- И какая же это гнида ЦДЛ построила? Если бы не этот праздник там ввечеру, разве бросился бы ты сюда наутро, а Гений?
- Разве мы не бросились в эту яму с тобой в едином порыве?
- Если у меня и был порыв, то суицидальный. Мы ведь после дома литератора в Домжур поехали. И пока ты спал во мне я хватал поэтессу с Тверской-Ямской за натруженные руки и все больше поил ее как усталую лошадь в конце пути и пил сам, пока добрые люди не вывели нас и не усадили в автомобиль. И какая это падла Домжур построила?
- Я не думаю, что это был Максим Горький. Хотя может быть ты и прав, с него станется!
- А каков мерзавец этот Веещак! Просто китоврас какой-то. Вместо того чтобы протянуть нам руку милосердия, когда молоко уже смыкалось над нами, что сделал он?
- Он кинул в нас страшный камень. Совсем как в песне, где слепая безголосая актриса просит милостыню, и взор ее являет живую муку «и кто-то камень положил в ее протянутую руку». Возможно, ты сам виноват, нечего было демаскировать себя зовом о помощи перед этим тюремным сидельцем. Изоляция от общества озлобляет людей.
- Мне кажется, этот Вова вообще задумал извести нас с помощью местных крестьян. Только заступничество Князя и спасло нас тогда.
- Да, Князь. Типичный авторитарный руководитель с головой, посеребренной пылью веков. Помнишь, как неласково он встретил нас и как буркнул себе под нос: «Зело лукав Владимир. Не могли ученого человека на дурное дело послать».
- Народ он как баба – сердцем чует!
- Метафизический конфликт интеллигенции и простых работяг, вкупе с их вожаками и застрельщиками, в Млечном Удолье сведен до того, что единственного интеллигента – уважаемого Карла Ивановича просто не замечают, к мнению его не прислушиваются.
- О, да, эти жители Млечного Удолья совершенно не разбираются в образованности. Несомненно, мы произвели на них впечатление, хотя и несколько своеобразное. Некоторые падали нам в ноги и отползали затем прочь, но у большинства просто открылись рты. Никогда не забуду, как забилась в визге какая-то девчонка, когда ты обратился к ним с приветственным словом!
- Эх, и красоты же было в деревне! Взял бы все, да и уплел за обе щеки!
- Я заметил в тебе этот странный восторг, когда ты подошел и представился к самой распрекрасной бабе. А она, несомненно, очарованная, стояла как в столбняке.
- У них тут не Европа, баб за руку брать не принято.
- И не успело солнце зайти, а мы уже были в дороге. Не знаю лишь, почему Князь выделил ученому гостю из самой Москвы самую хромую кобылу?
- До кобылы ли было нам, когда все ближе и ближе был двор похабного сказочника!
- Должен тебе сообщить, что несмотря на его прозвания, этот человек произвел на меня глубокое впечатление подлинного московского интеллигента!
- Если взять его в нашем возрасте и заставить двадцать лет жить бурной половой жизнью с десятью изощренными телками (предположим, что они этого захотят, а он сможет).
- Да это подлинный революционер духа! Возможно, вместо того чтобы революционизировать сознание своих последователей, он добивается восстания их плоти!
- Веселый старец!
- Даже в Москве и Амстердаме я не видел более свободных духом людей. Он выбросил не только условности и нормы морали, заповеданность целомудрия и первичность материи; он отбросил что-то такое чего и назвать то нельзя!
- Неужели нельзя назвать даже тебе, Гений; тебе – беседующему с олимпийскими богами!
- А есть ли они здесь? Под этим новым небом, находящимся ниже, нежели чем развязка на Беговой улице?
- Может с олимпийцами здесь и не очень, но зато Охальник удался!
- Поразительно свободный человек!
- Подобно Цезарю он мог совершать столь много дел одновременно. Например, мог одновременно изрекать премудрости, жевать обед, чесать за пазухой и обводить привычных последователей плутоватым туманным взглядом.
- Редко приходится видеть такое овладение аудиторией в прямом и переносном смысле!
- Не знаю как ты, Гений, а я столь много почерпнул из глубин народного творчества. Взять хоть частушки. Никогда без них не дотумкаешь, сколько интересных вещей можно проделать с верблюдом величаво стоящим на пустынной горе. И с ним проделывают столь ординарные, но невероятные вещи, что животное плачет (довели его до слез), но не от горя, а от умиления, что люди наконец додумались как правильно его употребить.
- Есть в этих частушках про верблюда некий дух исследования, дух первооткрывательства, столь присущий восточным славянам в прежние времена.
- Да уж. Не то что теперь. Нынешние славяне будут стоять и терпеливо ждать пока верблюд не грянет, извиняюсь, не плюнет в их умытые лица.
- А какая частушка тебе запала в память более всего, Плотский человек?
- О в этой частушке содержится некое ядро или даже предисловие к песне «Шумел камыш, деревья гнулись»
- Ты несомненно говоришь о частушке «Шел я лесом камышом, встретил бабу голышом.
- Здравствуй баба, добрый день, дай потрогать за … впрочем, Гений, когда мы трезвы, ты не любишь матерной лексики.
- Да, две недели мы провели в этом странном анти-монастыре. Вспомним, как одна из его учениц длинными ногтями чистила репу. Я говорю, конечно, об овощи. И как богаты на выдумку эти люди. Вспомни, как изобретательно выгуливали они нашу кобылу.
- Странно, что лошадь стала хромать еще больше, когда через две недели трудов мы возвращались в Млечное Удолье.
- Нет у них коновала хорошего, только в птицах и разбираются.
- Как я радовался за тебя Гений, когда ты начал рассказывать местным сказку про волшебную дудочку. Как озарились вниманием их лица, когда ты произнес: «В некотором царстве, некотором государстве жил-был царь с царицею и была у них дочь Потвора».
- Брови слушателей поднялись, а у их лошадок гривы и хвосты развились кудрями!
- Но уже тогда они начали поглядывать на Князя и какую-то из его дочерей. Ты был занят художественным словом, а я с удивлением замечал, что уже при словах «я могу только такой девке поросяток отдать у которой ноги видел и уста сахарные целовал» нечто угрожающее появилось в их лицах.
- Я полагал, что они могут не знать слово «сахар».
- И как живо ты описал царевну «покричала она на пастушка, пофыркала»! А твое дополнение «поглядела царевна: симпатичный пастушок, почти свиньями не пахнет» сделало бы честь любому фольклористу!
- А обработка концовки тебе не понравилась? Когда пастушок просит возлечь на траву зеленую и так далее?
- Именно в этот момент Князь подал какой-то знак, но эти колхозники и так уже двигались к нам. И это не было похоже на подношение полевых цветов.
- Но когда нас куда-то волокли, я еще кричал им про розовую плоть царевны Потворы и фантастическую музыку дудочки! Я надеялся, цепляясь за края их благоуханных одежд, что искусство найдет дорогу к их очерствелым в деревне сердцам. Но эти люди не желали встречи с подлинной заветной сказкой, встречи с прогрессом, встречи с жизнью, встречи с реальностью! Аналогично они обошлись и с народовольцами, звавшими их к лучшей доле!
- Неужели народовольцев тоже посадили задом-наперед на хромую кобылу и вымазали дегтем?
- В-общем да…
- А когда народовольцы, не привычные к седлу, падали в грязь, к ним подбегали девочки со взглядами кроликов и высыпали на них пух из курятников, перин и подушек?
- Совершенно верно! Чтобы мягче спалось. И я, как народоволец лежал в грязи, я лежал в навозе и собачьи свиньи возились вокруг меня!
- Лежал я. Я надеялся, что ты паришь в эмпиреях, пока я не могу подняться в рост.
- Увы нам, я барахтался в пухе и перьях вместе с тобой. И откуда было знать, что княжью дочку Потворой зовут. Странное имя, никогда ранее не встречал!
- И тогда, без огня и теплых вещей, мы пошли, питаясь сырыми грибами и диким медом неведомо куда…
- Ведь хромая лошадь бежала на первом привале!
- Видимо от нашей одежды разило дегтем, и от нас разбегались все звери как хищные, так и условно съедобные, вроде барсучка.
- Увы, не только лишь цветами да прекрасными феями устлан путь странника. И жалили нас птицы, и дремучие змеи норовили схватить за ногу и гнусно пророчили беду вороны! Но страшный грибной лес завершился дебрью с болотом, и из болота что-то пищало и выло, но мы полезли туда! Там было еще хуже, чем в московском районе Марьино: не пели птицы, не росли деревья…
- Понесла нелегкая …
- О нет, Плотский человек! Будто чья-то заботливая рука вела нас через топи и буераки…
- И вывела голодных, усталых и мокрых на осиянную земляничную поляну…
- Где так по-особому пели птицы – хоровой мелодией соловьев, жаворонков, щеглов и зябликов на фоне легкого ветра и зеленых кулис, где дятлы били по качающимся в такт деревам, а посреди поляны соло танцевала в такт лесной мелодии…
- она!
- В ее танце был и балет и русская пляска и нечто от бального танца …
- И наша усталость сменилась удивлением, свалилась с нас вместе с останками дегтя…
- И мы пустились с ней в пляс. Как хорошо, что в нашей юности кто-то занимался фигурным катанием!
- Получилось неплохо, я и кружил и подбрасывал незнакомку в эфир, а птицы заливались все громче, и сильнее раскачивались дерева и ветер развевал русые волосы незнакомки…
- И пятнистые оленята вместе с очарованной оленихой пришли заворожено посмотреть наш танец!
- И здесь я отпустил ее, я извинился, кажется, но так хотелось пищи телесной, а не только духовной!
- И мы вульгарно принялись сосать матку. Хорошо хоть козлята не мешали…
- Но когда мы утолили телесную жажду из оленьего вымени, Ее уже не было! Увы! Ветер утих, и разлетелись птички. Но пришел олень…
- Вульгарный рогач! Я всегда полагал, что это охотники загоняют оленя…
- Но на следующий день, следуя далекому птичьему хору, мы вновь отыскали ягодную поляну. Но на этот раз на холсте был разложен небольшой пикник, а плясунья летала по поляне медленно, будто лишь дожидалась нас.
- И так мы танцевали и танцевали – день за днем! Мы были как фавн и пастушка! Но тебе – тебе Плотский человек захотелось большего. А ведь Родина была не просто красавицей. Красивых баб и в Москве полно и даже без идиотизма на лице и внутри. Я бы на твоем месте не только не осмелился бы поцеловать Родину – какое знакомое имя – но и снять с ее плеч цветочную пыльцу или шмеля. Ведь она сплошное вдохновение! Разве можно прикасаться к ней чем-нибудь кроме сердца?
- А я вот попробовал, пока ты размышлял о том в какие стихи ее одеть…
- И все пропало. Звезды были особенно страшны в ночь перед встречей с Черным Броном. Они кривились и сально подмигивали. Я совсем не помню, что было в подземелье, расскажи мне Плотский человек?!
- Я знал, что тебя нет со мной, когда очнулся повязанный в глухой тьме. Лишь два немигающих красных глаза страшно горели мне из черного мира. Это филин, подумал я. «Эй, филин, скажи угу?» - шептал я глазам. Но глаза не ответили мне и не сморгнули, и путы вкруг меня не стали легче, и не просветлела тьма. Лишь через тьму мгновений глаза исчезли, но на смену им стало разгораться пламя в огромном очаге неподалеку от моего лежбища. Разводил его черный человек – не ночная птица – весь ороговевший и хромой.
«Скажи мужик, кто ты? Зачем связали меня?»
- Сейчас разведу огонь, сам поймешь, - отвечал черный мужик и шевелил дрова кочергой, - а зовут меня Черным Броном…
- А ты что под нос себе шепчешь? Колдуешь? Смерти моей хочешь? Ты почто мужчина не пускаешь меня гулять? Все гуляют, один я лежу связанный в хибаре твоей подземной!
- А вот и нет, - отвечал Брон хромая, - здесь никто не гуляет. Вот и сижу в подземелье – угли согреваю. Видишь?
- В Млечном Удолье все гуляют, я знаю…
- То в деревне, то на реке, а то здесь. Ты странник не равняй.
- А здесь что? Здесь какое место?
- Закрома здесь. А вокруг топи гиблые да буреломы непролазные. Чужой не пройдет… Тут выпь на гнилой осине удавится.
- А далече отсюда другие люди – женщины русые?
- Сие место зовется погибель твоя. И никаких женщин не видать тебе, ни русых, ни рудых!
- Врешь Черный Брон! По глазам вижу, что врешь! Это кто научил тебя врать? А ты не лги - нехорошо – ты уж пожилой мужик… Развяжи, жарко мне, пот тяжелый прошибает. Мыши, небось, да крысы у тебя уж на огонек сбежались… Гений ведь во мне живет, только в отрубе он теперь. Гений – он как Баян!
- Ха-ха, - деланно и жутко рассмеялся Черный Брон, - это ты то – продуктивный скот - Баян?
- Сволочь, ты мужик, дурак и скотина! Перестань огонь разводить, помрем ведь от жары, не баня, чай!
- Я не помру, я привычный. А вот ты, перед тем как дух отлетит, облегчи его напоследок – скажи, кто тебя отправил в закрома? Кто путь-дорогу указал? – оставив огонь пылать, он ушел. А мне вспоминались поэтические вечера и прозаические ночи в холодной зимней Москве; эх окунуться бы в ее грязный снег со следами дворников и собачек. Ну и натоплено же здесь. Я стал представлять себе Москву, родных, холодный душ.… Но голова готовилась лопнуть перезрелым арбузом. Вернулся Брон, о чем-то спросил меня, помешал дрова. Я уже ничего не соображал, но знал, что нельзя просто так умирать, когда Гений спит внутри меня. И я стал читать ему стихи. Я думаю, что несмотря на боль в голове и сон гения, привычка сказалась: я читал с подлинным чувством и выражением. Ноздри Брона так раздулись, будто он не только читал, но и нюхал стихи. А на пятом стихе Черный Брон схватился за сердце (если оно у него было) и весь осел на пол. «Пробрало его» - подумалось мне. Но когда я прекратил читать, заметив спад жара, мне стало ясно, что Брона пробрало навсегда. Его глаза более не горели красным огнем и снижалось пламя очага. Только здесь сознание оставило меня, чтобы вернуться к освобождению нас славной Родиной.
- Эх и славно было жить потом. Красавица – Родина, бездонные закрома ее, танцы днем… Я бы сказал, что сквозь телесную пелену нам открылось ее бьющееся сердце, горькое на вкус.
- И не говори, Гений!
- Это чудесное создание: она не ступает, а летает; она пахнет так будто всегда одевалась лишь в розы и гиацинты… а ты не нашел ничего лучшего чем проверить наличие в Родине женщины?
- Плотский мужчина слаб…
И вот они вышли к сияющему на солнце замку, окруженному лужайками и садами. А на самой зеленой лужайке сиял кровельным золотом цветок о семи лепестках. Увидев его, оба поняли, что именно к нему они и шли всю жизнь.
После рассказа Ольховского о его первом пребывании в закромах я уже был подготовлен к тому, что при встрече с Родиной, открывшей ему потайной ход в свои закрома, писатель немедленно начнет играть с ней в ладушки и пританцовывать молодым петушком на сковородке.
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете