Александр Левин живет в Казахстане, работает копирайтером в рекламном агентстве. Его литературные опыты публиковались главным образом в алматинских изданиях (журнал "Книголюб", альманах "Литературная Алмата" и др.). Участник первого Казахстанского конгресса писателей фантастов, Астана, декабрь 2011. Лауреат конкурса "Байконур 2011", следствием чего, собственно, участие в конгрессе и стало. Повесть "Психи", которую мы начинаем публиковать сегодня, готовится к публикации отдельной книгой.
ПСИХИ
Дом, который не строил Джек…
Писатель может рассказать только об одном: о том, что непосредственно воздействует на его чувства в тот момент, когда он пишет... Я всего лишь записывающий прибор... Я не осмеливаюсь навязывать вам «повесть», «фабулу», «сценарий»... Поскольку мне удается напрямую регистрировать определённые стороны психического процесса, то не исключено, что я преследую ограниченную цель... Я не развлекаюсь... Уильям Берроуз, «Голый завтрак».
Акт 1. Мизантропия.
Сумасшедшие никогда не признают себя сумасшедшими народная мудрость
Часть 1.
РУКОПИСЬ.
я не вру. Нет. Зачем мне врать? Совсем незачем. Ты глянь на досуге в интернете:
«Шизофрения (др.греч. σχίζω - «раскалываю» + φρήν - «ум, рассудок») - полиморфное психическое расстройство или группа психических расстройств, для которых характерны отклонения в восприятии реальности или её отражении. Манифестация болезни, как правило, связана с появлением продуктивных симптомов (слуховые галлюцинации, параноидный или ФАНТАСТИЧЕСКИЙ бред или дезорганизованные речь и мышление) на фоне значительной социальной дисфункции или потери работоспособности». (http://ru.wikipedia.org/wiki/Шизофрения)
Вот так оно и бывает, знаешь...
а это был дом, который построил Джек. Нет... это где-то уже было. Я… Джек? Джек... нет, скорее уж я – вдребезги разбитое сердце Джека… Чёрт! Такое тоже я где-то уже слышал... (Чак Паланик, «Бойцовский клуб», 2009, «Астрель», пер. Кормильцева) Джек... Джек. Джек-Джек-Джек… Что ж, позволь, именно так я и буду себя называть – все меня так зовут – но домов я, конечно, не строил... хотя, наверное, мог бы, а это... Это был дом, где жил Полковник. Это был дом Полковника. Здесь он жил и умер, но...
Но давайте начнём всё с самого начала…
Он сказал:
– Знаешь, – и это были первые слова, услышанные мной от Полковника, – Мне иногда кажется, что все вокруг знают что-то, чего никак не могу знать я…
… этому парню ведь тоже никто не писал... пусть подобное тоже где-то было... (Габриель Гарсия Маркес, «Полковнику никто не пишет», 1989 г. «Художественная литература», пер. Ю. Ванникова)
– Да? – спросил я.
– Да, – ответил Полковник.
Он сидел на стуле у окна, и решётки отбрасывали на его лицо глубокие серые тени.
Полковник говорил, что мы понимаем, что ничего уже нельзя изменить, только тогда, когда изменить ничего УЖЕ нельзя. Ты ешь, спишь, трахаешься, а потом просыпаешься. Ты просыпаешься в Casa de Muerto*. Ты всегда просыпаешься только в Casa de Muerto.
Так говорил Полковник.
Как раз тогда-то я и понял, что пути назад для меня уже нет. Курить можно только после трех. Я мусолил между пальцев сигарету, и тихонько улыбался уголком губ, в тот самый миг чётко осознав, что нашёл свой Casa de Muerto.
– О чем ты думаешь? – спросил Полковник.
– Я? – я с улыбкой поднял взгляд. – Думаю? Разве я могу думать?
– Да, ведь человек должен думать?
– Не мы с тобой, парень, нет, только не мы.
– Ах да, конечно... Слушай, а вот что бы ты сделал?
– С чем?
– Ты читал Кафку? (Франц Кафка, «Превращение» М.: АСТ, М.: Транзиткнига, 2006 г. (повесть, перевод С. Апта) c.5-55).
– Читал когда-то... а что?
– И что бы ты сделал?
– Улетел бы, но не уверен, что у жуков есть крылья.
– Есть, я знаю.
– Тогда точно бы улетел, да.
– Понятно, а вот я бы... Понимаешь, я однажды видел книгу, где все наоборот (Тайлер Нокс, «Таракан» 2008 г., «Мир книги», пер. Ю. Полещук). Вот я и хотел бы, чтобы всё было наоборот.
– В каком смысле?
– Я хотел бы никогда не видеть этих стен, не понимать, что они значат. Не знать, что значат слова, вскользь бросаемые людьми. Хотел бы, чтобы для меня всё было словно в первый раз, и человеческая жестокость не трогала бы мое сердце так, как трогает сейчас. Я хотел бы быть тараканом, что однажды утром проснулся в человеческом теле.
– А зачем? – спросил я.
– Что зачем?
– Почему бы не оставаться тараканом?
Боль. Смысл этого слова действительно понятен далеко не каждому, ведь не каждый (я очень надеюсь) встречается с ней так, как встречаюсьлся я. Но теперь боли нет. И смерти не будет – нет, нет на-нет! Мы больше не будем плакать. Никогда. И теперь, когда всё вокруг заполнил невыносимый запах гари, можно лишь думать.
Casa de Muerto отправляется к чертям!
Как прозаично бы это не звучало.
Тик-так-тик-так...
Я надеялся, что всё будет по другому, но, читая однажды книгу, понял, что люди просто не хотят знать правду. Ты просыпаешься у себя дома и наливаешь воду в электрический чайник. Идёшь облегчиться и почистить зубы пастой с витаминами и минералами (ведь никто не хочет, что бы в глотке у него завелись кариозные монстры), смотришь в зеркало, и оттуда тебе улыбается твоя помятая физиономия. Нужно идти на работу. Вот мысль, которая в такие мгновенья отгоняет сон. Ты – как автомат.
Нужно-идти-на-работу.
Боль.
Боль.
Боль.
Тугой ком в груди… Главное – не дать бомбе взорваться. Ком вибрирует и нагревается. Так, что отросшие ногти впиваются в ладони. По подбородку стекает алая струйка, а глаза застилает пелена слез. Ком нагревается всё больше – гул нарастает.
А ведь колокола били с самого утра! Чертовы колокола предупреждали меня ещё в четверть одиннадцатого!
Ты просыпаешься у себя дома, планируя свой день, который будет отличаться от сгнившего «вчера» только циферкой в календаре. О, сегодня уже 18-тое! Как, вашу мать, быстро летит время!
Боль.
Ты идешь на работу, а я корчусь на полу от терзающей меня боли. Она везде. Я чувствую её в земле, в воде, ощущаю в воздухе... И это слышали мы все, не правда ли? Но отчаянные времена требуют отчаянных мер, не правда ли?
Ты улыбаешься соседке, с чёртова утра копающейся на своем участке, а я плачу, реву, уже мычу, скребя ногтями кафель в ванной.
это называется посттравматическое помешательство.
Я закуриваю, дым вползает в легкие, принося долгожданное успокоение, а на стенках легких курильщика каждый год оседает более килограмма смолы. Я вдыхаю свою медленную, дерьмово-расслабляюще-приятную смерть. Говорят, в первый раз человеческое мясо ешь через силу, а потом не оторвешь за уши. Что за странная тварь – человек? Элементарно: ударь собаку палкой, и при виде палки, в следующий раз, она спрячется, памятуя неприятности, а на пачке сигарет большими буквами ясно написано – «КУРЕНИЕ СЕРЬЁЗНО ВРЕДИТ ВАШЕМУ ЗДОРОВЬЮ. КУРЕНИЕ ВЫЗЫВАЕТ СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНЫЕ ЗАБОЛЕВАНИЯ»
Я смотрю на эту надпись, и затягиваю в лёгкие эту поганую дрянь.
– Как Вы себя чувствуете?
– Нормально.
– Нормально, и всё?
– Да.
– Как голова?
– Болит.
– Головная боль – уже не значит нормально. Вот что я имел в виду.
– А что?
– Что – «что»?
– Что значит нормально?
– Нормально значит нормально.
– У моего соседа по палате совсем не болит голова. Что, значит с ним всё нормально?
– Нет, то есть я немножко не о том. Я о Вашем самочувствии... – наши глаза встретились... Он думал, что знает, о чем думаю я, но на самом деле даже не думал обо мне. Я слышал, как урчит у него в животе. – Джек... – говорит, а сам смотрит на часы.
Я уже не помню, что было «до», а что «после».
– Почему Вы не позавтракали? – спрашиваю.
– Что?
– Сегодня утром Вы не ели. Почему?
– Опаздывал, – машинально, а потом: – А Вы... ты…?
Заканчиваю мысль за него:
– Допустим, я вижу, как Вы смотрите на часы.
– А, – глядит на меня, как на кусок дерьма, но мне это нравится. Я однажды работал на складе книжной продукции. И понял. Я понял то, что нужно понять, чтобы тебе нравилось, когда на тебя смотрят, как на кусок дерьма.
Люди, люди, люди...
Так мы и жили, я и Полковник. В доме, который не строил Джек.
Всякая история, после трагичной завязки, продолжается фразой – «но когда-то всё было по-другому». У меня – нет. Может, это конец истории, но начала у неё не было. Никогда не было «когда-то». Я родился. И всё. Это можно считать точкой отчета.
Потом, шаг за шагом, я двигался туда, где, собственно, и нахожусь сейчас.
Раздается чей-то дикий крик, а потом звон разбитого стекла…
Я называл это «техника внутреннего будильника». Когда взрыв, казалось бы, уже почти неизбежен, нужно представить себе будильник. Сосредоточься на будильнике. Нет ничего, кроме будильника. Нет ничего, кроме этого проклятого долбаного будильника. Он заведен на семь утра. Сейчас без двадцати секунд семь.
Ждем.
Боль вибрирует.
Пятнадцать секунд.
– С Вами всё хорошо?
Десять. Сжимаю подлокотники кресла.
Восемь.
Гул нарастает, и смеются издалека колокола.
Шесть.
– Выпейте, выпейте воды!
Три... Я перевожу будильник. Резко перевожу жёлтенькую стрелку на час назад…
Звонка не будет, взрыва не будет...
– Как Вы?
– В порядке...
Тогда-то, после очередного приступа, я и решил обратиться к профессионалам. Точнее обратиться решили за меня.
Врач смотрел на меня испуганными глазами.
– Я свяжусь с Вашим братом, дам контакты моего коллеги...
– Я могу идти?
– Да, да, конечно...
А через три дня, 15 октября, около семи часов вечера, я в первый раз увидел Полковника.
<неразборчиво>
– Вот, это твоя палата.
– Спасибо, – сказал я.
Дверь в палату была белой.
– Твой сосед, его...
– Спасибо, – повторил я, и толкнул дверь.
Внутри палата была небольшой. Две койки и всё. А, нет, не всё – ещё стул. Стул, на котором сидел Полковник.
Комнату заливал малиновый свет заходящего солнца. У окна, на стуле вполоборота, сидел паренек лет тринадцати-четырнадцати. Со светлыми волосами, похожими на солому, угловатый, как пугало, худой и бледный, как тень.
Полковник сидел на стуле и смотрел на пропитавшиеся фиолетовым светом облака на закате.
– Как тебя зовут? – спросил он, не глядя на меня.
– Джек, – сказал я.
– А я – Полковник.
– А здесь можно курить?
– Только после трех.
– Понятно.
Тут ленивую тишину нарушил крик.
– Во! ААА!!! УУУ!!!
– Это Большой, – объяснил Полковник.
– Кто большой?
– Его так зовут. Он даун. Как только садится солнце, он орет без причины.
– А почему без причины? – спросил я. – Может, он не может быть уверен в том, что завтра солнце опять взойдет. Он не помнит, что это происходит каждое утро и поэтому боится, что мрак, в который погружается мир, останется с ним навсегда. Почему другие думают, что они лучше него? Потому, что они-то в новом восходе уверены.
Большой опять закричал. Послышались чьи-то быстрые шаги и голоса. Этот чёртов муравейник просто кишел голосами.
Моего доктора звали Алексей Аркадьевич Понимающий. Донельзя подходящая психиатру фамилия. Низкого роста, худой, с острыми, слегка оттопыренными ушами. Пациенты называли его Эльф. Он действительно был похож на сказочного персонажа – если б лепреконов принимали на психфак. На Эльфе был белый халат и именной бейдж на груди слева. В кабинете работал кондиционер, и этот гул, первые несколько секунд моего там пребывания, был единственным звуком, разбавлявшим понурую тишину.
– Как голова? – спросил Эльф.
– Интересует всех и каждого.
– Тебе ведь хотят помочь. Чтобы избавится от чего-то, нужно знать, отчего нужно избавляться.
– У меня есть «Туинол», и «Тиопредал».
– Это не лечит, а лишь приглушает боль, опускает занавес, за которым всё ещё идет спектакль.
– А зрители?
– А зрителям не понятно, идет спектакль или не идет.
– Но они же должны слышать голоса.
– Вот я и пытаюсь услышать.
Полковник знал каждый коридор, каждую лестницу, даже там, где нам гулять не разрешалось. Его любили все – и врачи, и пациенты, и технички. Любили и... Но об этом потом… Тихий мальчик со странным блеском в глубине голубых, как небо, глаз. Странный мальчик с дрожащими руками. Брошенный мальчишка, волчонок, со сжатыми в кулаки руками. Кровь на прокушенной губе… Я не знаю, почему его звали Полковником.
Где-то кричат, кричит женщина. Истошно, как будто что-то угрожает её жизни. Как будто что-то угрожает её жизни. Что может угрожать жизни в моём тихом Casa de Muerto?
Во мне. В моей голове.
Бом-Бом-Бом! Эхом разносится протяжный стон.
Мои руки в крови, они дрожат, по лбу стекает пот, горло забил запаха гари…
Ты знаешь, что такое фрустрация? У меня был друг. Я не помню его имени, но однажды он сказал – «фрустрация». Мне пришлось спросить, что это такое. Он сказал, что это когда ты ожидаешь большего, чем оказывается на самом деле. И если нечто, кем-то разрекламированное, не оправдывает твоих ожиданий, то ты ищешь и находишь в этом ещё двадцать тысяч несуществующих минусов. Тебе неприятно, что тебя надули. Фрустрация.
Ты садишься утром в автобус, с трудом протискиваешься меж сонных рож. Случайно наступаешь кому-нибудь на ногу. Тебе хочется спать, а в желудке только чашка крепкого черного кофе. Мест нет. Все клюют носом, и вот зловонный монстр номер «66» трогается с места, и нарочито медленно волочет тебя туда, где каждый норовит лишний раз трахнуть твои несчастные мозги.
А ведь нам с Полковником лучше, чем тебе. По крайней мере, было лучше. У нас была еда, вода, нам в вены кололи халявную дурь, мы спали, разговаривали, и ни гроша за это не платили. Мы – счастливые люди! я и Полковник.
В доме, который не строил Джек.
Когда его бросила мать, Полковнику было восемь. Он хорошо помнил её лицо, но совсем не помнил голоса. Он помнил, как она открывала рот в последний день, когда он её видел, но не помнил, что именно она говорила. Может, обещала вернуться? Зачем? Лучше пусть остается надеждой. Так я сказал Полковнику. Пусть остается светлым символом веры в человечность. Ведь в движении губ: – «вонючий ублюдок, лучше б я сделала аборт», ребёнку очень легко увидеть: – «я люблю тебя, сынок, я обязательно вернусь».
Кто-то знает то, чего никак не можешь знать ты. Ты тащишься с работы, нервно поднося ко рту маленькую дымящуюся смерть, смотришь перед собой, думая обо всем сразу, и ни о чем конкретно, а взгляды прохожих, скользящие по твоей фигуре, выражают всё, от агрессии до отвращения. Что? Какого отвращения, спрашиваешь? Какой агрессии? Ты что, дружок, думаешь, что никто из семимиллиардного населения земного шара не захочет блевануть при виде твоей уставшей рожи? Ошибаешься. Только если ты не Мерлин Монро. Но в таком случае ты уже сдох.
Они не зовут меня. Конечно. Отбросы общества, огрызки идеального социального строя. Кому нужны сумасшедшие, когда вокруг и так творится форменное безумие? Я слышал, что во Франции страшные наводнения. Или в Китае. Или и там, и там. А ещё началась очередная гражданская война, и на улицах сожженных городов лежат горы трупов, о которых власти не считают нужным сообщать народу. Народу нашей страны. Там, где заживо сжигают стариков, уже нет народа.
В мире много дерьма.
Я хочу утереть лоб, но только размазываю по лицу грязь и тёмную кровь… ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете