Случай этот, однако, имел через некоторое время, по дедушкиным словам (и вопреки его, продемонстрированным мне, якобы-сомнениям) продолжение.
Общеизвестно, что Л. Д. Троцкий, чьему бесспорному военно-политическому гению обязана советская власть своей победой в гражданской войне, имел обыкновение, в качестве наркомвоена, то есть фактического главнокомандующего всеми вооруженными силами республики, стремительно перемещаться в собственном поезде по различным фронтам и непосредственно вмешиваться то тут, то там в ход военных действий. Причем, делал он это с приличествующей общей обстановке жестокостью.
Так вот, - рассказывал дедушка, - поступает вдруг в штаб дивизии приказ (вестовой ли доставил? или имели они уже в тот момент надлежащие средства связи?) от наркомвоена, находящегося с инспекцией фронта на станции такой-то (чуть ли не все в той же Полтаве, а может, еще где, но неподалеку от места базирования их части): комиссару дивизии (дедушке) незамедлительно явиться (на следующий день во столько-то) непосредственно к нему, Троцкому для личного доклада!
Дедушка к тому моменту, как сказано, в своей дивизии в авторитете был. Все его любили. И очень тут все расстроились. Так как известно было: после такого вызова комиссара ли, командира, они обратно уже, как правило, не возвращались. Расстрелять за что-нибудь (а то и просто – сгоряча, или «по ошибке») могли запросто. Собственно, чаще всего, этим подобные вызовы и заканчивались. (А зачем еще и вызывать-то? В самом деле: чего порожняк-то, что называется, гонять?) Во всем тоне и духе предписания это сквозило. Устроили дедушке отходную.
Как мы уже знаем, алкоголь он к этому моменту очень даже потреблял, припился, так сказать. «Провожали меня, - вспоминал дедушка, - всей дивизией. А на утро я со всеми простился, - вроде как уже навсегда... Да и поехал один верхом. К Троцкому.
...Прибыл. На станции поезд стоит. Много охраны. Матросы...» (Напомним тут, что матросы в революции и гражданской войне тема особая. Не случайно охрана Троцкого состояла именно из них. Эти братки самим духом, психологией своей полностью оторванные не только от какой бы то ни было национально-территориальной среды, но как бы и вообще – от суши (матросы же!), то есть, от земной тверди, как таковой, со всеми ее сухопутными насельниками, были, конечно, наипреданнейшими людьми своего начальника, полумифического Главвоенмора – (полное на тот момент наименование должности Троцкого)).
«Личное оружие при входе в поезд потребовали сдать. Я сдал. Меня после этого обыскали еще. Ввели в один из вагонов. И дальше, прямо-таки под конвоем, повели сквозь состав. Через много вагонов шли. Долго. И на входе в каждый новый вагон, в тамбуре, очередной пост – все из матросов – вновь меня обыскивал.
Наконец довели до очередного – уже непосредственно его, Троцкого - вагона. Один скрылся за дверью – докладывать пошел. Я под охраной в тамбуре. Доложивший вернулся. Дверь передо мной раскрыли: «Идите!» Я вошел. Это был, так наз. салон-вагон Троцкого. В глаза ударил очень яркий свет. На входящего изнутри вагона был направлен прожектор.
Я доложился: «По вашему приказанию комиссар такой-то дивизии Минц явился!»...
Молчание...
Я, привыкнув к свету, стал различать окружающую обстановку: обычный пассажирский железнодорожный вагон, только весь пустой, без перегородок всяких обычных. Вижу: далеко, в противоположном конце – большой письменный стол. Весь заваленный разными бумагами, схемами, еще чем-то. За столом, под лампой, лицом ко входу, откуда меня ввели, - сидит человечек. Что-то молча пишет, в бумаги уткнулся. Ничего не говорит и глаз не поднимает. Я стою. Думаю: еще раз доложиться? Но не слышать он не мог, я громко представился. Молчу.
Долго стоял, - минут десять. Он на меня внимания не обращал. Может, забыл? Вдруг он (а это, понятно, и был Троцкий) лицо в пенсне от бумаг оторвал, - я теперь ясно его стал видеть, - посмотрел на меня и – без всяких предисловий: «Что можете доложить по факту мятежа, имевшего место в вашей части такого-то числа там-то?!» (ясно, что в виду имеет тот случай – с чекистами-грабителями).
Я кратко изложил суть – все, как было. Он выслушал.
«Слушайте мой приказ! Вы незамедлительно возвращаетесь в часть. Назначаете на завтра общий смотр дивизии. Завтра я прибываю с группой всадников. Вам надлежит выстроить всю дивизию на плацу. Винтовки должны быть при этом собраны в пирамиды, пулеметы зачехлены, боеприпасы изъяты, все личное оружие состава сдано командованию. Вы проводите смотр. Я его принимаю. После чего мы арестовываем зачинщиков. Их расстреливают. В дальнейшем ваша часть расформировывается. Приказ ясен? Вопросы? Идите!»
- Я, - рассказывал дедушка, - не помню, как духу набрался, говорю: «Никак нет!».
Он вскинулся так – в пенсне на меня – ошеломленно. А я сразу: «Разрешите обратиться!»
Он: «Говорите!»
Я говорю: «Выполнение вашего приказа считаю невозможным!»
Он (еще более удивленно): «Докладывайте!»
Я: «Вверенная мне часть является партизанской. Мы лишь недавно преобразованы в регулярную дивизию красной армии. Я уверен, что очень у многих из личного состава имеется неучтенное оружие. Наверняка в обозе – несданные винтовки, а может быть, и пулеметы. В этой ситуации я не могу гарантировать безопасности моего главкома (то есть, именно его самого – Троцкого) и подчиниться вашему приказу отказываюсь, так как считаю, что это могло бы привести к непоправимым последствиям. А жизнью руководителя революции рисковать не в праве и отказываюсь!
Что будет дальше, - рассказывал дедушка, - я даже предположить не мог.
Замолчал.
И он молчал. Смотрел на меня. Потом вдруг резко встал из-за своего стола. Повернулся ко мне в пол-оборота и расшторил за шнурок огромную – во всю стену за его столом – карту. Там, оказывается, географическая карта висела. Евразии. И он так же без предисловий говорит вдруг: «Вот, смотрите!» - взял указку и стал мне рассказывать, - доклад целый прочел: о положении на всех фронтах... о революционной ситуации в европейских странах... о международном рабочем движении и задачах красных армий – каждой в отдельности и всех вместе... Все подробно показывал. И сам, что называется, в раж вошел. Целый час, наверное, эта лекция продолжалась. Потом, наконец, закончил. Указку положил: «Вам все ясно?»
Я: «Так точно!»
Он: «Идите!» - и снова сел за стол к бумагам своим, на меня больше не взглянул. Я честь отдал, повернулся и вышел. Вновь меня провели по вагонам. Я спустился из состава. На станции вернули оружие и коня. Я сел, и поскакал в дивизию. Там все меня уже, так сказать, похоронили. А я возвращаюсь – живой-здоровый. Очень все удивлялись и радовались» (рискнем предположить: на этот-то раз уж наверняка выпили. Горилки или самогона. Но крепко!)
Больше, как ни странно, все описанное никаких видимых последствий не возымело.
5. (и последнее)
В своей пореволюционной жизни дедушке довелось довольно близко знать и общаться с несколькими непоследними деятелями литературы его поры: Горьким, Алексеем Толстым, Маршаком, Бабелем... Я не помню, рассказывал ли он мне подробно о встречах с ними и известных ему деталях их жизни. Может быть, говорил что-нибудь, да я забыл. А если б и нет, то пересказывать не стал бы, так как, заметил уже на этих страницах: не люблю мемуары.
Но вот одно его замечание – об Исааке Бабеле мне очень запомнилось, потому что имеет отношение не к быту (или даже судьбе), а именно к типу творчества этого, на мой вкус – одного из самых значительных и замечательных писателей того (этого?) века, да и к аспектам литературного творчества в целом.
«Бабель, - рассказывал дедушка, - обладал удивительной особенностью: он брал любой текст, делал в нем несколько правок карандашом, после чего из текста вдруг сразу получался рассказ, - все при этом выглядело вроде так же, как и было, ничего нового внесено не было, но непостижимым образом оказывалось уже готовым художественным произведением».
(Когда он упомянул об этом, я сразу сообразил то, что – по правде-то говоря, мы чувствуем и без специального пояснения, лишь удостоверяющего наше ощущение: – именно таков, например, (едва ли не лучший) рассказ И. Бабеля «Письмо» - действительное, реальное письмо живого (некогда) красноармейца).
И хотя глупо, конечно, было бы теперь спорить о чем бы то ни было с уже давно покойным дедушкой, но в принципе, с точки зрения бытования текста – ничего-то удивительного здесь нет...
Было мне все это рассказано, как я уже упоминал, в конце восьмидесятых годов. И именно тогда очень совпало с моими собственными размышлениями вообще, и о литературном творчестве – в частности. Почему я и решил теперь, наконец, это все записать.
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете