Место, о котором я собираюсь рассказать, находится недалеко от деревни Третьячихи, километрах в двадцати к югу от города Коряжмы Архангельской области. Но начать придется издалека.

В Комельском лесу на реке Нурме в обители Павла Обнорского жил монах по имени Лонгин. В монастырь он пришел совсем юным и провел на Нурме – считай всю жизнь. Но к старости его стало угнетать это размеренное существование птицы в клетке. Может, это дух вечного странника Павла не давал человеку покоя, не знаю. Но Лонгин все мечтал о девственной дебри. Комельский лес казался ему уже местом обжитым. Да так оно и было в 30-е годы 16-го столетия, когда начиналась эта история. За сто с лишним лет, пролетевших со смерти Павла, здесь возникло немало монастырей.

И одним из них был монастырь Корнилия Комельского, основанный в 1497 году километрах в десяти вверх по Нурме от обители Павла. О Корнильевом месте я отчасти рассказывал. Что-то в его атмосфере есть посылающее... Отсюда ушел Адриан Пошехонский. Даже сам основатель Корнилий (я говорил) уходил из него (но был возвращен). И вот еще один случай. У Корнилия был ученик по имени Симон, родом с Вычегды. Встречаясь изредка с Лонгином, он рассказывал о благодати своих родных мест. Лонгин слушал, загорался, просил: пойдем туда. Симон был и не прочь, но, как видно, имел обязательства перед Корнилием. Друзья смогли тронуться в путь только после того, как тот скончался, в 1537 году.

Путь не близкий. Если по рекам, то под семьсот километров. Сперва на Сухону, по ней – до Великого Устюга, дальше – в Северную Двину, а там поворот на Вычегду, и – вот Сольвычегодск.

Это был город на взлете. Великий Аника Строганов действовал с чудовищным размахом. Монахи явились в Сольвычегодск как раз перед тем, как Строгановы получили мандат на бескрайние территории по Каме и Чусовой (1538). Оттуда они начнут экспансию, перенаправят русские пассионарные потоки за Урал. Но это – в будущем. А Сольвычегодск – начало. В 1515 году Аника занялся солью. Многое из того, что я рассказывал о солеварении в Тотьме, относится и к Вычегодскому Усолью. Но только соль здесь давалась легче, чем в Тотьме. Отчасти поэтому Строгановы, составив первый капитал, пошли вширь и вдаль. Сам Аника вскоре переберется на Каму. Но Сольвычегодск не забудет. В 1560 году начнет строить на берегу Вычегды великолепную Благовещенскую церковь. Его потомки продолжат украшать город, поднявший их... 

А что же Лонгин с Симоном? Они остановились в Борисоглебском монастыре (я его поминал в связи с Тиуновским Святилищем). Никаких особых красот в Сольвычегодске тогда еще не было, но друзья могли видеть там много диковинного. Того же Анику Строганова, бегущего с высунутым языком по делам. И могли ощутить ритм пробуженного места силы: адский чад варниц, грязь порта, шум торжища, густой матерок кабака. Симон, куда ты привел меня с нашей тихой Нурмы?

Вскоре монахи покинули этот бедлам и отправились вверх по Вычегде. Пройдя километров семнадцать, остановились наподалеку от устья Коряжемы (на современных картах – Большая Коряжемка). Отличное было место. Это сейчас в Коряжме крупнейший в Европе целлюлозно-бумажный комбинат, а тогда – Лонгин огляделся и воспарил душой. Это было то, о чем он грезил на Нурме. Симон, правда, говорил, что есть и получше места, поглуше… Но старик уже, кажется, не мог идти дальше. Годы. Решил остаться. Симон начал рубить избушку, часовню. Устроив учителя, засобирался в дорогу. Летом 1539 года ушел вверх по Вычегде и, пройдя километров семьдесят, поселился на реке Сойге. Впоследствии там тоже возник монастырь.

 

Лонгин радовался своему пустынничеству, как дитя. Но недолго. Появились люди. Обычно туземцы гонят отшельников. Зачем им чужой человек? Еще начнет претендовать на их землю. Но этот был явно не из таких. Настоящий божий одуванчик. Пусть живет, ничего. Вот только покоя ему не дали. Нашлись почитатели. Они жаждали наставлений, хотели жить рядом... Бедняга им объяснял: мол, не надо, хочу быть один. А в ответ слышал: отче, давай строить храм, монастырь… В Житии говорится: «Не так думал, не того желал преподобный Лонгин». Да уж точно. Был бы он моложе, бежал бы (как, например, Авраамий Галичский бегал от учеников), но бежать – уже не было сил. Через полгода после того, как Симон ушел, Лонгин умер.

Он просил похоронить себя при входе в Никольскую церковь – когда успели построить? – у самого крыльца, чтобы все приходящие попирали его могилу. У русских святых было принято завещать похоронить себя как-нибудь эдак: затоптать тело в болото (Александр Свирский) или бросить на съедение зверям (Нил Сорский). Ученики обычно не выполняли таких пожеланий. А тут, видно, люди простые: схоронили, как велел учитель. И пришлось ему через пятнадцать лет являться заболевшему Устюжскому воеводе, слать его на Коряжему, давать инструкции, где надо копать и куда переносить мощи. Воевода все точно исполнил и сразу же выздоровел. Над местом, где теперь похоронили Лонгина, была построена часовня. А в 1667 году вместо деревянной Никольской церкви была возведена каменная – во имя Благовещения. Могила оказалось внутри нее.

Я пишу эти строки 20 марта, в день весеннего равноденствия. Самое время поговорить о Благовещении. В старину этот праздник падал на время языческой Масленицы, которую заваривали с 23 марта, когда день начинает расти. Христианская Масленица не имеет ни фиксированной даты, ни самостоятельного значения. Она лишь преддверие Великого поста. Это, конечно, издевательство над природой. Подлинная Масленица – естественный праздник: реальное начало весны, когда земля пробуждается, а человек обновляется. Служители еврейского бога это прекрасно понимали, потому и приурочили свое Благовещение к весеннему равноденствию, а значит – и к Масленице. Получилось, вроде, логично: Благовещение – день зачатия Иисуса, а через девять месяцев – Рождество, которое совпадало с зимним солнцестоянием (21-22 декабря). Но Юлианский календарь, которым пользуются православные, ушел от природных точек равноденствий и солнцестояний, и поэтому Благовещенье теперь празднуют 7 апреля, а Рождество – 7 января. Сама природа оттеснила от своих заветных дней паразитов. А народ напитал пресное христианское Благовещение сермяжным масленичным духом.

Масленица, как таковая, это праздник смены сезонов. «Зима недаром злится, прошла ее пора»... Зиме надо помочь уйти. И вот, в частности, жгут чучело, которое ведь не только «ведьма злая», но и трепетная Снегурочка. А когда-то на месте чучела был человек. Теперь людей в жертву уже не приносят. Боги сами берут себе жертвы. Как? Да воздействуя на людей через их подсознание. Например, каждый год в масленичное время тысячи одержимых выходят на лед и, делая вид, что ловят никому не нужную рыбу, ждут, когда их льдину оторвет и понесет куда-нибудь в море. Дальше их спасают, не всех. Это уже почти официальный ритуал. Его каждый год показывают по телевизору. Конечно, никто не думает, что участвует в обряде жертвоприношения. Просто, чуя в себе неясный порыв, люди выходят на лед. Это – как у Багрицкого в антихристианской поэме «Смерть пионерки»: «Нас бросала молодость на кронштадтский лед». «Молодость» – это весна, обострение: «Но в бреду горячечном поднимались мы». И были приличные жертвы. Именно в них карнавальный смысл революций и прочей весны человечества.

Подобного рода больные эксцессы случаются потому, что богов угнетают, налагая запреты на человека. А здоровая Масленица – это когда человек в рамках праздника отпускает себя на волю. И таким образом дает действовать в себе (и через себя) богам. Карнавальные маски, масленичное ряженье – лишь внешняя форма, вот именно обряд, помогающий освободиться от условностей. А в душе в это время – брожение, боги толкают на подвиги (кого – и на лед). При этом вовсе не обязательно ясно понимать, что с тобой происходит, и кто тобой движет. Главное освободиться от искусственных ограничений, дать свободу стихийным порывам, воспарить.

На Благовещенье был обычай выпускать птиц из клеток. Это лучший символ того, что происходит весной: душа получает свободу, земля просыпается... И тут интрига. В сказке «Конек-горбунок» пойманная Иваном Кобылица с золотой в землю гривой (хлеба), говорит: «Дай мне место для покою да ухаживай за мною сколько смыслишь. Да смотри, по три утренней зари выпущай меня на волю погулять по чисту полю». Эта сказка Ершова – чистая библия, полный свод русских мифов. В ней ничего просто так не говорится, и все имеет символическое значение. В частности, «по три утренней зари» – это не только «на третий день», но и – «на третий год». Точнее – на третью весну, ибо Кобылица (Деметра, кстати, отдалась Нептуну в облике кобылицы) излагает Ивану сценарий трехполья.

В своем месте я говорил о божествах трехпольной системы и называл двух Персефон – Яровую и Озимую, праздники которых, соответственно, Успение и Рождество Богородицы. Но трехполье предполагает еще и паровое поле: землю, выпущенную на волю, как птица из клетки. Для чего? Говорят: земля истощилась, ей надо дать отдохнуть. Это все агрономия. А сакральная суть в том, что поле, возделываемое человеком, периодически должно возвращаться богу. Оставить поле под пар – значит позволить Небу совокупиться с Землей. Поверьте, небесная сперма куда эффективней навоза и даже суперфосфата. Но главное: сладостней. Мать Земля, лежащая под паром (скачущая молодой кобылицей по собственной поверхности), с замиранием сердца ждет приближения бога. Конечно, отнюдь не еврейского.

Что изображено на иконе Благовещения? Попы объясняют: Гавриил сообщает Марии о том, что она родит сына от Ягве. Допустим. Но что там видит китаец, индус или русский которому еще не повредили мозги? Богиню (она всегда с нимбом), к которой приближается крылатое существо, а в небесах мощный уд извергает ток спермы. Это и есть «погулять по чисту полю», божий оргазм, сопровождаемый хором стихийных духов: «Мы не сеем и не пашем, а валяем дурака. С колокольни…» Чем машут, разгоняя облака, над невспаханным и незасеянным (паровым) полем – как раз и можно увидеть на иконе Благовещения, которая (с точки зрения аграрной религии) есть ни что иное, как символическое изображение парового поля. Точно так же, как икона Успения – изображение ярового поля, а икона Рождества Богородицы – озимого. На всех трех иконах изображено одно и то же божественное поле, но только в разных его состояниях. Три ипостаси единой Деметры.

Дальше – бесчисленные детали. Здесь лишь замечу, что композиция Благовещения варьирует. Например, греки с 14-го века начинают рисовать на иконе нескромную служанку, подглядывающую за соитием богов. На русских иконах между ангелом и Богиней со средины 15-го века появляется прядущая девица, одетая, как Параскева Пятница. В прошлый раз я сказал, что Пятница-Мокошь (Параша) ближе других богинь к изначальной Матери Сырой Земле. Можно уточнить: это божество подсечной аграрной системы, дотрехпольная богиня урожая. На иконе парового поля этой Параше самое место, поскольку земля под паром – как бы возврат к целинному состоянию.

А на иконе, написанной для Сольвычегодского Благовещенского собора в 16-м веке, между ангелом и Богородицей изображена уже и не Мокошь, а горы и черный провал, на котором написано: «Рождество Христово». Козьма Прутков, великий сын Вычегодской земли (там теперь его культ) отчеканил: «Если ты на клетке со слоном видишь надпись «Буйвол», не верь глазам своим». Я и не верю. Я вижу на иконе девственную природу, тот самый ландшафт, в который человек приходит, вырубает лес, сжигает его, сеет, жнет и уходит. Урожайность при этом бывает и повыше, чем при трехполье. Во многих местах Архангельской области такая система сохранялась вплоть до 20-го века. А в душах людей она жива и по сей день. Когда ездишь весной по России, подчас даже трудно дышать – все горит. Жгут прошлогоднюю траву, а заодно выжигают и лес. Кто эти пироманы? Да люди, в которых весной обостряется благовещенская архетипика. Наши предки на Масленицу жгли вместе чучелом старые вещи, соломенные постели, траву... А теперь форма богослужения изменилась. И вот одни, провожая зиму, выходят на лед, а другие, встречают весну, кадя божеству подсечного земледелия.

Вернемся на Коряжему. Среди учеников Лонгина был все же один, который понимал его устремление к одиночеству на лоне первозданной природы. Этот человек по имени Христофор печенками чуял, что только человек под паром может проникнуться богом. И в конце концов именно этому святому удалось реально воплотить пустыннический идеал растворения в океане жизни. Правда – не сразу. Лонгин завещал не спешить покидать монастырь. Лишь через десять лет после смерти учителя Христофор тронулся в путь. Пошел на юг по течению Коряжемы и набрел на удивительное место. Возвышенность средь лесов, звенящая тишь, рой видений и рядом в овражке – родник.

Этот родник доставил ему много хлопот. Во-первых, оказалось, что он не простой, а целебный, что на него ходят люди, и у них там чуть ли не святилище. А во-вторых, каким-то неведомым образом весть о чудесной воде родника донеслась до Москвы. И царица Анастасия, которая постоянно хворала, захотела испить той воды. Иван Грозный распорядился, чтобы воду доставил лично монах, который живет в месте силы у родника. И пришлось Христофору тащиться в столицу. Вода помогла, и – вот новое наказание: Иван отпустил солидные средства на строительство монастыря.

Пришлось строить. Но как только дело было закончено, все – Христофор исчез. Пропал. Растворился в пространствах. То, к чему безуспешно стремились Павел Обнорский, Авраамий Галичский, Лонгин Коряжеский, – удалось Христофору. Как, может быть, и многим другим божим странникам, но о них мы не знаем. А Христофор – он и вот он, и нет его.

Поскольку никто не знает, где и когда он умер, разные календари предлагают праздновать Христофорову память в разные дни – 9 мая или 25 июля. Последняя дата загадочна. А первая – день памяти мученика Христофора из племени киноцефалов (собакоголовых людоедов). Христофор Коряжемский вполне мог быть назван в честь этого псоглавого святого, жившего при императоре Декии Траяне. Кинкефал обладал фантастической силой и мощной витальностью: сухая палка в его руке могла превратиться в цветущую ветвь. Его особо почитали Строгановы, поскольку и сами были проникнуты стихией дикой природы, в которой растворился Христофор.