Начало книги – здесь. Начало этой истории – здесь. Предыдущий фрагмент – здесь

Список восьмой: магический

Тут придется снова вернуться в музеи. Это квинтэссенция Бельгии, потому что в них есть все: и скука, и экстравагантность, и сумерки, не говоря уже о том, что они сами по себе – овеществление перечня. И одновременно его одушевление.

Потому что бывают города – как музеи под открытым небом, а бывают музеи – словно целые города. Даже не в смысле размеров (в Бельгии это в любом случае города в табакерке), а в смысле, что это живое (жилое) пространство, которое тем ведь и отличается от музейного, что в нем никогда не знаешь, чего ждать.

За примерами далеко не надо ходить. Вот вам Брюгге, а вот Музей Ганса Мемлинга – прямо на берегу канала, в здании бывшего госпиталя св. Иоанна. Захожу, вспоминаю про себя: Мемлинг – очень крупный художник из числа так называемых «фламандских примитивистов», «золотой век» европейской живописи, кажется, так. Он явился в Брюгге вместе с войсками Карла Смелого, и, раненый, едва доковылял до больницы, где монахини его подобрали и выходили. Вспоминаю, вспоминаю, и тут вдруг раз – перед глазами портрет Иосифа Кобзона (неизвестный художник). Ну, разумеется, это не Кобзон, читаю, это госпитальный священник, умерший задолго до того, как появился на свет наш акын, однако же сходство феноменальное. И даже парик у попика такой же!

Обращает на себя внимание и парадный портрет хирурга: пухлогубый, румяный мужчина в парике с большим достоинством смотрит в камеру, а сам тем временем делает операцию на глазу некоему мальчику, судя по одежде – из простолюдинов. Мальчик весь – доверие и признательность, даже слегка приобнял дядю доктора, хотя ланцет буквально впился ему в роговицу, даже надрез виден. Опять-таки – работа неизвестного художника (или так: известно, что не Мемлинг). Тут же очень кстати следует экспозиция лечебного инвентаря, бывшего в ходу в здешней больнице. Затем – экранчик с функцией «тачскрин»: можно полистать госпитальный распорядок. Еще чуть дальше – «Поклонение волхвов» (естественно, анонимное). Мне больше всех понравился Каспар – если не ошибаюсь, именно этот бородатый старик обычно склоняется перед Младенцем. Здесь он уже просто уткнулся носом в ступни Христу. И лицо такое, будто обнюхивает. Типа – «Рокфор? Камамбер? Стилтон? Нет? Ну, тогда я даже не знаю. Этот парень точно не от мира сего!» (далее…)

Начало книги – здесь. Начало этой истории – здесь. Предыдущий фрагмент – здесь

Список шестой: писающий

Теоретически вместо путеводителей по Бельгии следовало бы просто составить некий генеральный перечень перечней, словарь тематический групп, обязательных к изучению. И про «главное» – сознательно берем это слово в кавычки – сказано уже немало: все знают, где покупать в Бельгии бриллианты, где пить пиво, есть шоколад, смотреть кружева или картины. Но, словно бы в назидание слишком добросовестным путешественникам, главное здесь при ближайшем знакомстве ошарашивает своей принципиальной второстепенностью, чтобы не сказать – ничтожеством. Писающий мальчик в Брюсселе – это же чуть ли не государственный символ. Но при взгляде на скромную, ростом всего 61 см. бронзовую куклу в каменной нише, многие – особенно из тех, кто привык интересоваться первыми планами – испытывают глубокое разочарование. К тому же, перед нами копия, и даже копия копии, потому что оригинал много раз похищали или разбивали. Да плюс к тому есть еще Писающая девочка и Писающая собака. На что тут, собственно, смотреть? Над чем обливаться слезами? О чем размышлять? О том, что все эти скульптуры якобы олицетворяют собой свободолюбивый и независимый дух бельгийцев? Прекрасно, но почему ссать на улице – это обязательно признак свободолюбия и независимости характера? (далее…)

Начало книги – здесь. Начало этой истории – здесь. Предыдущий фрагмент – здесь

Список четвертый: рутинный

Кстати, по поводу карусельных персонажей. Рассмотрим Икара. Мы все привыкли думать, что это обязательно крылья, порыв и дерзновение, мечта о полете. А вот в Бельгии давно поняли: Икар – это нога, высунувшаяся из воды за мгновение перед тем, как сгинуть в ней окончательно.

Вы, конечно, уже поняли, что речь о картине. Все правильно: «Падение Икара», Питер Брейгель Старший, ок. 1558 года, холст, масло, Брюссель, Королевский музей изящных искусств. Как ее обычно у нас толкуют? А так, что дерзкий полет Икара не смог поколебать равнодушия людей, падения же его и вовсе никто не заметил. Даже зритель замечает не сразу – в самом деле, торчит из моря бледная мужская нога где-то в правом нижнем углу, вот тебе и весь Икар. Зато хорошо виден пахарь по центру, лошадь и плуг, слоями отваливающий жирную, как шоколадное масло, землю. Виден пастух и овцы. Корабль плывет в бухте, матросики деловито снуют по вантам. Одинокий пьянчужка устроился с кувшином на берегу – и кажется, только этот колдырь обратил внимание на чью-то ногу в воде, думая, наверное, что привиделось, с пьяных-то глаз. Но нам точно ничего не привиделось: картина подписана ясно – «Падение Икара».

Когда наблюдаешь ее вживую, голыми, что называется, глазами, то понимаешь отчетливо – Брейгелю и в голову не приходило скорбеть о людском равнодушии. Ну, во-первых, в XVI веке до романтизма с его жалким презрением к обыденности было еще далеко. Во-вторых, главные действующие лица выписаны в большой любовью, потому что они и сами любят каждый свое занятие. Пахарь идет за плугом чуть ли не в праздничной одежде, по крайней мере, он очень опрятен и чист. Так же опрятен и пастух, и лицо его, прошу заметить, обращено к небу, а сам он очень элегантно опирается на посох, не всякому романтику подобная элегантность по плечу. Только пьяница слегка взволнован, он вроде бы даже пытается протянуть руку помощи утопающему, хотя бессмысленность порыва очевидна. В принципе, если не знать, что из воды торчит именно нога Икара, можно подумать, будто это упал в воду с обрыва другой такой же точно пьяница, а тот, первый, просто с досадой и сожалением поводит рукой – мол, нельзя же так надираться, старик. И тогда бы, между прочим, гармония была бы совершенной: пахарь пашет, пастух пасет, моряки плывут на кораблике, алкаши пьют, иногда с роковыми для себя последствиями, но такова уж жизнь, ничего не поделаешь. А впрочем, художник в любом случае прославляет именно ее ровное, монотонное и глубоко благое в своей монотонности движение. Икары, наверное, молодцы, но лучше бы им все же не портить идиллию, не мутить воды и вообще – поскорее прикрыть свои бледные ноги. (далее…)

Начало книги – здесь. Начало этой истории – здесь.

Список третий: брюссельский

Для первого моего дня в Брюсселе перечень был такой: «Мусорщики танцуют – Дракон в соборе – Босх на карусели – Идет снег».

Я ничего не менял, целиком перенеся его из записной книжки. И вижу теперь, что – хорошо. Особенно мусорщики.

Хореография, значит, самая простая. Один из них, в колпаке Санты и с золотой серьгой в ухе, бежит по тротуару, хватает загодя прислоненные к стенам пакеты и мечет их, почти не глядя, в направлении мусоровоза. Поскольку поймать и затолкать – труднее, чем поднять-бросить, на запятках едут сразу двое. В нужных местах они соскакивают и танцуют на месте в ожидании броска. Ритм задает шофер – он просто лупит пятерней в середину руля: бип, би-боп, бип. И сам слегка подпрыгивает на сиденье. А запяточные, приплясывая, еще и в ладоши хлопают, и даже как будто что-то поют. Снова первый пошел, за ним – машина. Пробежка вдоль стены, наклон, захват, швырок, передача, загрузка и, в короткой паузе, бип, би-боп, хлопки и выклики. Балет прямо, а не уборка мусора. (далее…)

Начало книги – здесь. Предыдущая история – здесь.

Список первый: затравочный

С точки зрения большой литературы все списки – расстрельные. Потому что перечень – убивает. Мысль, образ, чувство, интригу – убивает все. И автор, не гнушающийся перечислений, работающий, так сказать, серийными множествами, – это палач, вольный или невольный. Как и полагается палачу, он в итоге сам становится жертвой: читатель казнит его своей неумолимой зевотой. И поделом – так мне всегда казалось. Или я сказал – «с точки зрения большой литературы»?

Неважно. Путевые заметки – вряд ли такая уж «большая» литература, но и там нет ничего отвратительнее перечня. «В юрте слева направо стояло» (цитирую не помню откуда), затем двоеточие и – расстрел: лично мне глубоко плевать, что там в юрте стояло, тем более слева направо. И вообще, куда годится такой рассказ, если даже самые последние путеводители – и те редко когда прибегают к перечислениям в чистом виде?! У них это обычно рейтинги, то есть все-таки главное и второстепенное: три звезды, две, одна, стоит посмотреть – не стоит. Только затем их и читают время от времени. Но зачем читать проскрипционные списки, в которых погребены иногда целые страны, этого я не никогда понимал.

А потом, в канун католического Рождества, у меня вдруг случилась поездка в Бельгию. И первая же фраза моей истории о ней, фраза, которую я долго лелеял в уме, но так и не использовал для зачина, звучала так: «Счастье – это когда достаточно перечня».

Список второй: отбракованный

«Счастье – это когда достаточно перечня. (далее…)