НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Зоя Ивановна…

Зоя Ивановна бескорыстно любила русскую литературу. Причём бескорыстие её достигало тех пределов, где любовь уже начинает походить на болезненную привязанность мазохиста.

Она преподавала литературу в школе и даже имела звание заслуженной учительницы, несмотря на то, что было ей всего около тридцати лет.

Однажды, познакомившись с каким-то прибалтийским поэтом (пившим, однако, водку не хуже орехово-зуевских ткачей), Зоя Ивановна побывала в общежитии литературного института. С тех пор любовь её к литературе стала приступообразной, а вся жизнь её приобрела циклический характер, напоминавший неровный распорядок жизни Игоря Кобрина, с которым ей суждено было рано или поздно столкнуться.

Давно расставшись с прибалтом, Зоя Ивановна не смогла расстаться с литературным общежитием.

Хорошо зная, что её ожидает в общаге, она всё же снова и снова приезжала туда из далёкой Балашихи, всегда утверждая, что приехала ненадолго, на часик. Читать дальше »


4

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Кобрин вошёл и оглядел всех.

— Круто вы нарезаете, чуваки! — сказал он обессиленным, едва слышным голосом.

Взгляд у него был странный. Все, кроме Зои, замерли на секунду, затем, с явной неохотой принимая Кобрина, зашевелились снова, я расслышал как кто-то сказал, что любимое выражение Кобрина “рубай хвосты”, а тут сам пришёл на халяву. Тогда я потребовал чистый стакан и налил в него водки.

— Будешь, Игорь? — спросил я его.

— Андрюха! Красавчик! — почти прошептал Кобрин эти бодрые слова.

Выпив, он уставился на меня. Читать дальше »


3

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Сейчас, когда я добрался до этого места моих записок, какое-то жуткое чувство охватывает меня, читатель.

Кобрин вышел из своего тёплого логова и взбирается наверх и видит, возможно, перед глазами гряду высоких песчаных гор и бело-голубое небо над ними и ощущает тяжесть автомата на плече, подсумка и фляги на бёдрах — всё это обмотано тряпками, чтобы металл не лязгал о металл, чтобы враг не слышал, как к нему подбирается “шурави аскар”; и ему хочется умереть, он вспоминает свой сон, в котором видел свой труп, половину своего трупа, без таза и без ног; труп был выпотрошен, как курица, и вдруг встал и сказал что-то, и беспамятство проглотило эти слова…

Кобрин взбирается наверх и вот-вот войдёт, распознав по голосам место утренней пьянки, в комнату номер пятьсот шесть, увидит там Зою Ивановну, выпьет и через несколько минут выйдет со мной в коридор и скажет те слова, с которых мы начали своё повествование. Он скажет:

— Я хочу эту женщину.

Вот мы и набрели с вами на то самое мгновение, которое уже было предуготовлено нам заранее, и от этого непростительного подражания тайне внутреннего устройства вечности мне становится жутко. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ


2

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Мне удалось похмелиться только около девяти утра. Причём не похмелиться, а подлечиться (мерзкое слово), так как один из основных законов алкоголизма гласит: если ты похмелился до полного (кажущегося) восстановления сил и настроения, значит, ты снова пьян и всё начинается по новой — запой продолжается.

Итак, подлечился я (вполне, кстати, заслуживаю этого слова) часов в девять.

До этого момента я долгое время метался по комнате Минкина, вздыхая, хватаясь за голову и проклиная, что самое страшное, себя самого; а также мрачно восторгаясь мужеством людей, подобных Злобину, который мог запереться и терпеть в одиночку. Ефим, Азамат и Беленький спали, не обращая на мои перемещения по комнате никакого внимания.

Затем они проснулись, ухитрились набрать где-то две больших сумки пустых бутылок и ушли менять их на пиво или портвейн. Я знал, что Ефим по дороге затащит всех в столовую завтракать, и сказал им на прощание:

— Помните, пока вы там будете жрать, я могу отдать концы. Читать дальше »


НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

            Cause I’m close to becoming a suicidal man
            What I need is someone with a definite plan…

            Uriah Heep *

          1

          Эту ночь, отделившую мой молчаливый (невольно) уход из Лизиной комнаты от утренней встречи Кобрина с Зоей Ивановной, я пережил очень тяжело.

          Проснулся я задолго до рассвета в постели Елены. Обычная одноместная кровать была узка для двоих, но мы за несколько месяцев приспособились, обнимаясь, укладываться довольно компактно, — и не слишком страдали от тесноты.

          Выбравшись из постели, я посидел некоторое время на краю кровати в страхе и безволии, не решаясь предпринять ничего конкретного, но и зная вместе с тем, что заснуть или усидеть на одном месте я не смогу, и что теперь долгие часы мне предстоит слоняться по тёмным коридорам и лестницам общежития подобно неупокоенному духу какого-нибудь самоубийцы.

          Когда я, страдая от собственной трусости, выскальзывал из комнаты, Елена проснулась, но не подала виду и ничего не сказала.

          Читатель! Не буду вываливать на тебя описаний тех мучений, которые я пережил в эту ночь, скажу только, что мучения эти были страшны, и тот, кто когда-либо пил запоем, поймёт меня. Читать дальше »


          26

          НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

          Лиза впустила меня.

          Она была одна, черноволосая толстуха запропастилась куда-то.

          На верёвочке, протянутой между встроенными шкафами, висели какие-то стираные вещички, бельё, и среди них запомнившаяся мне тёмно-розовая ночная сорочка с фабричной выделки кружевами на вырезе и по рукавам.

          Я сел на кровать и опустил, — в точности так, как это делал за много дней до этого, — руки между колен. Я не поднимал глаз на Лизу, мне казалось, что я и так вижу её всю — глаза, подбородок лёгкой кости, выдающийся немного вперёд; мягкие русые волосы, только наполовину прикрывающие маленькие уши с крошечными серебряными серёжками в них; руки с длинными пальцами и голубоватыми жилками; сухой и горячий поворот её тела.

          Лиза, не вынимая рук из карманов цветастенького халата — она редко надевала его, а он так шёл к ней — села на кровать напротив, скрипнув пружинами и покачавшись немного.

          — Тебя не будут искать? — спросила она. Читать дальше »


          25

          НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

          Однако задор мой быстро иссяк. Я помрачнел. Страшной силы тоска, вкупе с возвращающимся похмельем, охватила меня.

          Индуса поначалу поили водкой, но он пил очень мало, отхлёбывая за раз не более одной трети маленького красного стаканчика, из тех, которые в салоне Гамлета предназначались для крепких напитков.

          В нашей громкой общаге Чанд съёжился и загрустил и исчез словно бы ещё до того, как (уже несколько позднее) и на самом деле уехал, одинокий, назад, в своё режиссёрское трущобное логово с ходившим по нему в темноте гибким и чёрным зеленоглазым котом.

          Может быть, с Чандом в тот вечер всё было и не совсем так, как я передаю, но, во всяком случае, для меня он исчез довольно быстро. Читать дальше »


          24

          НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

          Можно было бы сказать, что на этом, собственно, и оборвалась наша с Кобриным дуэль, бывшая с самого начала очень условной и державшаяся на совершенно произвольном и свободном желании каждого из противников быть каждую минуту честным до конца. Вот почему Кобрин очень точно назвал эту стычку не как-нибудь, а именно дуэлью — дело касалось чести, отстаиваемой, правда, несколько необычным способом. Не зря у Чанда в комнате я почувствовал себя проигравшим, когда позволил себе не затягиваться анашой с таким же самоубийственным рвением, как это делал Игорь.

          Но дело было, конечно же, не только в защите чести, или, скажем, в проверке, способны ли мы вообще защищать хоть что-нибудь, отдалённо напоминающее честь.

          И дуэль, конечно же, не оборвалась. Если она даже и завершилась, то только для меня. (Так, по крайней мере, я тогда считал.) Кобрин же ещё долго вёл упрямый бой с воображаемым соперником: со мною ли, или, может быть, с самим собой, или с разъедавшей его изнутри червоточиной, Бог весть где и когда образовавшейся, или вовсе с какой-то страшной тенью, несомненное присутствие которой нередко ощущалось, стоило остаться с пьяным Кобриным наедине. Читать дальше »


          23

          НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

          Увидев из окна такси приближающееся здание литинститутской общаги, усыпанное светящимися прямоугольниками вечерних окон, а также троллейбусную остановку, на которой толпились освещённые фонарём люди, окончившие свой трудовой день, ту остановку, с которой мы с Кобриным стартовали сегодня на Даниловский рынок, я вдруг вспомнил, зачем вообще мы выходили с ним сегодня из общежития. За водкой! Нас ведь ждал народ, помирающий с похмелья!

          — Стоп! — сказал я таксисту. — Нам нужно проехать чуть дальше.

          Мы остановились на улице Яблочкова, у магазина “На ступеньках”. На этих самых ступеньках в полутьме толкалась не очень сильно вываливающаяся на улицу очередь — значит, в магазине что-то давали, и давать, скорее всего, начали недавно, не весь ещё микрорайон успел об этом узнать. Я обрадовался и как бы немножко протрезвел.

          — Подожди здесь, мы быстренько возьмём водки и поедем на Добролюбова, — сказал я водителю.

          Он беспрекословно подчинился.

          Я вышел из машины.

          И тут случилась первая странность — следом за мной молча вышли из машины Чанд и Кобрин и молча пошли в разные от машины стороны. Я удивлённо смотрел на них.

          — Стойте! — закричал я им.

          Они несколько замедлили ход, но тут мозг мой снова сбоил, и мои спутники выпали из поля моего внимания, я вломился в очередь и, довольно быстро и легко протолкавшись к прилавку, выхватил две бутылки водки и сквозь тесную орущую толпу пролез в обратном направлении, снова оказавшись на ступеньках. Читать дальше »


          22

          НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

          За окном потемнело небо, и воздух в комнате начал густеть. Кобрин потянулся к выключателю бра, висевшему в изголовье моей кровати, устланной кашемировой шерстью.

          — Нет! — воскликнул Чанд. — Не включай. Скорее одевайтесь! Бежим! Мы должны успеть увидеть солнце. Бежим — на воздух, из этой клетки.

          Он сбросил тапочки и стал натягивать кроссовки, второпях заговорив вдруг с довольно сильным акцентом (если это только мне не почудилось).

          — На западе, перед этим домом, в котором мы находимся, нет горизонта. Есть только другие дома, пятиэтажные и девятиэтажные. За них скоро завалится солнце. Бежим, потому что никто из нас не знает, когда снова сможет увидеть солнце.

          Если не ошибаюсь, он ещё говорил что-то о каком-то Владыке Зверей, мы с Кобриным спохватились и стали натягивать куртки, и в промельке сознания я как бы со стороны увидел свою собственную мысль: “Вот так и становятся всякими гуру”.

          Затем мы в неудержимой спешке выскочили из комнаты и подбежали к лифту, но, решив тотчас же и как-то одновременно, все вместе, что лестница надёжнее, бросились вниз по узкой грязной лестнице с тонкими металлическими перилами, гнутыми и местами даже завязанными узлом, спотыкаясь и не столько сбегая вниз, сколько обрушиваясь — с десятого или двенадцатого, не помню, но очень высокого этажа.

          Выскочив из стеклянных дверей огромной развёрнутой книжки общежития, я пережил ликование и содрогание едва выносимого счастья — солнце ещё не успело скрыться за пятиэтажками, в ту секунду, когда мы оказались на улице, оно как раз коснулось нижним своим тяжёлым и ослепительным краем плоской крыши стремительно потемневшей хрущёвки.

          Мы успели.

          Всё ещё качаясь от радости, я уже спокойно смотрел, как большое зимнее солнце грузнет и быстро оседает вниз, за крыши, и облака вокруг вспухают ослепительным жидким золотом, более ярким, чем само светило.

          — Горизонт, пылающий жёлтым огнём, сулит царям большое несчастье, — сказал индус.

          — Но это не горизонт! — воскликнул я.

          — Плевал я на царей, — сказал Кобрин.

          На свежем воздухе, в окружении московских зданий, машин, чёрных пешеходов, голосов, гудков и карканья ворон, мы словно обрели потерянный было дар речи.

          — Поехали с нами, — сказал я Чанду, не желая расставаться с этим странным человечком.

          — Поехали, — поддержал меня Кобрин. — Отвяжемся у нас в общаге.

          — Тёлки, тачки, пепси, фанта! — закричал я, выкидывая руку, чтобы остановить такси.

          Мы сели в машину и ехали бесконечно долго по какому-то совершенно незнакомому, чрезмерно красивому и страшному городу, всё время кружась вокруг уходящей в темнеющее небо телебашни.

          Вспоминая об этой поездке, я жалею подобравшего нас таксиста.

          Таксист, по-моему, молчал. Мы же — я, Кобрин и Чанд — говорили, причём одновременно и каждый своё.

          Чанд говорил о том, что город страшен, и что зелень и деревья пробьют бетон, и что даже сейчас, если хорошо всмотреться, можно увидеть, как шевелится свежая листва на месте каменных стен.

          Кобрин всё время повторял одно и то же.

          — Пойдёмте! — говорил он, мучаясь от какого-то несбыточного желания. — Пойдёмте на пляж. Мы будем идти по широкому золотистому пляжу, на который будет накатывать бирюзовый пенящийся океан, и навстречу нам, — в этом месте он повышал голос, — и навстречу нам будут идти прекрасные девушки с золотистыми длинными волосами и загорелой кожей с зеленоватым отливом и прекрасные юноши с золотистыми длинными волосами, загорелые, и кожа их будет отливать зелёным… Пойдёмте на пляж! — начинал он снова через секунду.

          Я же, сидя на переднем сиденье, воображал себя почему-то как бы вынесенным приблизительно метра на полтора перед корпусом жёлтой “Волги” и при каждом повороте в ужасе кричал: “Осторожно!”, так как боялся, что таксист заденет мною о соседние машины или о придорожный столб, а мне зачем-то непременно нужно было вернуться, я уже не помнил — зачем. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ


          Версия для печати