Существуют исторические романы и существуют исторические романы. Отчего же наше отношение к ним так рознится? Не станем говорить о тех литературных поделках, чья художественная беспомощность делает их родство с литературой троюродным. Мастерство автора, изящество стиля, осведомленность предлагаю вынести за скобки, эти свойства изящной словесности давайте назовем безусловными. Но даже среди ладных, крепких текстов лишь единицы оказываются способными взволновать нашу кровь, заставить напрячься мысль, остаться в памяти сердца.
Сей дивный секрет попытаемся открыть для себя на примере нового романа Виталия Амутных «Русалия».
Как не трудно догадаться уже из самого названия, роман этот повествует о «делах давно минувших дней», о событиях, терзавших, ласкавших, обучавших Русь много веков назад, в те поры, когда слово «русалия» было понятно и любимо каждым сыном, и каждой дочерью творческого народа руссов.
Русалия – вечная жизнь. Все проявленное и непроявленное соединяется в ней, все боги и вся поднебесная, что было и то, чему только предстоит случиться. Праздник или откровение? То образ света, не знающий сна, лишенный старости и смерти.
И уже здесь, на самой предварительной ступени нашего разбора, просто и безыскусно открывается первый секрет исторического романа. Это тема. В неоглядном и неохватном океане истории зыбятся, трепетно ожидая своего хрониста, сонмы событий, мириады сонмов самых невероятных, удивительных, захватывающих былей. Но лишь немногие из них способны прозвучать сегодня со своей природной первозданной силой. Тема проникновения на Русь одной из сект иудаизма – христианства и его дальнейшей экспансии, действительно, ныне волнует передовые умы не только потомков могучих русичей, но всех народов, близких по духу росской духовной традиции. Удивляться не приходится: общество, искони боготворившее аристократические понятия чести, доблести, справедливости, оказалось ввергнутым в систему ценностей господствующего над ним чуждого народа – стяжательство, вероломство, неугасимая похоть не одного сексуального свойства, но какое-то безумное неизбывное стремление пожрать весь видимый, слышимый, осязаемый мир. Кто-то скажет: «Так было всегда». Нет-нет, так было, конечно же, не всегда! И периоды бессмысленного и беспощадного праздника плоти всякий раз заканчивались жестоким похмельем, а затем и скорым возвратом к ценностям не псевдо-, но истинно духовным. Все в мире – маятник, и насколько мир отклонится от оси гармонии, настолько маятник общественных настроений качнется впоследствии в направлении противоположном. «Русалия» же возвращает память народную к своим истокам, когда ростовщичество считалось преступлением, а посредническая торговля и пьянство – глубоко презираемыми пороками отщепенцев.
Так что с темой автор «Русалии», как говорится, угадал. Русский народ, а с ним и самосознание народов братских, уже требует национального кровного подхода к литературе. Что ж оно такое - «национальная русская литература»? Сколько мы встречаем самых разновидных текстов, где прелестные румяные девы в кокошниках и могутные богатыри в кольчугах изо всех своих богатырских сил пыжатся выдать что-то такое русское… А выходит один только лубок, может быть, и милый подчас, но до тошноты убогий. В чем же дело? И не всегда те девы и богатыри создаются робкой кистью аматора, есть среди их пигмалионов и матерые борзописцы. Не станем спорить, в среде литераторов, создающих свои тексты на русском языке, признанное писательское мастерство не редкость. «Но, - говоря словами Георгия Иванова, - мастерство, которое учит поставить слово так, чтобы оно, темное и глухое, вдруг засияло всеми цветами радуги, зазвенело, как горное эхо, - мастерство, позволяющее сокровенное движение души облечь в единственные по своей силе слова, - это настоящее мастерство встречается у нас так же редко, как и во все времена».
Но давайте по порядку.
Просто темой, этнографической красочностью, конечно, не исчерпывается русскость. Александр Сергеевич замечал, что и во фраке русский человек не теряет своей, как теперь модно говорить, национальной идентичности. И значит, дух, ниспосланный свыше, система ценностей, отливавшаяся, гранившаяся десятками тысячелетий – вот тот диамантовый стержень, способный удержать все труды, все жертвы, все чаяния народа.
Сверкнула молния. Другая. Ветер нарастал. Потемневшее небо, по которому стремительно неслись косматые облака цвета пережженной стали, швырнуло в толпу несколько пригоршней воды, и следом усиливающееся протяжное раскатистое громыхание угрожающими переливами тяжко проскакало в вышине. На хазарской повозке кто-то испуганно взвизгнул.
- И что же вас привлекло в их словах? Наши мудрецы говорили: душа состоит из желания. Но каково бывает желание, такова бывает воля. Какова бывает воля, такой поступок она и производит. Какой поступок допускает человек, такого удела он и достигает. Какое же, скажите, желание привело вас сюда? Вас поманили богатством? Но каждому из вас известно, что не ради богатства дорого богатство, но ради души дорого оно. Вам сказали, что где-то там вы-де найдете себе прекрасных жен? Но не ради жены дорога жена, но ради души дорога жена. Вас ждет сильное потомство, шептали вам, так? Только не ради потомства дорого потомство, но ради души. Что еще? Вы будете иметь много скота? Не ради скота дорог скот, но ради души дорог скот. Не ради всего дорого все, но ради души дорого все! Потому только Рода, только его, свою, нашу общую душу следует видеть, слышать, только о ней и нужно заботиться. Ведь в мыслях о ней открывается все, и вас уже никто не сможет оплести самыми сладкими речами. А о том, о чем говорили вам эти люди не стоит и размышлять, - оно подобно бесплодной женщине, доставляющей лишь мимолетное наслаждение.
Это слова волхва Богомила – возможно, главного персонажа романа «Русалия». В его словах, в его поступках прежде всего отражена та кровная сущность земли, обережению которой была посвящена без остатка вся его жизнь. И в дальнейшем, будучи воспитателем величайшего из князей русских – Святослава, великий волхв вливает в душу своего выученика Священное Знание. Русская традиция не предполагала передачу русскими волшебниками Знания представителям иных сословий, но одряхление воли волхвов и смертельная опасность нависающих над Русью все нецеремоннее дерзничающих плебейских принципов, взятых на вооружение предприимчивыми лавочниками, принудили того доверить толику волхвова труда представителю княжеского рода.
- Ты ведь бывал в их молельных домах?
- Да приходилось бывать. Когда Свенельд со своими оборотнями от греков доверенности добивался. Ну что… внутри там все равно, что в лавке у торжника, или в доме у него. У того, вестимо, у кого торг вытанцовывается, да не просто, а с изрядным прибытком.
- Это верно, все там пестро, все от злата-серебра блестит. Они говорят, что их Богу это очень нравится. У нас ведь прежде как считалось? Храм строить – для того, чтобы люду в мороз или в мокропогодицу было где праздник справить, братчину устроить. А Богу молиться… Разве для этого крыша нужна? Разве для того, чтобы Род твое слово услышал, потолок звездами расписать потребно? Вот его храм, дорогой! – не замечая упоения, переполняющего телодвижения его и голос, воскликнул Богомил. – Разве могут быть лучше этих вечных и одухотворенных звезд нарисованные? Разве можно построить свод выше этого, который сейчас темно-лазорев, а то цвета вороняги1, то розовый, желто-горячий, голубоалый, голубоседой… Разве бывают стены величественнее и наряднее заповедных синих боров и сквозистых осиновых рощ? Какие точеные камни под ногами станут лучше молодого травника, искроватого снега или хрусткой полстины2 в желтой осенней пуще? И разве спертый воздух, пусть даже подкрашенный ароматом жженой смолы, заключает в себе хоть одну стотысячную долю той деятельной силы, которую дарит миру самый легкий ветерок? Коль уж ты был в молельне жидопоклонников, дорогой, то, конечно, видел идолов, которых они красками рисуют на досках. И как часто все поле вокруг изображений своих богов они закрашивают золотом. Я как-то спрашивал у их мудрецов-чудесников, выразителей и защитников искалеченных жидовских обобщений, не означает ли чего сокровенного это золото вокруг тех христианских богов и богинь. И что же отвечали те маленькие существа? «Это небо. Ведь высшее небо – обитель Всевышнего – покрыто золотом!» Ну кому, кроме нищего раба, раба этой материальной стороны, могло такое взбрести в голову? А если они хотят принести жертву своим божествам, то нередко прикрепляют к их изображениям золотые поделки, серебряное узорочье, драгоценные камни, жемчужные нити. Поистине, это дар раба! Поднеси Бестелесному зеленый лист, протяни ему ковш ключевой воды, миску с кашей, лучший цветок, отдай ему сердце, отдай любовь… Зачем ему золотые гривны? Зачем камни?
Но, как и во все времена, природным источником, подпочвой, ревнивой маткой христианских умонастроений является иудейская вера. А свила она свое головное гнездо в недалеком соседстве от русских земель – в низовьях Волги, и прозывалось то гнездо Хазарией. Сидящий на пересечении всех торгово-социально-идеологических путей, столь важных для жизнедеятельности Руси, Хазарский каганат отнюдь не отличался миролюбием. Питаясь кровью, овеществленной энергией всех живущих по близости народов, этот паразитический монстр имел поистине чудовищный аппетит. Ох, далеко закидывал он свои щупальца! Согласно исследованиям В.Н. Топорова, в Киеве «ситуация... характеризуется наличием в городе хазарской администрации и хазарского гарнизона». Это утверждение способен подкрепить и филологический анализ древних литературных памятников другого выдающегося исследователя – А.А. Архипова, и труды многих других авторитетных знатоков родной истории.
И здесь подходит время указать на еще одну важнейшую особенность исторических романов, способных претендовать на звание интеллектуальной ценности. Это достоверность. В романе Амутных практически не найти вымышленных событий, во всяком случае из тех, которые следовало бы назвать ключевыми. С почтительностью он относится не только к хроникальным датам, но и к значащим ярким деталям, почерпнутым из русских летописей, сочинений византийских императоров и хроникеров, болгарских и редких хазарских текстов.
- Эй, Руальд! – вскричала одного из послов княгиня. – Мне тут греческий царь от своих щедрот подарил семьсот милиарисий серебра. Так вот, возьми-ка, купи на них изюму да пришли от меня ромейскому василевсу, - она громко и грубо захохотала, отстегнула от шитого пояса зеленый сафьяновый кошелек и швырнула его Руальду. – Хочу, чтобы, сластями балуясь, он меня и вспоминал со сладостию. Да погоди, не все еще.
Казалось, бабой уж овладела лихоманка, так судорожны сделались ее движения, так воспаленно сверкал ее бегучий взгляд, не останавливавшийся ни на одном объекте.
- Подайте мне золотую тарель! На-ка вот, Руальд. Чтобы изюм царю на этой вот тарели подали, а то ведь не по-царски выйдет, ежели на чем другом…
И золотая тарелка, осыпанная разноцветными камушками, с крупной геммой из слоистога агата в центре, изображавшей уроженца Вифлиема - царя иудейского, с такой легкостью была запущена Ольгой, кто, казалось, и вовсе не имела никакого веса. Руальд едва изловчился ее ухватить.
- Может, пожертвовать ее в ризницу… - пробубнил он, не слишком надеясь быть услышанным.
Но Ольга поворотилась спиной к изумленной толпе, к рыбьей физиономии василика, к облепившим берег лачугам и дворцам Царьграда, присыпанным золотой солнечной пылью, будто ей уж и не было дела до всего того, что она оставляла здесь. Да вдруг с лодьи, на которую она взошла, вновь послышался ее властный голос, слишком громкий для того, чтобы ее могли слышать только те, кто находился на судне:
- Немедля найди кого, да сейчас же пошли в Саксию3 к Оттону. Пусть передаст, что королева ругов4 ждет его у себя в Киеве. Может, я решу его веру принять – римскую.
И если уж Амутных пишет, что Ольга получила от василевса Романии 700 монет, в первую встречу – 500, во вторую – 200, то именно так и была одарена искательница мирской славы. Ну, а то, швыряла ли взбеленившаяся Ольга тарелку с изображением нового для нее божества или нет – это, безусловно, право авторское. Но и оно не бездумным авторским самовластием подпитано. Многие исторические источники характеризуют русскую княгиню приблизительно так, как делает это восходящая к XI веку «Похвала княгине Олге»: «...телом жена сущи, мужеску мудрость имеющи». Да и не только мудрость, но и характер, прежде всего. Не много жен ее времени в лодках по морским волнам болталось. И про жестокую обиду Ольги на василевса Константина Порфирородного известно всем доподлинно, и об угрозах ее заключить союз с Оттоном, принять католическую веру. И действительно, факты, случаи, курьезы исторического романа должны быть, сколь возможно, достоверными. Чем меньше сочинитель уклонится от седой отзвеневшей были, тем большим доверием читателя ему удастся заручиться.
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете