожденцы, — прокумовавшие золотой запас русской литературы 19 века, и так изрядно подъеденный ржавчиной советской литературы, — давно уже не имеют. При всем желании, они не в состоянии задавить автора, как могли сделать это в СССР. Так что и оглядываться на них нечего, и мнение их не стоит ничего. Ноль.

… или более всего Вас удовлетворяет метафизический и психологический факт самореализации – т.е. тот факт, что произведение написано и состоялось (благодаря чему Вы, например, получили ответы на вопросы, беспокоившие Вас в начале работы над текстом)? Достаточно ли для Вашего удовлетворения такого факта или Вы будете всеми силами стремиться донести свое произведение до публики, чтобы добиться первых двух пунктов?

Ответ очевиден. Конечно, да. Главное — акт творения. Что потом… Меня не волнует личное признание, а интересует лишь признание книги — причем не как продукта, а как Текста. Пусть не сейчас, пусть не для всех. Это единственное, что меня интересует в моей так называемой «судьбе в литературе». Слава, деньги, статус, читательское признание, и т.д.—это не имеет для меня никакого значения, я не поп-музыкой занимаюсь. Даже фамилию на надгробном камне можете стереть. Мне, повторяюсь, все равно, меня интересует только ЖИЗНЬ ТЕКСТА.

Попытки же добиться так называемого успеха абсолютно глупы. Кто знает историю литературы, тот в курсе, что хороший писатель всегда плохо кончает. Даже если он жил феерично, как Фитцджеральд или богато, как Хэмингуэй и Ремарк, или долго и счастливо, как Апдайк. Потому что неизбежный финал любой жизни — поражение. И это понимали даже такие жизнерадостные и витальные люди, как Рабле или Миллер. Человек, который этого не понимает, не художник, ему просто нечего в литературе делать. Ему надо вступить в клуб «Двенадцать целых три десятых» (или сколько у него там?) Германа Садуллаева или записаться в Липки «поражаться глубинам мысли Захара, восхищаться высотой горного орла Сережи и увлекаться вдумчивой медитацией Германа», как делает восточный фотомодель Снегирев за периодические алаверды.

Но вернемся к настоящей литературе. Трагедия, горечь, надлом, трещина — вот отличительные признаки художника. На художнике всегда есть налет безумия. Порча. Назовите как угодно. Настоящий писатель может сколь угодно притворяться нормальным, но он, в обывательском смысле, безумен. Даже если он, как я, обладает безупречным социальным статусом мещанина. Но это не должно обманывать — художник, он как пациент психушки после 10 лет санатория — может сидеть напротив, резать бифштекс а потом что-то блеснет в глазах на мгновение, и ты поежишься, потому что на мгновение, но понимаешь — это Иной. Я такого блеска ни у кого, кроме себя, не вижу, но, как и всякого человека, он меня пугает. Для кого-то это ужасно смешно, для кого-то — повод упрекнуть меня в мнимой мании величия. Как говорится, Б-г им судья.

Что Вы думаете о писателях, которые активно себя раскручивают – как лично, так и через друзей и знакомых? Должен ли писатель заниматься этим не совсем писательским трудом?

Никто ничего не понимает в рекламе, кроме тех, кто занимается ей профессионально. Мне смешно слышать профессиональные термины от людей, которые в этом бизнесе не заняты. Конечно, интуитивно дилетанты пытаются что-то сделать, но — по наитию. Великолепен в очных ставках на ТВ Веллер, очень профессионально щурится Сергей Прилепин, классные свитера подбирает себе Захар Шаргунов, есть своя «фишка» — тросточка и Та Самая Курточка, — у Огела Каишна, которого сейчас будут делать писателем. Тем более, что и схема накатана — сначала книжка анекдотов про Штирлица, потом — уже чего посерьезней. Так, кажется, Быков начинал, а сейчас Ольшанский начинает — правда, у него не про Штирлица, а про «русскую жизнь»?? Кто там еще? Я заранее извиняюсь — могу путать имена и фамилии, ну так я и не очень сведущ в современной литературе РФ. К тому же, они там все на одно лицо — что внешне, что по какому-то мутному почерку.

Тем не менее, любой рекламист вам объяснит, что без товара позиционирование — напрасная трата сил и денег. И пример 90-хх годов, на которые сейчас без улыбки смотреть невозможно — и от которых, когда спала пена дней, остались лишь Сорокин Пелевин Лимонов и одна книга Галковского, — это четко доказывает. Щуриться ребята могут сколько угодно, а останутся тексты. И, сдается мне, среди них точно будут книги забитого Шарова, которого сейчас не видно и не слышно, а вот книг вышеперечисленных — нет.

Так что не нужно изобретать велосипед и искать особый русский путь. Существует разделение труда. Литагент продает права на текст, издатель — издает книгу, переплетчик — переплетает, типография — печатает, сеть распространения продает, писатель — пишет. Всё. Весь литературный мир «золотого миллиарда» так живет и живет неплохо, — по крайней мере, весь 20 век остался за ним. А в век 19-й — который целиком и полностью за русскими, — Россия и была частью цивилизованного мира. Так, может, вернетесь уже?

* * *

Далее: Ответы Андрея Иванова на писательскую анкету, а также занятные отзывы блоггеров на ответы Лорченкова

Читайте также:

— Новый Опрос. Вопросы к писателям
— ответы Сергея Шаргунова
— ответы Андрея Иванова
— ответы Олега Павлова
— Где литературные агенты
Все предыдущие части Хроники (Оглавление) — здесь.

Более ранние части Хроники (Оглавление) — здесь.

* * *

КНИГИ ПРОЕКТА НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ВАЛЕРИЙ ОСИНСКИЙ. «ПРЕДАТЕЛЬ»
ОЛЕГ СТУКАЛОВ «БЛЮЗ БРОДЯЧЕГО ПСА»
ОЛЕГ ДАВЫДОВ. «КУКУШКИНЫ ДЕТКИ»
СУЛАМИФЬ МЕНДЕЛЬСОН «ПОБЕГ»
ДИМА МИШЕНИН «МОТОБИОГРАФИЯ»

Начало дневника Юрия Олеши — ЗДЕСЬ. Предыдущее — ЗДЕСЬ.

Я, естественно, не помню, как я родился, момента рождения. Было бы вообще глупо даже подступать к этому вопросу, если бы не наше, не покидающее нас удивление по поводу того, что мы не помним этого момента, и наше желание хотя бы немного — в памяти нашей приблизиться к нему.

В самом деле, что именно первое воспоминание? Вероятно, то, что мы принимаем за первое воспоминание, уже далеко не первое. Первые воспоминания остались в памяти, может быть, в виде тех кошмаров, которые посещают нас иногда среди глубокого ночного сна, когда мы просыпаемся в ужасе и ничего не можем вспомнить из того, что происходило с нами, хотя сердце так сильно и так быстро бьется, что, очевидно, ужасное происходило с нами еще в этой секунде, в которой мы успели проснуться. Не может быть, чтобы эти первые восприятия мира не были нестрашными. Первые моменты самостоятельного дыхания, первые ощущения собственного веса, первые зрительные, слуховые и осязательные ощущения…

Мозг мой уже работал, работали, очевидно, и органы памяти, и не может быть, чтобы в памяти об этих первых моментах ничего не осталось; очевидно, осталось в очень шатком виде, в виде осколков, не имеющих формы, не являющихся картинами, а некими… я даже не могу определить… некими продолжающимися в глубине сознания воплями.

В самом деле, какое воспоминание можно назвать первым?

На мне еще платье девочки, и я ем арбуз. Я ем его под столом — во всяком случае, надо мною доски.

Это пространство освещено солнцем, в котором горит красный цвет арбуза, и хоть я под столом, но пространства для меня достаточно — не слишком много, но и достаточно, как в каюте.

Вот первое воспоминание. (далее…)

Прочитал сегодня в метро Юнга, что-то про сны и архетипы. На ослабленный после работы организм полученные знания оказали сильнейшее влияние. Поэтому не поленился и опробовал метод мэтра. Чтобы не мелочиться, в качестве пациента взял человечество в целом. И с ходу наткнулся на комплекс вины. За свою разумность. Грубо говоря, нам мучительно стыдно, что мы такие умные. (далее…)

для затравки: единственные настоящие поэты нашего времени служат в рекламных агентствах. Теннеси Уильямс. гений.

садишься в трамвай желаний и едешь куда-то.
он тебе:
— куда желаете?
ты ему, игриво загибая указательным пальчиком правой руки, мизинчик левой:
— ну, я даже и не знаю…

а «не знаю», потому что на пути всякого желания стоит стыд. мы постоянно должны чего-то стыдиться и на этом держится наш мир. мы должны стыдиться того, что нам нравится лёгкая бестолковость жизни, ведь это такой ужасно дурной тон. принято стыдиться собственной лени, даже если она дарит блаженство несравнимое ни с чем, ну разве что, кроме тех ощущений, что дарит чревоугодие, но и чревоугодие – постыдно. иногда мы просто обязаны стыдиться того, что нам нравиться тот или иной человек:

— как же так! о чём ты говоришь! ты что, не знаешь какая у этого репутация!?
— какая?
— постыднейшая!
— опа! (далее…)

Начало дневника Юрия Олеши — ЗДЕСЬ. Предыдущее — ЗДЕСЬ.

Теперь, когда прошло двенадцать лет революции, я задаю себе вопрос: кто я? кем я стал?

Я русский интеллигент. В России изобретена эта кличка. В мире есть врачи, инженеры, писатели, политические деятели. У нас есть специальность — интеллигент. Это тот, который сомневается, страдает, раздваивается, берет на себя вину, раскаивается и знает в точности, что такое подвиг, совесть и т.п.

Моя мечта — перестать быть интеллигентом. (далее…)