побег смотреть | Роман

***

Начало — здесь. Предыдущее — здесь.

М-да, никакой Сары не было… Откровенно говоря, читатель, я и сам до сегодняшнего вечера так думал (забыл, вытеснилось, не думалось), — не думал совсем, что существует в природе какая-то Сара Сидорова; но текст Марлинского заставил меня усомниться в этом (в том, что думал или не думал), — я решил немедленно проверить свою догадку — завтра обязательно завтра! — пока еще Сидоров в командировке.

— Кстати пл, мне на днях приснилось, — сказал Марлинский, морщась от выпитого стакана, — что я был тобой.

— Ну, и что ты делал на моем месте?

— Имел одну даму.

— Ну, и как она поимелась?

— Ты знаешь, очень не плохо — я теперь хорошо представляю, как ты действуешь.

— Это ты врешь, — сказал я, — у тебя была просто ночная поллюция.

О, как много неясного остается еще в этой истории с обменами. Чем, например, занималось мое бедное тело после того, как бежало от Томочки вместе с Марли? Кто мне поставил синяк?

— Слушай, мы дрались, что ли?

— Это бл, когда мне сон-то приснился? — ничего не помню!.. Дрались?! — разве могу я с тобой драться? — ты же пл человек, и я завидую тебе… Особенно после того, как, хотя бы во сне, побывал в твоей шкуре, — для тебя нет преград — таким я тебя пл люблю! — тебе не надо оправдывать никаких званий — «писатель», бл! — ты сел, изучил язык: один, другой, третий… — и ты свободный человек, а сколько-бл времени мне пришлось потратить на этот проклятый марлинский!? — бляха муха! С твоим лицом ты можешь пойти куда угодно и что угодно сделать; а у меня не лицо — мошонка. Я не могу так больше жить, понимаешь? Я же знаю: они не роман мой ругали, а мои прыщи и морщины — мол, не лезь, мошонка, не в свое дело! — а кто они сами? что они сделали? Я — «не писатель вовсе», а они? — ублядки! — «писатели»?..

— Брось, Марли! — увещевал я его. — Ты совсем распустился! Что за мундир такой — «писатель»?.. или, может быть, риза? — брось, мы-то ведь знаем с тобой всему этому цену…

Дальше уже был совсем какой-то длинный, пустой, бессмысленный разговор: Марлинский в чем-то каялся, на что-то намекал, заглядывал, как пес, мне в глаза, и все подливал, подливал, подливал водку, потом портвейн, потом еще какую-то гниль. Я почти и не слушал, но должен был что-то отвечать, и меня уже тошнило этими прожеванными фразами. Мы оба уже и лыка не вязали, уже и пить не хотелось эту гадкую краску, но собутыльник мой был неудержим. Теперь, когда он разогнался и забыл о своих несчастьях, это был дурашливый малый, прежний Марли. Вдруг он предложил сделать возлияние. Венере!

— Как это?

— А вот так! — и он вылил из своего стакана немного вина на грязный пол. Тонкая струйка разлилась анилиновой лужицей по зеленому линолеуму. — Вот так, а остальное выпьем.

— С удовольствием, — сказал я, опорожняя свой стакан. — А теперь кому из богов мы нальем?

Я намеревался споить эту бутылку богам и уйти поскорее домой.

— Кому из богов? Пл — не знаю.

— Давай Гермесу — это, пожалуй, твой бог… — сказал я и открыл, было уж, рот, чтобы объясниться, но Марлинский упредил меня.

— Давай… — и с этими словами блеванул краской. Я метнулся в сторону. Новый поток красноречия обдал то место, где я только что сидел. И еще один! И снова я увернулся.

— Сейчас принесу тряпку, — давясь подступившим к горлу, крикнул я и бросился вон, в сортир. Я успел и тем самым предотвратил, так сказать, соборную разгерметизацию. Стало легче.

Вернувшись, я увидал ужасную сцену: низко склонившись, стоя босыми ногами в луже собственной блевотины, Марлинский пожирает эту свою блевотину глазами, измазанными помидорным соком с вином.

Я бежал!

Продолжение

Версия для печати