Волга впадает в Каспийское море. Это не факт. Если считать, что при слиянии двух рек главной является более полноводная, то исток великой реки, впадающей в Каспий, надо искать на севере Удмуртии, где начинается Кама, которая под Казанью полноводнее Волги. Собственно, до того, как Иван Грозный взял Казань и Астрахань, нижнее течение нынешней Волги вместе с Камой называлось по-тюркски: Итиль. Но уже Повесть временных лет утверждает, что Волга течет на восток из Оковецкого леса «и впадает семьюдесятью устьями в море Хвалисское». Тут спор о первородстве. Насилу-то русские убедили татар в том, что исток – это болотный родник у деревни Волговерховье. Поедем туда.

Со второй половины 19-го века Русский бог помаленьку стал выходить из подполья. Симптомы этого были разные – от паломничества революционной молодежи «в народ» до экстазов толп в общих исповедях Иоанна Кронштадтского, от моды на псевдорусскую архитектуру до тяги к родной истории. В частности, жители волжских городов начали собирать пожертвования на возведение храма у истока Волги. Дабы «отметить духовную значимость начала великой русской реки». Храм был освящен только в 1920 году (как Преображенский, с приделами во имя княгини Ольги и Иоанна Предтечи), но уже в 1906 году при нем возникла женская монашеская община со своей деревянной Никольской церковью. В 1909 году община преобразовалась в монастырь, который с 1912 года стал называться Ольгинским. В 1928 году он был закрыт. Возобновлен уже в наше время.

Преображенский храм предполагалось расписать (это не сбылось из-за революции) фресками, посвященными княгине Ольге, которая крестилась задолго до своего внука Владимира Святого и потому считается «начальницей веры» и «корнем православия» в Русской земле. Росписи должны были изобразить «все лики святых угодников, происходящих от потомства первой святой Русской Православной Церкви». Так пишут на своем сайте монашки Ольгинской обители. И поясняют: «Собор на истоке Волги должен был стать священным местом памяти о тех людях, которые прославили землю Русскую. Народное сознание связывало исток Волги и начало христианской истории Отечества». Отлично сказано! Но я бы все же не стал путать то, что маячит в «народном сознании», с решениями церковных властей (которые только и определяют, как расписывать храмы). «Народное сознание» это скорей коллективное бессознательное, взрыв которого (кто бы там ни готовил революцию) разрушил церковный проект насаждения культа Ольги у истока Волги.

 

Ольга. Князь Игорь встретил ее около города Плескова. Одни говорят, что это Псков, а другие – что болгарский город Плисков (Плиска). Надежных подтверждений ни одному из этих толкований нет, да они нам не очень и нужны, поскольку мы занимаемся архетипикой «народного сознания», а не высасыванием из пальца научной истории. Так вот, русскому уху в названии Плесков слышится плескание, плавание, плесы. Игорь охотился, вышел к реке. И тут как раз челн, а в нем какой-то уж очень маленький гребец. Князь присмотрелся: ба, да ведь это девица! И сразу же «разгорелся желанием», стал приставать… А она ему: нет, княже. Буквально: «Зачем смущаешь меня, нескромными словами?.. Знай: лучше для меня броситься в реку, чем стерпеть поругание». Попался варяг. Речная дева (ее изначально звали Прекрасой) обворожила его.

Тот факт, что Игорь женился на нимфе (русалке, берегине, как хотите), нисколько не противоречит тому, что Ольга была историческим лицом. На этих страницах мы не раз уже видели, как нимфы соединяются, например, с иконами (см. места силы Пайгарма, Выша, Тихвинка). Почему же нимфа не может соединиться с живой женщиной? Может. Таких случаев сколько угодно. Дух родника, или дерева, или реки часто вселяется в человека, говорит из него, вдохновляет на те или иные дела, а когда человек умирает, дух принимает его имя (см. здесь, здесь, здесь и здесь). Вот так и Ольга. Речная дева соединилась в ней с первой достоверно известной русской княгиней.

Об исторической Ольге мы знаем, увы, слишком мало. А то, что знаем, вызывает недоумения. Например, в Повести временных лет сказано, что Игорь женился на ней в 903 году, а убит был в 945, когда его единственному сыну от Ольги Святославу было года четыре. Получается, что мальчик родился, когда Ольге было сильно за пятьдесят. А еще лет так через десять в нее влюбится Византийский император Константин Багрянородный. Что тут скажешь? К сожалению, даже сегодня, в век чудотворной косметики, красавицы в этом возрасте вянут. А вот нимфы никогда не вянут, всегда остаются молодками.

Похоронив неудачника мужа, разодранного древлянами (жертвоприношение дереву) меж двух берез, страшно отомстив тем древлянам, обустроив княжество, Ольга отправилась в Константинополь. Креститься? Почему бы и нет? Что значат для водной нимфы воды крещения? Нуль. У нее и в мыслях-то не было отдаться еврейскому богу. Водная процедура была для нее только способом достичь некой цели. Это прямо следует из Летописи. Император Константин, увидев северную нимфу, весьма возбудился, стал делать намеки: «Достойна ты царствовать с нами». На что Ольга ответила: «Я язычница; если хочешь крестить меня, то крести меня сам – иначе не крещусь». Крестилась, стала Еленой, вошла в мир христианских условностей. После чего Константин снова (как банный лист) пристал: «Хочу взять тебя в жены». А она ему: «Как ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью?» Царь вздохнул: «Перехитрила ты меня».

Конечно, это мифологическая история, то есть – притча. В той реальности, с которой имеет дело обычная история, Константин жениться не мог, ибо уже был женат. А смысл притчи в том, что Ольга использовала крещение чисто инструментально. И не столько даже для того, чтобы отшить старого маразматика (каковым летописец изобразил императора), сколько для того, чтобы прощупать почву на предмет: а нельзя ли женить юного Святослава на одной из византийских принцесс. Это было бы политически грамотно, но, увы, оказалось совершенно невозможно, в чем Ольга и убедилась, отправившись поговорить с патриархом о своем народе и сыне-язычнике... Разговор не получился. Патриарх перевел все на то, как Христос хранил Еноха, Ноя, Авраама, Лота, Моисея, Давида, Даниила... Кто такие? Ольга слушала и думала про себя: в печь бы их всех, под землю живьем, как древлян.

Византией в то время правили самодовольные выродки, забывшие смысл живой жизни, заменившие его пустым ритуалом. Почитайте хотя бы ту часть «Церемоний» Константина Багрянородного, в которой он описывает, как принимал русскую архонтису. С большим вкусом продуманный ряд унижений. Ольга это запомнила. Когда греки приехали в Киев с посланием императора: «Ты ведь говорила мне: когда возвращусь в Русь, много даров пришлю тебе: челядь, воск, и меха, и воинов в помощь», – она ответила: «Если ты так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе». То есть без лишних церемоний отправила Багрянородного крестного ко всем Енохам.

 

Но с какой нимфой соединилась Ольга? Ведь водных нимф много. Одно дело нимфа родника, другое – русалка притока (например, Степанида с Бабьей горы) и совсем третье – та Матерь-Волга, которой донской казак Стенька приносит в жертву княжну. Попы пытались связать Ольгу с истоком Волги. Но это притянуто за уши, тот есть – основано лишь на созвучиях: Волга и Ольга (Вольга), исток реки и исток православия. Княгиня Ольга не имела прямого отношения к Волге. А нимфа Ольга может иметь отношения к любой реке, поскольку неизвестно, где тот Плесков, около которого Прекраса очаровала Игоря. Так что уж будем считать, что она – водная нимфа вообще, чистая женственность влажной стихии, способная воплощаться во множестве форм и являться под разными именами в разных местах. У нее нет своего места силы. На истоке Волги она так и не прижилась, ибо там испокон своя нимфа.

К тому же, революция принесла с собой новые образы старых богов. Самым ярким воплощением речной нимфы советской эпохи стала Дуня Петрова из кинофильма «Волга-Волга», Стрелка. Она, конечно, идеологизирована никак не меньше, чем церковная Ольга. Но идеологию можно отбросить, и тогда откроется то, что явилось само, помимо воли авторов, из коллективного подсознания. Кто такая Дуня? Влюбленная письмоносица, сочинившая песню, которая разлетается в виде листочков по реке и которую люди подхватывают, преобразуют, транслируют дальше. То есть перед нами коммуникативная среда, в которой зарождаются и распространяются смыслы. И в этом самая суть реки как семантического поля, которое вообще-то (как всякое поле) невидимо, но может быть визуализировано. Вот визуализацией семантической энергетики реки и стала нимфа в образе девушки, от которой исходит единящее народ песнопение.

Но почему ее зовут Дуня, а не, скажем, Ольга, что было только естественно? Да потому, что Дуня – это имя, подходящее любой речной нимфе индоевропейского языкового ареала. В гимнах Ригведы река обозначается словом «дану» – отсюда и Дон, и Дунай, и Днестр, и Днепр, и Двина (Duna)... Вообще, арии, пришедшие в Индию, может быть, прямо из Оковецкого леса (потом их путь архетипически повторил тверской мужик Афанасий Никитин), очень близки жителям Русской равнины. И по генам, и по религии. Я бы, пожалуй, назвал ту религию, которую нахожу в местах силы, арьеславием (а не православием). Сами судите: Веды воспевают Громовника Индру (у нас от него остался лишь Индрик), убившего Змея Вритру (и/или – Валу, Волоса). Мать Вритры звали Дану (река, точней – ее русло, дно). Греческую Данаю (ту же Дану) поял громовержец Зевс, обернувшийся золотым дождем (античный случай Благовещенья). Дальше Данаю с сыном Персеем заколачивают в ящик и пускают по волнам...

 

Но оставим эту сказку о царе Салтане, заглянем лучше на исток Западной Двины. Это километрах в сорока южнее истока Волги. Дуня этого родника не избалована вниманием. Там поблизости нет деревень. До озера Корякина еще можно добраться на машине, а дальше – полтора километра пешком. Но есть тропинка, мосты, даже указатели. Место прекрасное, бередящее душу, прямо сияющее. Над родником построено странное бревенчатое сооружение. На нем я обнаружил иконку нетрадиционного вида: мужик с двуглавым орлом на груди держит стяг со словами «Москва – III Рим». И подпись: «Святой царь Иоанн». То есть – Грозный. Иван смотрит на ручей, уходящий в сторону Риги, где Двина (уже Даугава) впадает в Балтийское море. Наверняка вспоминает Ливонскую войну. После взятия Волги надо было утверждаться на Балтике. Такова судьба государства, выросшего на перекрестке речных путей, на истоках.

Все-таки что такое исток? Вот посмотрим: в 1133 году новгородский посадник Иванко Павлович поставил на берегу озера Стерж каменный крест, на котором написал: «почахъ рыти реку сю». Скорей всего, это – о Волге, впадающей в Стерж неподалеку от креста (и километрах в семи от своего начала). Но если даже Иванко углублял не собственно Волгу (фактически ручей в том месте), все равно речь идет о пути на реку Полу, близко подходящую своими притоками к Волжским верховьям, а впадающую – в озеро Ильмень. То есть – ведущую к Новгороду. Разумеется, посадника не интересовал абстрактный расход воды за единицу времени (полноводность), он об этом ничего не знал. Он заботился лишь об условиях перехода с Каспийской речной системы (Волга) на Балтийскую (Пола). Именно практика навигации и вела людей к истоку (задолго до Иванки), и показывала, где тут исток. Но только – не исток как родник, из которого вытекает река, а исток как зону наиболее эффективного контакта рек.

Ведь река – это щупальце, которое море тянет в сторону суши. Бассейн реки – сеть таких щупалец, продолжение моря на континенте. По водоразделам рек моря общаются между собой, обычно – попарно. Но в европейской части России есть четыре зоны, где сходятся сразу три моря (см. карту здесь). Одна из таких зон летописный Оковецкий лес, где начинаются Волга, Днепр и Двина. А также – и Пола, ведущая к Балтике через Новгород. О соприкосновении трех морей в Оковецком лесу я говорил в отчете об источнике Оковце, там же есть и цитата из Повести временных лет, прекрасно описывающая эту местность, как зону контакта культур, богов и людей. Мы также знаем, что на водоразделах в изобилии водятся духи и нимфы. Так что Иванко поставил свой крест не просто так, но – чтобы заклясть эту зону, окрестить ее, дело обычное (см., например, исток Кубены). Точно так же в 1649 году указом царя Алексея Михайловича был основан Волговерховский монастырь. Он, впрочем, скоро сгорел, не оставив следа. И только в начале 20-го века здесь начали строить храм и культивировать Ольгу.

В Волговерховье лицом к истоку реки стоит бронзовый человек в лодке. Надо так понимать: приплыл. Кто такой? На постаменте ничего не написано, так что люди строят догадки. Монашкам даже пришлось приклеить к борту лодки бумажку: «Св. Николай Чудотворец». Это они так считают. А вообще – раз изначально не пришло в голову ничего написать – это просто некий плаватель. Какой-нибудь, например, Каспийский Нерей всплыл из глубин подсознания и таким образом добрался до истока Волги. Можно, конечно, понять эту статую и как Николу (покровителя плавающих). Но все равно это явно не местный Никола, не традиционный (одно слово: бронзовый), не русский Змей. Тем не менее, место у истока – совершенно никольское, и Никольская церковь здесь очень уместна. Здесь вот именно пахнет Змеем. Но где же он?

Туземный Никола изображен на Оковецкой иконе, которая висит на портале, ведущем к истоку Волги. Напомню: Никола на этой иконе первоначально был маленьким, но в 20-м веке заметно подрос, сравнялся с Богородицей. Так что на взгляд человека, не замороченного христианскими предрассудками, на доске нарисована пара богов, породивших дитя, то есть – русская Троица. Собственно, попы пытались соединить с Ольгой как раз Оковецкую богиню. Не получилось. Может, когда и получится. Только надо иметь в виду, что у Оковецкой своя особая мифология. Это нимфа источника. Но – не только источника Оковца и не только истока Волги, нет, это нимфа вообще всех водных начал Оковецкого леса. Божество родников, родоначальница водных потоков, матерь рек и народов, живущих по их берегам. В этой связи становится ясен и Оковецкий Никола: он отец этих рек и народов, водный Змей истоков. Ну, а дитя на иконе – это тот, кто всегда утекает, чтобы вернуться.

 

Влажная Мать-Земля и Водный Змей-Волос Оковецкого леса порождают потоки, текущие в море. Но море не переполняется. Из него поднимается дух, собирается в тучи и парит над землей в облике Громовержца: подателя влаги, вечно возвращающегося к истокам, Змееборца, поражающего молнией Николу-Волоса (в сущности – собственного отца) и таким образом занимающего его место. «Тебе я место уступаю; мне время тлеть, тебе цвести» – это ведь стих от лица Змея-Волоса (царя Лайя русской мифологии), убиваемого русским Эдипом (Змееборцем-Перуном), занимающим место отца в недрах Матери Сырой Земли (Иокасты). Таков эдиповский миф народной религии. Кощуна о круговороте двух богов, извечно перерождающихся друг в друга в женственном лоне «равнодушной природы».

Все, это было последнее место силы. Но я не прощаюсь.

КАРТА МЕСТ СИЛЫ ОЛЕГА ДАВЫДОВА – ЗДЕСЬ. АРХИВ МЕСТ СИЛЫ – ЗДЕСЬ.