У Кущея никто не удивился моему приходу. Лишь свинья под вековым дубом приветливо хрюкнула. Но подвинули мне чашу зелена вина, указали место у ковра на поляне, разносолами да дичью заваленного. Блюдо поднесли – лебедя жареного с запеченным в нем раком и щукой! Ковер был тот сам самый, Марьюшкой вытканный, цветы на нем вянут и распускаются; вот только пятнами медовыми пошли от местной жизни. С утра до ночи хмель да брага, песни да хороводы. Или сядут верхом и ну с ходу стрелы в большую липу всаживать. Кружат вокруг нее и стреляют, будто обидела она их. Рухнула липа на третий день, может прикончил ее кто топором… А гусли как сладко пели под ковши медовые – лучше коровы давешней! А как смолкли гусли, так татарки с бубенчиками в волосах танцуют, крутят косами черными и белыми и звенят бубенчики так звонко да радостно, что не только ноги в пляс пускаются!
А ввечеру салюты пускают. Наловят голубиц лесных, привяжут им пакли к хвостам, а как зажгут, выпускают на все стороны. Полетите птицы в ту сторону где моя Марьюшка живет! Но огненные птицы ничего не указывали и не было Марьюшки на Горыни никогда и не знал о ней никто. Ни Баюн, ни Кущей, ни Еруслан. Один лишь татарин Ахметка проявил столь нужное мне участие:
- Эх, как мы тогда дружину то поломали! А как ты Поповича то копьем промеж рог! А в нем ведь почитай одних мяс с шесть пудов станет!
- А не помнишь ли ты ту красу-девицу, что без памяти лежала у палат княжьих, когда вы туда всей толпой приехали?
- Ой и много там лежало красных девушек! Всех то разве упомнишь?
- Сушит меня тоска по ней. И ем не заем, и пью не запью. И нет ее нигде. Как сыскать?
И дал мне татарин Ахметка совет дельный. На холме крутом сидит рак необычный (возможно я не совсем правильно разбирал его речь, усталость и зелено вино давали себя знать). И вот когда он свистнет, то все хорошо и настанет. Я узнаю где Марья Искусница. Указал мне Ахметка холм недалекий и отправился я к нему, хоть и уговаривал меня Ахметка утра подождать. Дескать, вместе бы прогулялись.
Не нашел я рака в сгущенных потемках. Ужасная, бесплодная, крутая и до мурашек хладная гора. Лишь незнакомая девушка в сарафане сидела у ручья в грусти, а рядом пасся козленок. Может гору я в темноте перепутал? Ну да утро вечера мудренее и лег я ночевать под кустом ракитовым. С утра раков ловить сподручнее.
А проснулся я от звуков дудки большой, что играла в руках Ахметкиных. Поутру взошел на гору татарин добрый. И козленок радовался трелям да переливам, бойко прыгал перед ним и приплясывал; и бренчал его колокольчик не в ритм музыке. Лишь хозяйка его совсем уж грустно на веселье смотрит глазами мокрыми.
Отошли мы с Ахметкою в сторону, поделился я с ним опасениями, дескать, на горе не живут раки в местах приличных. Объяснил мне Ахметка, что не рак свистеть будет, а девица грустная. И зовут ее Аленушкой, а козленок то – братец Иванушка. А позади них стоит теплый камень. И если кто этот камень на гору напротив закатит, братец ее из козленка выздоровеет, а Аленушка для того уж все выполнит.
- Встанет она, - говорит,- да поклонится до самой земли. Так вот и свистнет пронзительно, почище любого молодца. А от того свиста все тайны тебе откроются девичьи. Из наших ей никто помочь не желает: больно поустали все от сорванца да озорника Иванушки. А теперь, вишь: пасется, танцует - хорошо всем. Да и тайны открывать нам не надобно, пусть живут себе закрытыми, на то ведь и тайны. Только смотри: в одиночку камень кати всю дорогу - не станет Аленушка для двоих свистать – не так она вскормлена.
А вот и камень, а от него три тропы. Видно камень на распутье хоть без надписей – на распутье дорог и времен… Никогда не слышал чтоб катали его, вроде он указателя… Поглядел я еще на камень теплый, ох и закручинился. Хотел из трех путей четвертый избрать – назад пойти! Камень могуч, а гора напротив неблизкая. Понял я нелюбовь к раскрытию тайн заветных. Ну да делать нечего, каждый из нас должен свой камень катить – видно этот достался мне!
С печалью и удивлением (а может и надеждой) глядела Аленушка на потуги мои теплый камень стронуть с места лежалого. Ну да ничего, сломал я сосенку, ободрал ветви на ней и поддел ею камень окаянный. А как покатился он с горы по козьей тропе – только поспевай. И как вышло солнце к зениту, докатил я камень той сосенкой до подножия горы супротивной. А как начал я его на крутую гору вскатывать оставили меня силы последние. Не видать мне, думаю, Марьюшки, как ушей своих в битом зеркале; не услышать мне свиста Аленушки, от которого тайна откроется. Я б и с силами первыми его на эту гору не втащил, а тут такое бессилие, хоть ложись помирай, а в ушах моих отголоски бубенчиков. Схожу, мечтаю, на Горынь – окуну ноги усталые в струи горячие. Глядишь силы и появятся. Да недолго я попарил свои ноженьки. Заслышал я звуки бубновые и пошел в становище Кущеево. Пчелы все несли туда нектар и крепчали оттого меды хмельные. Нашли и мне чару огромную и залил я ею свое горюшко.
Тут во мне и пробудились силы неведомые. Хотел в пляс пуститься, в присядочку. Нет решил: пойду камень на холмик вскатывать! В семь прыжков добежал я до холма подножия и ну валун вверх пихать. На одном дыхании вскатил я камень посередь горы, остановился тут вдохнуть воздуха. Вместе с выдохом воздуха свежего ушла из меня сила богатырская. Не удержал я камень и дрын сосновый из рук выскользнул. Еле не придавил меня теплый камень, вниз с горы разгоняясь. И дрожала земля, когда вниз катился камень и когда с тресков кустов и деревец малых землю у подножья горы он вмял. И-эх! От испуганного грохотом эха разверзлись небеса дождем. Тяжело дыша и спотыкаясь, начал я спуск по проложенному глыбой пути вниз.
А по утренней заре дня нового грустной стала река Горынь. Кончилось питье медвяное в становище - стих праздник. Лишь водицы ключевой испить.… Да ведь не поможет ключевая водица – не от головы лечиться – тяжел камень в гору катить. И Ахметка в дальний дозор уехал… Неуютно стало вокруг странно как-то: цветы под горкой растут малиновые да сиреневые с розовыми, а по ним пыхтя Змей Горыныч ползает…
- Тут может каждый с утра о медах хмельных мечтает, - Кущей глядел хмуро и на меня и на окрестности безрадостные - так кончились они, все испили вчера чудо-богатыри и красны девицы. Когда еще новые меды богатые вызреют, пчелы то стараются, пить не просят. Да и слетели они от нас. Может за липу обиделись?
- Сил у меня не хватает без питья окаянного теплый камень вон на ту гору катить на высокую.
- Ну коли нет в тебе силушки богатырской, так и оставил бы камень где лежит.
- Не скажи грозный Кущей, играет во мне силушка после зелена вина. До середины той горы вчера докатил, а выпил видно мало. Чуть не задавил меня теплый камень.
- Погоди, так он вроде давеча на той горке лежал?
- Утащил я его. Ох и намаялся!
- Вот ведь народ, все своротить норовят. Хоть и наша это черта, а если иные вещи здесь тронуть, так это тебе не княжью дочь за передник ухватить. Тут Володя такие вещи есть, что если их с места сорвать, так я тебя сам на тризну живого отошлю. И десница моя не дрогнет. Хоть и пособил ты нам хорошо. Одни гусли-самогуды чего стоят! Сколь ден мы их слушали, вчера порвали!
Поведал я Кущею, что как вскачу я теплый камень на гору, так обернется Иванушка из козленка. А Аленушка встанет да и нагнется по-бабьи, да и свистнет на горе, где раньше камень мохом обрастал. А от того свиста мне тайна исчезновения Марьи Искусницы откроется.
Нахмурился местный лидер, а потом и заржал, да так, что отозвался ему зычно верный конь. А оттого уж и все лошади, что мирно траву щипали, ржать начали. Так порой от бреха одной собаки начинает лаять целая деревня или в метро от кашля одного пассажира, начинает кашлять весь вагон.
Как закончил Кущей со смехом богатырским, так вымолвил:
- Ну, Ахметка! Аленушка значит наклонится и раком на горе свистнет… Совсем уж оскудел народ разумом, – тут я потемнел лицом и добавил Кощей – ты не горячись, Ахметку все равно полевать я услал. Теперь не сыщешь. А если доведется вам сойтись на узкой тропинке, так не трогайте друг друга. Как пропала твоя Марья, так неизвестно, где эти живая и мертвые воды истекают и куда текут. Хоть и есть одна баба, Родиной зовут, да не добраться к ней.
- Выходит, надсмеялся надо мной татарин?
- Он веселый. Как пришла к нам Василиса, он ее научил письмо Князю отписать. Мол все хорошо, привет дочкам, береги себя. Вот она премудрая и отписала. Вилами на целебной воде реки Горынь! Старательно так выводила, двумя руками. Почерк то у нее приятный, буквицы округлые, не то что у Баюна. Теперь все на берегу сидит, ответа, небось, дожидается.
Да, недобры здесь люди веселые. Уйду я от них. Так примерно Кущею и сказал.
- И не скушно тебе Володя бродить по лесам да долам из конца в конец?
- В основном нет. Иду себе, ни о чем кроме Марьи не вздыхаю. А то лютня какая из травы мелодию заиграет, сверчки с птахами песню венского леса исполнят. Или не венского, плохо я в музыке разбираюсь.
- Много у нас разного. Баюн сказывал на маленькой речке взрыв случился у диких яблонь. С огнем да грохотом. Зарница до неба, а на ветвях яблоки печеные с рыбками жареными. Говорят одна яблоня сама отведать их уговаривала.
- Да и мне порой слышатся в лесу голоса дерев – вековых дубов и душистых лип.
- Последнее это дело Володя с дубьем разговаривать!
- А яблонька?
- Спилили, говорят. Надоела всем, кушать мешает. Обещали мне из нее большую дудку вырезать.
Призадумался я.
- Шел бы ты к песенникам, - угадал мои мысли Кущей, - авось приснится тебе где Марья твоя обитает и что с нею сталось. Если увидишь путем удода смердящего на том месте спать не ложись. Там лешего место. А за службу твою прошлую и за просто так, я даю тебе лошадку молодую. Когда еще твой Сивка сыщется, да и не твой он вроде… А кобыла выросла слегка недужная, может у песенников отгуляется на степных травах; а то татары наши как проходят помимо нее, так облизываются.
Как уходил я из становища у горячей реки - поклонился Василисе. Вальяжно загорала она на бережку в расписном сарафане, жемчужном кокошнике и сапожках сафьяновых. Серьги на ней золотом издали блещут. Метрах в ста от нее, наполовину сокрытый водой, бегемотом лежал динозавр Горыныч, не ревел, все ел глазами Василисушку! Тосковал небось о подруге, от стараний Добрыни утраченной: вот порезвились бы они вдвоем, вспенили воды горячие!
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете