Начало здесь. Предыдущее – здесь

Огромная, аляповатая бабочка из тех, что надувают гелием и продают в городских парках или на пляжах, медленно кружила в воздухе. Почему она не срывалась в небо, я понял сразу: тесемчатую пуповину придавил колесом к асфальту припаркованный во дворе механаки (так у греков называются байки и скутеры, основной вид транспорта на островах с их неизбежно тесными и крутыми улочками).

Бабочка в плену сильно спала с лица, гелий из нее наполовину вышел и, в сущности, стоило бы задаться скорее вопросом, почему она не лежит плашмя на земле. К земле ее, конечно, сносило, когда ветерок, и без того неощутимый, затихал совершенно, словно делая вдох, но и тогда она не пласталась нелепо, а начинала тягуче, словно во сне, подпрыгивать на кромке крыла. Дело в том, что одно крыло у нее по-прежнему оставалось тугим и полным, а другое как бы усохло и уплощилось, превратившись в некое подобие киля под раздавшимся корабельным днищем или толчковую ногу моллюска, выпущенную из раковины перед недальней прогулкой. На этой ноге бабочка и пружинила, бесшумно танцуя на корде вокруг приструнившего ее колеса, как сомнамбула-невольница вокруг султана, который тоже уже успел задремать и забыть об обещанном снисхождении.

Я присел на корточки возле передней вилки мопеда. Странная вещь: на ней, как на колу мочало, шапкой висела тонко нарезанная из газет лапша (гораздо тоньше, чем у нас нарезают бумагу на форточки, комаров отпугивать). Странна была она и сама по себе – что, почему, откуда (вероятно, из машинки для уничтожения бумаги)? Но еще более странны были ее телодвижения, больше всего напоминавшие о водорослях на мелководье: колышимая бесплотным ветром, лапша просто плыла по воздуху, тоже словно струясь в каком-то своем причудливом танце, чья физика, впрочем, уже не подлежала рациональному объяснению.

Ударил колокол. Потом еще раз. Стало понятно, что это просто часы на башне. Где-то в недрах улицы послышался стрекот. Так и есть: механаки. «Это сюда», – сразу же подумал я, хотя стрекот был еще далеко. Подумал и тотчас поймал себя на сильнейшем дежа-вю. Где-то вот это уже точно было, может быть, не со мной, а в книжке какой-нибудь или детской страшилке: «В черном-черном городе, на черной-черной улице, в черном-черном доме…»

Я поднялся с корточек и лениво так, как бы нехотя, будто, в самом деле, кто-то наблюдал за мной из окна, чтобы потом вдруг вынырнуть из-под земли и, гаденько похихикивая, назвать в лицо трусом. Дежа-вю крепло стремительно, а шаг сделался нетороплив настолько, что если за мной действительно кто-нибудь наблюдал, то, прежде чем упрекать в трусости, наверняка не удержался бы и крикнул что-нибудь типа: «С вами все в порядке, мистер?»

Наконец, механаки влетел во двор. Верхом на нем сидел плотный мужичок в униформе, нечто среднее между охранником, инкассатором и человеком из налоговой. Ушел я совсем недалеко от стоянки и потому без труда заметил, что и этот механаки наехал колесом на корду – бабочка как раз балансировали на крыле в крайней точке доступной ей амплитуды – и сделал поводок еще короче.

Движок замолк. На башне осыпался железным обрезком в ведро седьмой удар, и в ту же самую минуту, где-то в стороне порта, заиграл духовой оркестр.

«Не может быть!» – мелькнуло у меня в голове. Но относились эти слова уже не к бабочке, не к городским часам и не к оркестру, а к моим собственным мыслям. Я вспомнил, кто именно был тот человек, который сказал себе, едва заслышав шаги внизу лестницы, что «это непременно сюда, в четвертый этаж, К СТАРУХЕ».

Это был Родин Романович Раскольников.

Читать дальше

 История вторая. ЗАКОН КИМОНАСА. Русская классика на острове Корфу. 3


На Главную книги "Человек с мыльницей"!

Ответить

Версия для печати