1 / 2 / 3 / 4 / 5 / 6 / 7 / 8 / 9

10.
Посею лебеду на берегу

Нержин, хоть и смотрит на Спиридона влюбленными глазами, все-таки не может не удивляться змеиным изворотам его судьбы: «Ай-я-яй! Что же за чудо получается, Спиридон Данилыч? Как мне это все в голову уместить? Ты же на Кронштадт по льду шел, ты нам советскую власть устанавливал, ты и в колхозы загонял…» Спиридон спокойно возражает: «А ты – не устанавливал?» Нет, Нержин никого в колхозы не загонял, но – все же теряется. Не потому ли, что чувствует: сила Нахрапа в нем – это и есть советская власть, действующая изнутри. С «большой страстью» выступает он против сталинизма, но со стороны-то прекрасно видно, что эта «большая страсть» в нем и есть сталинизм. Даже слепой Спиридон видит это: «Ты-то и устанавливал – не заметил?». Нет, не заметил. Да и как мог обмороченный ребенок это заметить, если действовал не он, а Нахрап в нем. «Так вот и бывает… – заключает Спиридон. – Сеем рожь, а вырастает лебеда…»

Вообще-то, по законам природы, у людей, посеявших рожь, должна и вырасти рожь. А если вырастает лебеда, это действительно чудо. Или просто была посеяна лебеда. Ведь сослепу не отличишь одно от другого, если рожь с лебедой перемешаны. Как, например, в Нержине, из которого выпер Нахрап в хлебных – обратите внимание! – очередях. Вот и смысл фамилии Глеба: не Ржин, а Лебедин (Г-леб). В нем лебеда забивает хлеб. Из человека, рожденного быть живым, выперло нечто угрюмое, неживое, холодное. Зато и не ржавеющее: сталь Нахрапова. Так стоит ли удивляться тому, что нашел он в народе такого, под стать себе, «представителя», который даже согласен, чтоб на него кинули атомную бомбу. Чтобы Сталина не стало, а заодно «и еще мильена людей»… Оно понятно: у этого «мильена» в душе тоже Сталин-Нахрап. Так что, уж если искоренять все заведение, нечего разбираться – кто там рожь, а кто лебеда.

Итак, Спиридон, как и атомная бомба, не отличает лебеду от ржи. Все согласен порушить…Тот же самый слепой инстинкт смерти прекрасно показан Толстым. У него Пьер Безухов спускается в ад плена и встречает там Платона Каратаева, проповедника страданий и смерти. Это как бы нисхождение в преисподнюю коллективного бессознательного, приобщение к тайнам народа. Нечто сходное и у Солженицына: Нержин «спускается в народ», куда-то под лестницу к Спиридону, и там припадает к архетипическому источнику народной мудрости.

Совсем не трудно усмотреть во всех этих идеально страждущих героях русских романов современную версию древнейшего и известнейшего индоевропейского мифа о хтоническом демоне, побиваемом громовержцем. Средневековая версия этого мифа – Георгий, пригвождающий змея к земле. Миф этот всегда был любезен русскому сердцу. Пожалуй, поверженный змей и есть угнетенный народ той литературы, которая ищет народной мудрости. Автохтонное население нашей страны и правда некогда было повержено, но из этого вовсе не следует, что народопоклонническая литература сколько-нибудь озабочена реальными проблемами конкретных людей. Уж скорее она озабочена проблемами языческой теологии – вот этой самой народной мудрости.

Однако, как видно, вся мудрость народных литературных героев сводится к страстному призыву «рушь!» – и меня самого, и всех окружающих. Этот призыв к разрушению просто логически вытекает из самого существа разбираемого мифологического сюжета. Вспомните герб Москвы: можно ли его представить себе без змееборца, но – со змеем? Увы, нет – сюжет требует бессердечного воина. Змей должен быть пригвожден. Он жаждет копья, и если Георгия нет, его следует выдумать. Или призвать! Вот так и с народом в литературе – ему нужен угнетатель, а иначе – какой же он народ? И если его лишить угнетения, он будет требовать угнетателя, пока не получит его.

Солженицын, конечно, очень старался идеализировать «представителя народа, у которого следовало черпать». Но поскольку он (только вот автор или герой?) четко следовал внутренней логике змеиного мифа, положенного в основу «Круга», постольку в результате у него получилось очень верное (хотя и довольно неприглядное) изображение того, как слепой Спиридон накликал Сталина и, «в потемках тычась», возвел его на престол. Ведь культура, против которой так настроен Спиридон, это узда, предназначенная смирять змеиную жажду разрушения, свойственную человеку. И одновременно – она те глаза, при помощи которых человек может ориентироваться в мире. Ну, а коль скоро меркнет зрение души, разнузданный человек начинает бессмысленно метаться.

Когда революция освободила народ от ига старой культуры, он попал в положение древнего змея, лишенного змееборца и потому особенно жаждущего разрушения и угнетения (и себя, и всего вокруг). Древний змей в своей неутоленной жажде страданий кусает себя за хвост. Это и есть символ первобытной мудрости самопожирающего хаоса – круг. Социально-историческое выражение он находит себе в периодических усобицах. Чтобы разорвать этот порочный круг гражданской смуты, и зовут угнетателя: приди нами княжить. Это логично, естественно, но вот поразительно: в последний раз, когда это случилось, возвели на престол буквально человека из страны Георгия, грузина Сталина. По созвучию смысла, что ли?

Возвращаясь к вопросу о ржи и лебеде, мы вынуждены признать, что Спиридон совершенно прав, когда обвиняет Нержина в том, что это он устанавливал «советскую власть». Действительно, ведь Спиридон – это чистая фикция, фактически он никогда и нигде не существует. Он – народ, иначе говоря – коллективное бессознательное (в котором обитает мифический змей и из которого прорастает всякого рода лебеда). Он – никто конкретно. И одновременно он – все, всякий из нас. В том числе и Нержин. Но Нержин и Спиридон не идентичны. Солженицын подчеркивает, что большинству представителей народа «не хватало той точки зрения, которая становится дороже самой жизни». То есть, в сущности, индивидуального виденья. Этим-то виденьем Нержин и отличается от Спиридона, у которого нет ни «точки», ни «зрения», ни самой индивидуальности, а есть лишь слепой змеиный инстинкт: «рушь!». Нержин, как и все, носит, конечно, в себе (в своем бессознательном) этот змеиный инстинкт Спиридона. Но в сознательном Нержине этот инстинкт оформляется в «точку зрения». Так вот: эта змеиная точка зрения в человеке – и есть Нахрап.

Подытожим. Нахрап – это проекция древнего змея в индивидуальное сознание. А та же самая проекция в социум дает внешнюю репрессивную структуру во главе с Усатым Демоном. продолжение