Еще один рассказ Юрия Солодова, а также об авторе читайте ЗДЕСЬ.
«ДУЭЛЯНТЫ»
Да. Я тоже писал этот сериал. Игорь меня привлек – с восьмой серии. До сих пор помню, как она начинается: персонажи бегают по берегу и кричат:
– Плот уплыл! Плот уплыл!
Так вот, это я. Это я бегаю и кричу:
– Плот уплыл! Плот уплыл!
Но на момент, когда возникла тема Минска, я уже писал следующую серию. Девятую.
А тема Минска, она возникла так.
Мы с Игорем шли по проспекту Мира. Зашел разговор про Андрея, товарища нашего по общаге. Я вспомнил папу, как он приехал ко мне в Москву, и я их с Андреем познакомил. Отмечая папин приезд, мы стремительно косели, поскольку пить никто из нас троих не умел. Папа давал патриарха. Андрей отлучился в туалет. А я стал его нахваливать. Мол, и деликатный он (для соседа это первая добродетель) и уравновешенный. И такой, и сякой.
– Да, – кивал папа, неубедительно важничая. – Да, приятный мужик.
Я входил в раж. Андрей звенел в туалете струйкой. Осторожно, дуплетом, покашливал (у Андрея была астма.)
Эпитеты заканчивались, меня несло, требовались какие-то новые, эффектные слова.
Я поднимал торжествующий палец:
– И даже мочится он – вот послушай – деликатно!
Папа чуть запнулся, потом сказал грубовато:
– Ты уже не знаешь, что еще и придумать.
Когда Андрей вернулся, папа поднял рюмку:
– Я хочу выпить за тебя, Андрей. Нравится мне, как ты себя держишь. Как говоришь... Так, рассудительно. – Папа вдруг завелся и заговорил все быстрее, громче. –Только не думай, что я тебе льщу, или еще чего такое. Да кто ты такой, чтобы я тебе льстил?! Да иди ты на хуй!
… Игорь, дослушав про папу, отсмеявшись, подал вдруг идею:
– А что нам мешает, взять и, действительно, отправиться в Минск? Вот взять и прям сейчас двинуть? Андрюха дуреет там уже от работы. У тебя паспорт с собой?
Андрей, действительно, в тот момент был откомандирован в Минск. «Сценарист на площадке» называлась его работа. Он дописывал последние серии сериала в то время, как первые уже снимались.
Но идея Минска не успела пустить корни, потому что вдруг возникли постовые. Кстати, паспорт у меня был с собой, и тут же был востребован.
Их было двое. Молодые ребята за двадцать. А надо сказать, что Игорь на ментов неизменно оказывал впечатление.
Он не «ходил», а «ступал». Широким, тяжелым шагом пехотинца.
Слова не «произносил», а «рубил». Слова его были правдой. Как ее понимал Игорь. Правду эту он именно рубил. Пользовался ею, как топором.
Смотрел сурово. Смотрел, как будто принимал экзамен на плацу.
В общем, по стилю он человек военный. Без полутонов.
Был случай – Андрей рассказывал. Шли они с Игорем, так же как мы сейчас. Так же по проспекту Мира. Так же выпимши. По Андрюхе это было видно, по Игорю – нет. В какой-то момент они потерялись. И тут Андрея загребают в вытрезвитель, садят в воронок. Машина проезжает пять метров и встает.
И, действительно, забирает. Такое мало кому удается. Игорь и менты. Тут какая-то связь. Ментальная. Уличные милиционеры люди простые. Как правило, недавно отслужившие. Он им импонировал. Соответствовал их представлениям о правильных манерах.
И он был разным. То он величественный, как конь, то вдруг пошутит. И сразу станет такой простецкий-простецкий. Лицо ослепнет в улыбке. Обаяние. А когда выпьет – куражлив. И шутит постоянно. Я тоже словил это настроение. Тоже почувствовал себя свободным, даже воспаряющим, ну и развязным, конечно.
И вот постовые листают наши паспорта. «Почему нарушаем?» «Штраф готовим».
И тут меня понесло. Мол, как не стыдно ментами быть? Шакалить? Побираться? Не в этих выражениях, конечно, но смысл тот. Дословно прозвучало:
– А слабо, не с нас денег взять, а наоборот… напоить нас?!..
А Игорь густым голосом меня поддержал:
– Как нормальные пацаны – нормальных пацанов!
И, выставив подбородок, посмотрел на них с юмористическим вызовом.
И тут один из постовых повел себя не характерно. Остро. Сюрреалистически. Что – нет! Не слабо! Нисколько! И кинулся ловить частника.
Если бы мне кто рассказал такое, я бы решил, что он врет. Причем, неумело. Люди вышли на улицу с задачей ограбить побольше пьяных, а вместо этого везут пьяных допаивать. Невозможно! И, тем не менее, это происходило. Нас везли на машине. Два краснощеких блюстителя. Чтобы мы стали окончательно, бескомпромиссно напоенными. Чтобы эта водка нам поперек горла встала! Чтобы раз и навсегда поняли, что менты тоже люди!
Я понял, что случайно попал одному из них в комплексы. Куражливым пальцем – в стыдное место.
Странно было и другое: почему мы уехали с ВДНХ? Ведь ребята, вроде бы, были на дежурстве? Но все быстро прояснилось. ВДНХ – не их участок, и сегодня у них выходной. А здесь они «бомбили». А сейчас везут нас на участок свой. В свое какое-то кафе. Где им всегда рады.
Перемена в них стала разительна. Они тоже стали оживлены. Причины этой перемены я не знаю до сих пор. Может быть, они давно там маялись, и все мысли их были о водке. Может, они боялись разоблачения, и им нужен был только повод, чтобы удрать с опасного поста. Может, они перетирали между собой свои комплексы, а моя реплика стала последней каплей. Может, они вообще единственные такие на всю страну, и о них в ментовках слагают песни. Может, они уже умерли от язвы, нажитой служебным несоответствием. А, может, мы с Игорем вообще в тот вечер оказались в параллельной реальности. Где менты ловят пьяных, чтобы напоить их еще больше. Может быть что угодно. Я знаю одно. Что они были очень юны. Неприлично. Они как будто только что вылупились. В новенькой форме. Наглые, одновременно пафосные и закомплексованные. И что повелись они на слово «по-пацански». (Время было – начало нулевых. «Пацанский» пафос, отрыжка девяностых, был еще очень силен.)
Только чем больше я думаю про них, тем больше склоняюсь к мысли, что они сломались на Игоре. Просто не смогли устоять. Уж очень тот сам был похож на мента. Только идеального. Человечного. Менточеловечищще!
Возможно, они почувствовали свою несостоятельность. Для них стало очевидно, что они недомусора. Возможно, они понадеялись, что Игорь устроит им алкогольный мастер-класс, и они тоже станут человечными. Одно, несомненно: наивными они были точно.
… Мы оказались на Бабушкинской. Уличное кафе под тентом. Хозяин армянин. Ментам улыбается широко. Посидели, еще пошумели с Игорем про Минск. Один из ментов – тот, что повелся на мою провокацию – начал примеряться ко мне опасно взглядом. Видимо, заново проживал обидное начало нашего знакомства. Мне все это надоело, я вдруг устал, сдулся, завял, и я от них удрал.
Прихожу в себя, и этот «я», в которого я прихожу, ломит сквозь черные кусты, под черными деревьями, в черном воздухе. Практически, на ощупь. Практически, в чернилах. Изредка мелькают двухэтажные домишки в стиле сороковых, как в моем гетто на малой родине. А в Москве ведь везде, куда ни пойти, днем ли, ночью ли, всегда светло. Светло ослепительно.
Иду и думаю: «Это не Москва. Явно не Москва. А если это не Москва, то где я?» И тут меня осеняет: «Я в Минске!.. Видимо, я все-таки допился до Минска!..»
И только я слабеющим мозгом это осознал, как сзади, из кустов, вываливает минское, видимо, молодечество, человек десять; и, что-то агрессивно урча, устремляется ко мне; а один хватает меня за капюшон «аляски». Но, благо, та была расстегнута; и я стартую, оставив куртку в руках хулигана. И ухожу, говоря по-киношному, в затемнение.
Следующий «я», в которого я выныриваю, сидит в незнакомом подъезде, на ступеньках, положив руки на колени, голову на руки.
Я встаю, спускаюсь на площадку. Тупо смотрю на мусоропровод. И видимо, я все еще пьян. Потому что вижу очень отчетливо, остро, стереоскопически. Как через очки 3Д. Вижу огромный, круглый бок мусоропровода. Мятый, поцарапанный. И думаю: «Минск».
Потом подхожу к окну. С высоты седьмого этажа разглядываю двор. Его обступают девятиэтажки. Лепятся друг к другу гаражи-«ракушки». Советский стиль. «Точно, Минск». Я никогда раньше не был в этом городе, но именно таким я себе его и представлял.
И тут я замечаю, что дрожу. А дрожу я, доходит до меня, потому, что на мне нет «аляски». Следующая мысль: «А что в ней было?» В ней был паспорт. Деньги были!..
Я роюсь по карманам. Я пуст.
И тут до меня начинает доходить весь ужас. Я в чужом городе. В чужой стране. Без паспорта. Без денег. Я не знаю адреса Андрея. Его знает Игорь, но где тот Игорь?
Я выхожу во двор. Оглядываюсь. Ни малейшей детали, ни намека, что наступил капитализм. Ярко выраженный, глупый, примитивный Минск окружает меня со всех сторон.
Я слышу отчетливое позвякивание. Звук приближается.
Я поворачиваю голову и натыкаюсь взглядом на колокольчик. Влево-вправо-влево-вправо. Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь. Болтается звук, болтается колокольчик. На ошейнике у дога. Пса выгуливает хмурый, заспанный мужик. Дог косится. Мужик косится. Спрашиваю вздрогнувшим, севшим голосом:
– Скажите, пожалуйста… это какой город?
Хозяин и пес поворачиваются и смотрят на меня еще раз. Теперь уже внимательно.
– Москва.
Они уходят. С достоинством болтаются яйца дога. Влево-вправо. Влево-вправо. Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь. Болтаются яйца, болтается звук.
Я автоматически отмечаю: «дог-мудозвон».
Я огибаю дом, прохожу минут пять и вижу буковку «М». И надпись «Ботанический сад».
И все становится на свои места. То, что ночью примерещилось инфернальным, гоголевским Минском, вдруг перетекло в нежный, акварельный Ботаничекий сад.
… Вернувшись в общагу, застаю Игоря. Мы соседи. Его и моя комнаты составляют блок. (А Андрюхина комната, кстати, напротив нашего блока, через коридор.)
Игорь вчера вернулся без приключений. Говорю ему, что вот, лишился паспорта. В некотором роде – в Минске. А паспорт нужен. Договор со сценаристами составлен на троих: Игоря, меня и еще одного человека. Деньги приходят в банк порционно, на всех троих. Получать их нужен и мой паспорт тоже.
Игорь на нашем проекте был главным. Он был главным сценаристом, и он же должен быть режиссером. Подумав, он отправил меня на малую родину. Восстанавливать документ. Взяв с меня обещание, что девятую серию я добью в дороге.
Так вместо Минска я неожиданно отправился в обратную сторону. В Сибирь. Но это было даже еще лучше. Потому что у меня появилась возможность увидеть Машу. Замечательную девочку восьми лет.
Я ехал в поезде на второй полке и вспоминал.
Маше два с половиной. Я собираюсь в библиотеку, складываю в пакет книги. Дочка выходит из комнаты, одетая для прогулки. В руке у нее маленький пакетик, а в пакетике картонная детская книжка.
– Маша, ты зачем книжку берешь?
– Папа берет, и Маша берет.
Крохотная Маша с крохотным пакетиком подражает папе с огромным целлофановым мешком (ну, относительно огромным – на ее фоне).
Я приехал на родину. Минск, конечно, еще тот. И, конечно, первым делом я пошел к Маше.
Наши встречи были тайными. Так уж случилось. Вначале я приходил к ней в садик. Потом в школу. Она не рассказывала обо мне дома. Но там узнали.
В прошлый приезд я почувствовал, что на девочку давят. Она стала нервничать, когда я приходил, выглядеть испуганной. Договориться с этими... давителями не получалось. Там все решили. Добиться встреч с Машей через суд тоже не вышло. Наверно, дело мог поправить опытный юрист, но денег на него не было.
… Я ждал Машу в коридоре школы. Наконец прозвенел звонок, и дети высыпали. Занятия закончились. Маша увидела меня. Подошла, несколько скованно улыбаясь. Я обнял ее.
– Я сейчас, - сказала Маша. – Я сейчас приду. Мне надо.
Я не понял, но кивнул:
– Конечно. Конечно, Маша. Иди, раз надо. Я подожду.
Маша отошла, оглянулась на меня, замешкалась, а потом сбежала по лестнице.
Я стоял у окна, на втором этаже. Внизу я видел двор, видел, как дети спускаются по ступенькам школьного крыльца. Я достал книжку, пробежал глазами страницу, но возбуждение было слишком сильным, чтобы читать. Я посмотрел рассеянно за стекло и вдруг увидел их.
Они шли по двору. Уходили. Шли, глядя прямо перед собой. Шли как-то старательно. Несколько скованно. Маша и еще какая-то девочка. Видимо, подруга. Они держались за руки. Наконец Маша не выдержала и посмотрела прямо на меня. Потом она переглянулась с девочкой, и они вдруг рассмеялись. Маленькая чудесная девочка Маша смеялась мне в лицо. Больным, дерзким смехом. Это нормально, нормально, то, что я делаю, говорил ее смех. Там знают, как правильно, как лучше. Это не предательство. Это просто смешной папа. Он глупо торчит в окне.
Это было сильно.
Я восстановил паспорт. Вернулся в Москву. Серию написал, сдал Игорю. Нормально. Он доволен. Я доволен, что он доволен. Вот только деньги я все проездил, а работы больше не было. И из головы не выходила Маша. Похоже было, что «там» побеждают.
И тут Игорь сделал предложение. Очень кстати. Переписать за другим автором первую серию. Игорю она разонравилась, он хотел ее поправить. Посулил штуку баксов. В голове закрутилось-защелкало. На эти деньги я, наверно, смогу нанять юриста. Смогу отсудить встречи. Все поправимо.
И я залег с подушкой на лице. Хотелось сделать работу качественно. Подушка – это чтоб ни что не отвлекало. От персонажей и сцен. Образы приходили. «Приходили» – это мягко сказано. Это была оккупация. Вот только были они не из заказанной работы. Это были образы Маши.
Вот мы идем с ней по заснеженной улице. Ей шесть лет. Вдруг она тихо, бесцветно говорит:
– Я устала.
Как-то по-старушечьи. И даже губы поджала.
А подтекст такой: понеси меня на ручках.
Я поднимаю ее, прижимаю к груди. И напевно ною-причитаю:
– А уж как я-то устал! Устал – а все-таки иду… Да еще и Машу несу. А на Маше-то шуба!.. А на Маше-то шапка!.. Кофта. Еще одна кофта. Штаны.
Глазки Маши прикрыты. Она быстрым, довольным голоском деловито меня поправляет:
– Двое штанов.
– Двое штанов!.. Ох, как же мне тяжело! Пожалела бы ты меня, Маша?..
И она кивает: мол, ладно уж, пожалею…
Я осторожно опускаю ее на снег. Но тут вдруг слышу строгий, начальственный голос:
– Юра, ты работаешь?
… Я снимал подушку с лица.
В комнату заглядывал Игорь. Он брезгливо, недоверчиво смотрел на подушку:
– Идет дело у тебя? Идет? Что-то не видно.
Игорь спешил сдать сценарий и начать уже, наконец, готовиться к съемкам. Он злился, я этого не понимал, не видел.
Но я работал. Медленно, тяжело, отгоняя Машу, но работал. Дело шло к концу.
Пришла последняя выплата за сериал.
Игорь сказал:
– Пошли в банк. Деньги получишь сейчас, а серию отдашь, когда допишешь.
А по дороге он меня огорошил. Оказывается, получать мне не штуку баксов, а пятьсот. Причина следующая. Игорь ориентировался на одну сумму, а по факту получилось меньше. В главных сценаристах он был первый раз, и упустил, что с гонорара берется налог. Налог за весь материал был срезан с денег, что пришли сейчас.
Это я сейчас так спокойно все пересказываю. А тогда…
Особенно, помню, взбесило, что смотрел он гордо. Пристально. Чапаевым таким. Никаких реверансов, извинений. Просто ставил перед фактом.
Я не выдержал:
– Интересно у тебя получается… Правила меняешь во время игры. Обещаешь одно – даешь в половину. Так, запросто!.. Знаешь, я эти деньги не возьму.
– Юра! – давил глазами Игорь. – Ты хоть немного с реальностью соотносишься?!.. Подумай еще немного. Возьмешь деньги?
– Не возьму, – я мотал головой для ясности. – Нет.
В банке я отдал Игорю то, что мне выдали в окошке. (Переводы приходили, поделенными на троих, без учета, кто сколько вложился.)
– Юра, спрашиваю в последний раз: возьмешь деньги?
– Нет.
Это было по-детски. Возможно, даже манипулятивно. Вот я встаю в позу, я обижен. «Я думал, ты друг. А ты вынь, да положь мне эту штуку. А то я с тобой не помирюсь». Но это я сейчас так вижу ситуацию. Сейчас я бы вошел в его обстоятельства. Но тогда я просто не мог. Потому что крепко сидел в своих.
– Ну, Юра, смотри, – Игорь пожал плечами и забрал пачку. И положил в красивый кожаный портфель, где уже лежали такие же пачки.
Так-так. Мы вернулись в наш блок. И стали дальше жить соседями. Только не разговаривали. Между прочим, очень тяжело жить, не разговаривая с соседом. Особенно, когда кухня, прихожая и ванная общие. И постоянно сталкиваетесь.
Помню, повисла странная тишина. Проходили дни, а тишина висела. Игорь выглядел надменным.
А я чувствовал себя странно. Как с карусели упал. Странный я. В странном месте. И голова кружится. Только что я почти получил штуку баксов, почти нанял юриста, почти отсудил встречи, почти уже гулял с Машей. Все это только что у меня было. Почти. И вдруг – ничего этого нет, а есть только ненужная серия сериала. К тому же, недописанная.
И еще я никак не мог его понять. Игорь вываливался из собственного имиджа. Игорь Первый не сочетался с Игорем Вторым. Игорь Правдивый – с Игорем-куркулем, Игорем-жлобом, Игорем-жуликом (каким он мне вдруг представился). Но я чувствовал (весь вид его говорил об этом), что он считает себя правым. Вот это казалось мне непонятным. Даже мистическим. В очередной раз за свою жизнь я спотыкался, поскальзывался в своей голове. И не мог объяснить себе очевидных для другого вещей. Может быть, я дурак?
В конце концов, Игорь съехал. Сценарий у него приняли. Он готовился к съемкам. Финансы позволяли. Снял квартиру и съехал. Нормально.
А я долго не мог успокоиться. Злоба копилась и копилась. Работы не было. Денег не было. Маша утекала сквозь пальцы. Налицо была катастрофа, тотальное поражение.
Между тем, Игорь такой человек: он мирится. Мне Андрей еще рассказывал. Наговорит кому-то правды плохой. Человек взбесится, оборвет общение. А через какое-то время у него на пороге возникает Игорь. Улыбка простецкая-простецкая, широкая:
– Братуха. Давай мириться?
Человек сделает шаг назад, еще шаг, весь пойдет пятнами от злости, но в результате как-то так получится, что они помирятся.
Вот так и на моем пороге однажды появился Игорь. Все потому же лекалу. Улыбка ползет. Невинный наклон головы.
– Братуха, давай мириться? Давай водки выпьем?
Я смотрел на него, молчал. Потом произнес с трудом:
– Давай. Выпьем.
Потому что мириться правильно. А тяжесть носить в себе, змею эту, злобу, себе же дороже. Она же тебя и отравит, задушит.
Мы вышли, купили, сели во дворе, хлопнули из пластиковых стаканчиков. Примирение долгий процесс, оно не происходит по щелчку. Должно пройти время. Глотнув водки, змея поднимала голову, медленно перетекали во мне ее кольца. Я терпел змею, терпел Игоря. Инцидент надо было перетерпеть. Я улыбался Игорю. Улыбаться было правильно. Это входит в ритуал примирения.
– Юра! – сверкал глазами Игорь. – Либерализм – это такая ложь!
Игорь увлекался фашизмом. Идеалист. Романтик. Меня от его фашизма слегка мутило. Но я молчал. Слушал внимательно. Не спорил. Я не люблю спорить.
– Мне нравятся люди, – горячился Игорь, – которые готовы сдохнуть за то, во что верят!
Я не знал, во что мне верить. Я не верил в идеи. Не верил в деньги. Я верил в Машу. Но моя вера не работала. Маша уходила – и смеялась. Со стыдом. Она была переполнена стыдом. Я был переполнен стыдом. Змея поднимала голову. Выше, выше.
Мы допили водку. Встали и пошли. Мы шли по проспекту Мира. Так же, как и в начале этой истории. Так же были примерно пьяны. Вот только я был не тот. Не было радости во мне и свободы. И не было рядом никаких ментов, чтобы рассмешить меня. Хотя я и так улыбался.
В какой-то момент мы оказались перед «стекляшкой». Была раньше такая симпатичная пивная за метро ВДНХ. Задумчиво смотрели на ее двери.
– Зайдем?
Я кивнул. Полез в карман. Игорь картинно, упреждающе выставил ладонь:
– Не надо. Я плачу.
Ну ты, так ты. Ты же миришься.
Я занял столик. И вдруг опять увидел Машу.
Она ковыляла по детской площадке. Она тогда только что научилась ходить.
Протягивала ведерко маленькой восточной женщине.
Та брала его и стояла, не знала, что делать.
Маша отступала и, отставив ногу, как художник, оценивала полученную композицию: восточная женщина с ведерком. Потом забирала ведерко и шла дальше, резко выбрасывая вбок ножки.
Платьице на ней сидело, как на цирковой обезьянке.
… Игорь поставил на стол поднос с кружками.
Мы медленно, осторожно заливали в себя пиво. Игорь посмотрел на меня потеплевшим взглядом.
– Юр, давай забудем все это. Если остался у тебя негатив… ну, что сказать?.. Ну, ебни мне в лоб!..
Он еще не договорил, а у меня уже кулак летит. Змея рванулась. Ударила. Как попросил, в лоб.
Ничего. Стерпел. Только головой мотнул. Коротко так. Упрямо. Ласковости на его лице уже не было.
А я чувствую: полегчало. Я аж вздохнул весь. Вздрогнул радостно. Легкий, чувствую, стал.
Только негатив, он ведь сразу весь не уйдет. Вот кажется: все, сбросил негатив – а вот он опять подскакивает. И кулак опять летит. Игорю в лоб.
Постоим еще. Послушаю себя: нет, есть еще негатив. И опять кулак летит. И опять мне хорошо. Еще даже лучше мне.
Я ударил его три или четыре раза. Но в моих воспоминаниях, в моих внутренних ощущениях, это растянулась в какой-то бесконечно повторяющийся, сладостный рапид.
Игорь, он после каждого удара как-то менялся. Спина его становилась все прямее, плечи – шире, он весь подавался вперед, и как будто что-то обещал, а глаза его стали нехорошими. Глаз уже не отводил. Жег ими. И такое ощущение было, как будто он счет ведет ударам. После каждого – галочку себе ставит. Кивая: есть. Есть. Опять есть.
Впрочем, я этих деталей в тот момент и не видел. Я все это потом вспомнил. А тогда мне не до Игоря было. На меня счастье свалилось. Я как после бани был. Очистился, и всех люблю. Даже Игоря. А что? Он справедливый. Чувствует, что не прав, принимает. Да что там! Вообще – прекрасный человек! Заслужил – принимает. Достойно. Я даже восхищение начал испытывать: какая сила воли у человека!
В общем, в какой-то момент я выпал из реальности.
В бар зашел наш знакомый Вовчик Попов. Он рассеянно оглядывался и вдруг встал столбом. Он увидел нас. Увидел, как я ударил Игоря в лоб. После чего мы постояли, посмотрели друг на друга и потянулись к пиву.
Мы изучали друг друга поверх кружек, когда Вовчик подбежал ко мне и воззвал. Ласково и участливо, как к больному.
– Юра! Что ты делаешь?!..
А, действительно: что я делаю? Я остановился. Я вдруг увидел ситуацию со стороны, откуда-то с потолка.
А у меня талант есть специфический. (Или «порок» его назвать?) Я могу накидать несколько фраз, и человек вдруг увидит себя – смешным, немного ничтожным и очень похожим. Я же буду заходиться в хохоте, утирать глаза, обмякать… И не для того, чтобы унизить… А просто видишь смешное, и хочется донести, поделиться радостью. Ты даришь, а получается оскорбление. Оскорбительная смешливость. На данный момент я с ней завязал. А тогда…
Тогда я вдруг увидел ситуацию комичной. Шикарной в своем идиотизме. Нервы во мне захохотали. Водка захохотала. Захохотало пиво. Побулькивая этим хохотом, я стал пересказывать, обращаясь то к Вовчику, то к Игорю, то, что сейчас было. Заглядывал им в глаза, приглашая разделить. Но напрасно я взывал к их чувству юмора. Вовчик с тупым изумлением мотал головой. А у Игоря рот все больше сжимался в злую подковку.
Мы быстро допили пиво и вышли из пивнухи. Я все еще живописал. Я только дошел до фразы «ебни мне в лоб», как Игорь бросился на меня с кулаками. А я-то уже не могу драться. Я-то размагнитился.
Г-господи! Так мы никогда не помиримся. Теперь у него негатив.
Я отбивался, хохоча:
– Перестань! Ты что?!.. Ты обижаешься, что ли?..
Наконец Вовчик оттер его от меня.
Мы вернулись в общагу, зашли втроем к Андрюхе (он давно уже вернулся из Минска).
Андрюха спросил:
– Что-то случилось? Вы какие-то странные.
Я мгновенно впал в счастливое состояние. Вот человек, которому можно рассказать. Который оценит. У Андрея хорошее чувство юмора.
Но только я открыл рот и произнес пару слов («пивняк», «мириться»), только дошел до «ебни мне в лоб», как Игорь опять бросился. Андрей и Вовчик поймали его в прыжке и с трудом держали. Я вначале по инерции еще кис от смеха, потом мне все это стало надоедать.
Андрей вдруг ахнул, схватился пониже сердца, болезненно скривился и так застыл.
Все замерли.
– Ты что?
– Что-то, блин… хрустнуло.
У Андрея были хрупкие кости. Так на него действовало лекарство от астмы. Игорь смотрел на Андрея и синхронно с ним морщился. (Позже выяснилось, что у Андрея от той возни треснуло два ребра.)
– Такие люди!.. Сценаристы!.. – стыдил нас Андрей, держась за ребра. – Все это не достойно таких больших художников. Что вам делить? Оставьте вы эти пролетарские забавы… Пожмите друг другу руки.
В который раз мы стали мириться. Игорь подчинился, потому что уважал Андрюху и любил. Пожимая руку, он отворачивался. А я – с чувством. Я ободряюще тряс ему руку. Мол, не сердись. Не надо. Будь выше.
Ребята решили проводить Игоря до метро. Я тоже хотел его проводить. А что? Прогуляться. Но Андрей сказал со значением:
– Нет, Юра. Тебе не надо Игоря провожать, – и строго, с посылом, на меня посмотрел. – Правильнее сейчас будет тебе спать лечь.
– Тогда я его до первого этажа провожу, до вахты, – произнес я капризно.
Проводив их, я поднялся к себе. Побродил по комнате, запинаясь сам о себя. Поизучал в окно гостиницу «Космос».
Стук в дверь. Андрей. Все. Посадил он Игоря на метро. Андрей ушел, я разделся. Лег в кровать. И мгновенно уснул.
А проснулся от того, что кто-то громко долбил в дверь. Что за ерунда? Я поплелся к двери, распахнул ее, стараясь держать глаза открытыми. И тут в прихожую ворвалось что-то вихреобразное. Оно повалило меня на пол и замолотило по плечам и загривку. Вихреобразным был Игорь. Тут же следом вбежал Андрей – комната его напротив, наверно, он тоже услыхал удары – и, ухватив Игоря со спины, поволок в коридор. Игорь цеплялся обеими руками за косяк и не сводил с меня глаз. Взгляд у него был маньячный. Андрей поднапрягся, рванул, и они оба вылетели. Дверь за ними захлопнулась. Ба-бах!
(Позже Андрей рассказывал, что Игорь, действительно, уехал на метро. Только не доехал. Вернулся на такси додраться. Он мог вернуться на метро, но на тачке было быстрее. Видимо, ему стало совсем невтерпеж додраться.)
Его визит длился несколько мгновений.
И вот я опять перед дверью. Те же на мне трусы в мелкий цветочек. Но это уже другой я.
Я не помят. Не жажду сатисфакции. Не обижен. Ошеломлен и неприятно озадачен. Печален и опустошен. Что за тягостный сюрреализм не кончается весь вечер?
Притихший, я смотрел в зеркало, ища в нем разгадку.
Но увидел Машу. Ей два годика. Мы едем на трамвае. Она сидит у меня на коленях. Я глажу ее влажные, пшеничные, мягкие завитушки. Целую в ямочки на щеках. Она прикрывает глаза, и реснички ее счастливо трепещут.
И следом другая картина. Игорь цепляется за косяк, смотрит в упор, а глаза у него, как у Вия.
И вдруг голос в мозгу отчетливо сказал:
– А люди-то меня… НЕ ЛЮБЯТ.
Я сидел на полу ванной, а голос в мозгу горевал:
– НЕ ЛЮБЯТ… НЕ ЛЮБЯТ – ЛЮДИ.
Во мне рыдала водка. Рыдало пиво. И голос повторял:
– ЛЮДИ – НЕ ЛЮБЯТ!.. НЕ ЛЮБЯТ ЛЮДИ!..
Недавно я встретил Андрея. Он сказал:
– Тебя Игорь искал.
Я удивился. С Игорем мы не общались какое-то количество лет. С того вечера.
– Что хотел?
Андрей улыбнулся:
– Он выпил полбутылки водки и захотел…
– … додраться? – закончил я в тон Андрею «слабым» голосом. И сыграл испуг.
Я вдруг увидел Игоря персонажем фильма. Герой этот однажды счел себя оскорбленным. Идут года. Десятилетия проходят. Но он все рвется и рвется додраться. Впрочем, такой персонаж уже есть. И кино такое есть. Его снял Ридли Скотт. Называется «Дуэлянты».
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете