МОТОБИОГРАФИЯ. Синематека 90-х . Сезон 2 : 16 mmania: Лениградская собака и Детская любовь к самолетам (1991)
Начало Мотобиографии - здесь. Первая часть Синематики 90-х - здесь.
В преддверии «Львиного концерта» в Ленинградском Доме писателей, о котором я писал ранее, и краха арт-деятельности нашей компании токсикоманов нам досталась (после череды хитрых манипуляций с наркотиками, алкоголем и транквилизаторами) 16 мм профессиональная кинокамера и куча кинопленки (не менее чем на час). Теперь мы могли, после прошлогодней летней девятиминутной кино-разминки, между пьянками и трипами приступить к настоящему и большому кино. Тем более для кинофона в Доме писателей нам было необходимо отснять около часа любого материала.
Сначала идея была все та же. Выбрать героя и построить вокруг него историю. Тем более у нас к этому времени появился и новый герой – брутальный бритый налысо парень по имени Миша, с которым мы работали вместе в Казанском соборе. Он кардинально отличался от всей хипповой тусовки, с ней его связывала только любовь к Марку Болану и портвейну. В остальном в своих синих джинсах в обтяжку, черной футболке и черных кедах, а также в черной шерстяной шапочке, которую он никогда не снимал со свой голой башки, и мускулистыми накачанными руками – Миша был смесью панка и футбольного фаната в стилистике Фреда Перри. Я хотел снять с ним большое интервью, его прогулки с овчаркой, с которой он работал в охране и его самостоятельный быт в аварийном доме на Старо-Невском.
Дали и Бунюэля вытеснил к тому времени Энди Уорхол со своими кино-экспериментами, и я захотел менее психоделических и более документальных приемов. Отснять живой портрет крутого парня, непохожего на тех, кого мы видели на улицах, и отдать дань памяти нашим духовным педагогам, назвав ленту «Ленинградская собака» по ассоциации с «Андалузским псом». Но реальность быстро внесла коррективы в наш новый проект, когда главный герой нас продинамил и не появился.
Тогда отношения в нашей компании уже рвались по швам из-за чрезмерного употребления алкоголя и наркотиков и всякого рода подстав с ними связанных. Миша не вышел к нам, вмазавшись черным, и дверь на наши звонки никто не открыл.
Мы нисколько не обломались и быстро решили переименовать фильм. Новое название и сюжет родились у меня как всегда легко и непринужденно. «Детская любовь к самолетам», - сказал я, вспомнив любимые моменты в советском кино, когда герой Олега Даля гуляет в Аэропорту «Пулково» в джинсовом костюме «Вранглер», ожидая встречу своих криминальных коллег в детективе «Золотая мина». Я предложил плюнуть на Мишу и поехать в мой любимый аэропорт.
Я понял, что в этот раз надо попробовать еще больше спонтанности и импровизации, раз все так сложилось, и предложил не делать больше никакого особого сценария, обойтись без актеров, не придерживаться никакого сюжета и полностью раствориться в процессе съемки, снимая все заинтересовавшее мой взор на пути, и разбивать фильм на эпизоды с совершенно не связанными названиями.
Начал я буквально сразу с римейка вестерна «Красное Солнце». Cам взял в руки гораздо более увесистую кинокамеру, чем 8-мметровка у Назарета, снова ставшего оператором. Мы поставили даже какие-то цветные фильтры на объектив. Так что снимать полуденное яркое солнце на Старо-Невском было само удовольствие, прям как наблюдать затмение через черное закопченное стекло. Я включил камеру и просто минут десять снимал ослепляющее солнце, думая – что же получится в итоге на пленке…
Потом мы нашли прямо во дворе у нашего приятеля, включившего динамо и выбравшего стеклянный сон вместо целлюлоидной реальности, - потрясающий агрегат, похожий на неизвестно откуда взявшийся там гиг-станок с огромным желтым металлическим колесом-штурвалом фирмы «Шуллер». Название мне пришлось по душе, и мы, установив камеру на штатив, сняли полчаса этого колеса, назвав сие шулерство «Желтое колесо Дхармы». На двадцатой минуте я подошел к этой конструкции, погладил поверхность с облупившейся краской и посмотрел таинственно в камеру.
Потом мы начали беситься во дворе и сделали эпизод «Лениградская собака» с нашими руками, пытающимися сорвать сетчатые решетки отовсюду, где мы их находим – от подвальных окон до забора на спортивной площадке. Отсняв и это, мы поняли, что с центром города покончено, и отправились в аэропорт Пулково. Я обожал это место и, оказавшись там, понял, насколько глупыми были наши попытки снимать еще что-то, кроме самолетов на синем небе. Назарет все еще пытался наполнить фильм сюжетом и героями, призывая к активности. Но я уже понимал, что хочу.
Конечно, мы поснимали разные забавные вещи вроде только что прилетевшего африканца, с которым мы разговорились в зале ожидания и который по нашей просьбе попозировал нам, съев белоснежное мороженое, блистательно смотревшееся на фоне его черной кожи. Но самыми главными стали те пол часа, когда я, облокотившись на парапет, стал смотреть на взлетающие и садящиеся самолеты, а меня снимали вместе с этими самолетами на фоне чистого синего неба. Задолго до картины «Doping-pong», увековечившей данный образ в цифре.
Это было так красиво, что мы стали подумывать о том, чтобы отрезать первую часть фильма и оставить только вторую, в аэропорту – настолько она показалась нам гармоничной, и запечатлела все, что мы любим.
Дети из Ленинграда сняли фильм про ожидание и проводы самолетов парнем, остающимся в своем городе навсегда.
Тут же родилась идея сделать морскую версию, обыграв город-порт, но пригласить уже на главную роль девушку, провожающую и встречающую корабли. «Женская любовь к морю» – так мы решили назвать следующую часть. Вечное ожидание любимого за семью морями, отправившегося искать счастье.
Мы вернулись со съемок окрыленные и с метрами кинопленки. Настоящей кинопленки, которой мы отсняли целый час. Отвезли ее на комбинат на проявку и решили устроить премьеру в Доме писателей, где у нашей арт-группы «Jet» готовилось выступление «Дуй на Небо!».
Буквально за день до премьеры нам передали все пленки для монтажа. Изображения на них не оказалось. Или точнее почти не оказалось. То ли Назарет неправильно выставил параметры, то ли изначально камера или пленка оказались бракованными, но все, что мы увидели, это метры и метры черной пленки, в темноте которой иногда мелькало какое-то абстрактное изображение. Мы все равно все склеили, но название и титры давать было бесполезно, так как фильма как такого не получилось. Зато как фон для представления лента подошла и была, разумеется, показана. На киноэкран просто проецировалась черная бракованная пленка с иногда вспыхивающим изображением то желтого колеса, то практически неузнаваемого белого мороженого, которое облизывает невидимый негр.
После нашего выступления в Доме писателей я все-таки решил смонтировать из этого брака хотя бы второй (после «Могильщика-Принца Датского») десятиминутный фильм. А саундтреком использовать зашкаленную и бракованную из-за плохой аппаратуры запись из Дома писателей с моими стихами и музыкальным сопровождением Назарета. Каково было мое удивление, когда я узнал от него по телефону, что он все выбросил на помойку – и бобины с кино-пленкой и аудио. Решив, что из этого брака ничего путного не сделать. Сука ты ебаная, Митяй. Это на долгие годы осталось главным из моих воспоминаний о кино-опытах с моим другом Назаретом.
Мы еще раз встретились с ним пару раз. Написали киносценарий «Вы кажется немного изменились» для неудачной попытки поступить в Институт киноинженеров, а потом для столь же провальной попытки устроиться на какую-нибудь работу. Но лето прошло. Осень принесла холод.
Квартиру Эла Виро, в которой мы устроили коммуну ЛСД, обворовали наши друзья нарки, денег хронически не было, наши арт-потуги не увенчались успехом ни в какой области, наркотики и алкоголь всех нас привели к вызову (одному за другим) скорых из-за передозировок всякой дрянью. И к финальной массовой госпитализации – кого с гепатитом в Боткинские бараки, а кого в психиатрическую лечебницу Бехтерева. Два лета 1990 и 1991 года закончились полным крахом нашей дружбы.
Мы разошлись зализывать раны по домам и больше не общались.
В следующий раз встреча произошла лет через 10, когда мы были уже абсолютно разными людьми. Я занимался цифровыми искусствами и журналистикой, а Назарет, поиграв в «Там там клубе» с разными коллективами чуждый мне экспериментальный джаз и не найдя места в питерской музыке, решил эмигрировать в Канаду, чтобы сделать карьеру джазмена. Я вскоре занялся коммерческой рекламой, а Назарет пополнил канадские ночлежки. Уже шли нулевые, и началась совсем другая история, которую я, возможно, когда-нибудь расскажу, если меня отпустит бесяк и дикое раздражение от 90-х.
Такое кино меня разочаровало... Я прекрасно понимаю, что чувствовал Кеннет Энгер, когда Бобби Бусолейл в попытке ему насолить украл пленки с фильмом «Восход Люцифера», зарыл в пустыне и забыл к тому же место, где зарыл. Там негативы и изжарились на Солнце, а фильм вышел на экраны не в конце 60-х, когда был сделан, а в начале 80-х, когда его пересняли весь заново. Вот такой идиотизм из-за треснувшей дружбы между парнями. Ненавижу.
Еще до самых первых своих кинопроб я читал (лет в 15) книжку Политиздата про Энди Уорхола. «Девочка из Челси» Генриха Боровика в сборнике рассказов советских писателей об Америке. Там рассказывалась история, которую потом экранизировала Мэри Харон в лучшем фильме о мэтре поп-арта «Я стреляла в Энди Уорхола». В этой книжке, кроме убийственной истории с Валерией Соланис, упоминались и его авангардные фильмы вроде «Я мужчина», звезды Фабрика сомнительного происхождения и будни подпольного кино. Этот текст сильно подействовал на меня. Он вдохновлял каждой строчкой. Да так, что уже ночью того же дня я вдруг сам превратился в кинокамеру, не имея настоящей под руками: зажжжужал, как она, и стал снимать воображаемое кино, лежа на диване в темноте. Взял в одну руку пластмассовый игрушечный револьвер, а в другую – мини-фонарик. И устроил для себя спектакль «Фонарь-полицеский против Револьвера-клептомана». Я разыграл настоящее шоу перед собой. Мои руки дрались и преследовали друг друга, фонарик высвечивал в темноте комнаты пытающийся спрятаться в ночную тень пластмассовый револьвер. Я был режиссером, оператором и актерами в одном лице. Полнейшее безумие. Мои руки кричали, переговаривались, револьвер убегал, отстреливаясь, а его настигал луч света и приказывал остановиться. Одна рука дралась с другой шизофренически, как в «Зловещих мертвецах». В итоге фонарик был брошен, началось выворачивание пистолета, дабы обезоружить преступника, что, конечно, и удалось под вой сирен, которые я воспроизводил сам же голосом. В принципе, это и было мое первое кино, без всякой кинопленки и заснятое лучом замутненного подросткового разума. И, мне кажется, это самое увлекательное, что я снял за все время. А все остальное – лишь попытки разыграть столь же душераздирающую драму, как обезоружить револьвер приемом яркого света.
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете