Часть первая здесь. Начало части второй – здесь: 1 / 2

Москва, декабрь 1811.
Со временем характер «прусского короля» будет все больше портиться. Ему мало станет утренних занятий геометрией. Он старательно будет изыскивать все больные места княжны Марьи, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У бедняжки две радости: племянник Николушка и религия, и обе станут любимыми темами его нападений и насмешек.

Княжна Марья воспитывает маленького Николушку приблизительно по той же самой методе, по какой ее саму воспитывает старый князь. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться, уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот-вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злою дурною натурой. А Николушка, подражая ей рыданьями, утешал ее.

Здесь становится ясно, что «прусский король» не столько княжну Марью мучает своей геометрией, сколько мучает сам себя. Нет, он не плачет, загнав княжну в угол, как, поставив племянника в угол, плачет княжна, но переживает он нисколько не меньше. А, возможно, и больше. Ведь княжне пока просто «хочется побыстрей перелить свое знание, а ее любящий мучитель действует умышленно. У него есть все условия понять, что безликое «хочется», которому он умышленно дает волю, есть не его собственное хотение, но – похоть злых существ его дурной натуры. Он слишком их распустил, и вот в конце жизни эти существа уже и вовсе не дают покоя старику – не дают ему спать, теснят из комнаты в комнату, издеваются...

Почти каждую ночь постель его вдруг начинала ходить под ним, как бы тяжело дыша и толкаясь. «Нет покоя, проклятые! Ох, хоть бы поскорее вы бы отпустили меня», – ворчит он на кого-то. На кого же? Да на них вот как раз – тех, кто мучит его. На бесов, легионообразное «вы» которых нарочито подчеркнуто Львом Николаичем. Человек может думать, что занят он геометрией, но бесам-то на геометрию наплевать. Что им геометрия? – повод, а на деле им нужен лишь страх забитого ребенка. Бесы хотят человеческой крови, а княжна Марья и «прусский король» ощущают их похоть в себе как свое смутное «хочется». И притом людям хочется вовсе не истерических жертвоприношений идолам, но – чего-то идеального... Такой сверхчеловеческий порыв к идеалам заканчивается выпадением в осадок «человеческого, слишком человеческого». Слезами истерики. Впрочем, эти порывы все-таки скрашивают жизнь отставного старика, структурируют ее, питают энергией и призраками понимания.

Богучарово, 15 августа 1812.
Итак, под геометрическим узором гуманизма и просвещения скрываются отношения куда более серьезные и глубокие, – отношения не людей, а неких болванов, которые не говорят человеческим языком, но общаются смутными знаками. Бедной княжне приходится каждый раз угадывать: чего от нее хочет отцовский бес? Ага, вот такой-то глупости... Что же, пожалуйста: зачесала уродливо волосы вверх, надела дурацкое платье, теперь отец может кричать на нее, раз бесу его это нужно. Так было всю жизнь, так это и перед смертью. Но с последнего контакта «прусского короля» с дочерью уже сдернуто покрывало членораздельной речи, создающей видимость разумного общения, и остается лишь голая суть: основа их отношений – мычание и догадка.

«Гага – бои...бои...» – повторил князь несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Княжна, напрягая все силы внимания, смотрит на него... «Душа, душа болит», – разгадала и сказала она. Он утвердительно замычал. Он доволен, ибо теперь обозначено то, что с ним происходит. Короче говоря, взаимодействуя с дочерью, старый князь не просто издевается, но еще извлекает знания о себе и о мире, выделяет из своего смутного и неопределенного самочувствия единицы понимания: что я, собственно, есть здесь и сейчас. И всю жизнь княжна Марья стояла зеркалом перед отцом, тонко реагируя на его настроения, обозначала те состояния, в которых он находился, переводила смуту его души в живые картины драматических действий. А уж проиграв, поняв, физиологически почувствовав ситуацию, человек может и успокоиться... Знаки понимания – вот что дает отцу Марьи. Старый князь каждый день заводил свои часы с кукушкой – напружинивал княжну, чтобы иметь возможность по показаниям этого внешнего для себя прибора ориентироваться в происходящих событиях, в потоке и смене своих впечатлений. Теперь ясно, что Марья для него – нечто вроде той самой шиллеровской радости, которая двигает колеса великих мировых часов. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ >