- Эх, Гений, на кого ты меня покинул на столь долгое время. Ведь ты не можешь уйти в себя, а если бы ты ушел в нас, я бы заметил…
- Почему? Я помню: яркое зимнее солнце, но Дед Мороз еще не выпускает тепло из своих застенков; месяц в снегу, тройки с бубенцами; они везут половину запасов крестьян в закрома Родины. …
- Да разве их с тех запасов наполнишь?
- И то вряд ли…
- А как колодец кормили борщом, как птицы долбили источник?
- Дятла помню.
- А весенний ледоход? Помнишь, как молочные льдины толкались боками меж розовых берегов?
- Здесь запамятовал…
- Да ты знаешь ли, что было, я ведь Родину опять видел!
- Неужели?
- И долгое время и в разных ипостасях! Я и без тебя кое-как про историю Карлу Ивановичу впаривал, а как снега сходить начали, пришла Марья Искусница и позвала меня с собой по делу важному. Сошлись мы с Родиной, и пошли все трое куда глаза глядят за мышкой-норушкой. И я то и не знаю, что с Родиной делать, строгая такая вся. Долго ли коротко ли шли, а иногда за руки брались с Родиной, но не было счастия в глазах ее, будто держала она меня, чтоб не сбежал от малодушия. И странный лес – ни грязи, ни прелой листвы, только ландыши белеют. Тут и мышка сошла с тропы и как начала раздуваться! Остановились мы тогда у груды камней, из которой два ключа бьют, как из трубы прорванной, только в разные стороны. И стала наша Родина строгая как на плакате! Сверкнула очами, шевельнула губами, у Марьи так глаза и расширились. Вытянула Родина руку, и сел на ту руку Родины жаворонок, будто прирученный, и запел песню весеннюю. А Родину в тот момент я бы и за руку испугался взять, не то что еще где… И скинула она птичку в один из ключей, и умерла та птичка в один миг. Взяла ее Родина за лапки, мокрую да жалкую, да и унесла в другой ключ. Выскочил жаворонок из родника – взмыл к кронам голых деревьев. И отошла от нашей Родины строгость, и стала она что-то в траве искать.
- А ты?
- Ушел я подобру-поздорову. Я так понял, что Родина Искуснице последний исток с живой и мертвой водой показала.
- Веещака оживлять?
- Уж не жаворонка. Да не помогло.
- Что, останков в болоте не сыскали?
- Да нет, тело сохранили русалки в ключах донных студеных. Да не ожил он.
- Опять в омут кинули?
- Не совсем. До полуночи плакала над ним Марья: любезный ты мой - ясный сокол, встань, пробудись, на Марьюшку свою погляди, к сердцу своему ее прижми. И прожгли его слезы - к полуночи глаза открыл, удивился, что спал столь долго. Небось слабая живая вода – без слез не работает…
На этом месте записи Эдуарда Борисовича Ольховского прекращаются окончательно.
13.
Давненько я не чувствовал себя так хорошо как после смерти. Тело было отдохнувшим навеки, и удаль молодецкая, непонятно откуда слетевшая на меня, переливалась по жилам вместе с задором и силушкой, какой не ощущал с той поры, как испил две бутылки бенедиктина и отбивался от дюжих друзей, пытавшихся выставить меня из квартиры общей знакомой. И цвела надо мной Марьюшка с глазами покрасневшими; она чмокнула меня в губы недостойные и в лес убежала. И весь я цвел ей вослед: уснешь, бывало, сном смертным в осень, а очнешься весной, и вот-вот выйдет из лесу любимая, краше которой нигде не сыскать! И небо надо мной было шире московского и облака кудрявее! И долго лежал я в траве, размышляя о березовом соке, и готовил Марье слова ласковые и ласки деликатные.
Но пока я растворял себя в любви к Марье, из лесу вышел Ольховский. И остались пусты мои объятия, и веселые ландыши в ближней поросли сменились нагими плакучими ивами вдали. А на вопрос недоуменный, объяснил мне писатель земли московской, что не видать мне боле Марьюшки, пока не свершу я три подвига, от каких счастье человечества русского. Люб я, дескать, Марьюшке, да не может она быть со мной до тех пор, пока не вычищу я конюшни Авгиевы. В переносном, оказалось, смысле. Иначе, Князь с Кущеем так меня со свету сживут, что следа простывшего не останется.
А первым моим подвигом будет дело легкое – цветок золотой бабе к терему вернуть. Троих уж посылал Кущей о возврате сговариваться, да пропадают они, лишь вой с болот несется, будто тоскуют топи по новым посланникам. А если цветок по пути завянет или не смогу я вернуться с удачей, так мне и надо. Понял уж и Ольховский, что нехорошее дело с этим цветком получилось, чует он, плохо русской земле пока болеет цветок золотой. Да еще хорошо бы с бабой договориться, чтоб помогла она наполнить закрома Родины. Есть в ее палатах, чем поживиться. Ну да это дело особое, если не получится, без меня попробуют.
А вторым моим подвигом видится Марье уговор с водяным. Очень надо, чтоб пригнал водяной стада рыб своих, икрой уснащенных, к закромам Родины полупустым. Они оттого глядишь, полными сделаются. Дело то простое, всего лишь водяненка поймать вместо заложника или лошадь отменную водяному пожаловать – посреди его водоема утопить. Да не забыть при этом вплести животному в гриву красные ленты, а самого его медом умастить. Только вот где сыскать того водяного, да и куда пчелы с Горыни подевались?
А третьим моим подвигом должна стать победа над орлом двуглавым, что уж скоро прилетит клевать печень у женщины какой-нибудь. А если еще чего свершить понадобится, тут уж Марьюшка сама скажет, тогда уж можно будет нам с ней свидеться! Так вот всегда: воскрес человек, и нет ему сразу радости – поднимайся на амбразуры!
- А пешком не ходи. Дел у тебя много, все спешные. Я бы и сам помог, для Русской земли добрые дела сделать, да мне Родину оберегать надо…
- А как ходить, на четвереньках? Я умею, только дай!
- Конь твой в деревню на похороны твои прискакал. С тех пор и стоит в старой конюшне. Я ему сена носил. И солому еще, когда сено вышло. Так что иди – ласкай, пользуйся.
Не пошел я в старую конюшню, а заорал из всей мочи своей: «Сивка-Бурка вещая каурка встань передо мной как лист перед травой». Быстро прибежал верный конь, но вместо того чтобы положить мне копыта на плечи или об ногу потереться, глядит с гордостью да с вызовом каким-то. Ушами прядает, ноздрями фыркает.
- Тум-бала, тум-бала, тумбалалайка, - спел я чтоб порадовать жеребца. Мне казалось именно так должен был поступить Иван-дурак перед авторитетом которого должен склонить голову каждый порядочный коневод, - тум-бала, тум-бала, тум-ба- ла-ла… Убежал верный конь. «Трахт ту ун трахт гебен цу нахт!» - прокричал я ему вслед разыгравшейся своей удалью. Хорошо одумался Сивка, вернулся через час. За время пока мы не виделись, конь научился цокать копытами слово Марья и слегка подрезал себе хвост. Когда я уже собирался поспешать на друге к новым приключениям, Ольховский глядя в сыру землю, добавил:
- К околице сначала приезжай. Там тебе Дарья Искусница что-то дать хочет.
Дарью я застал за очередным нетривиальным занятием. Она сидела на пеньке, а окрест нее прыгали, пятили грудь, изредка вскукарекивали и напрыгивали ей на колени пять племенных петушков из деревни. Три белых, один черный и один разноцветный. Рядом токовал на хилой ветке непонятно откуда взявшийся и как присоседившийся к ним глухарь.
- Здравствуй Дарьюшка. Гадание устраиваешь? Черный петух – дойче вермахт, красный петух – червона армия? Слыхал про такое!
- Для похлебки выбираю, - ответствовала Дарья и выбрала глухаря. Интересно, что он продолжал токовать даже когда Дарья взяла его за ноги, головой книзу.
И протянула мне русалка бывшая клубок путеводный, с которым я у Яги знакомство свел. Он горячий весь был – десятью Дашами так не нагреешь!
- Где взяла – не спрашивай. Яге не до него сейчас. А еще тебе посоветую с Кущеем не встречаться. Мало ли что ему в голову взбрести может.
- Ну спасибо Дашечкин; удружила подружка! Передавай Марье поклон мой до пяточек, и передай что вернусь как всегда – с победою!
- Поезжай уж! Хоть согреешься, а то поостыл, поди, в донных ключах студеных, у русалок под боком холодным. И вот тебе бурдючок зелена вина на дорожку. Коли совсем кровь играть перестанет, так согреешься.
И поскакали мы с Сивкой и по лесам, по сопкам, по воде! Поскольку часть пути за нами порхала стайка серых волков, Сивка летел как на крыльях моей любви к Марьюшке. Продолжал он свой резвый бег и когда волки отстали перед мертвым лесом; впрочем, и мне тоже чудились над серыми остовами деревьев хищные их тени. Глаза коня совсем бешеные, под конец чуть не пал от усталости.
Куда я так несся? После смерти вера в удачу значительно возрастает: что еще может случиться? Когда тропа к стану кущееву стала ясно протоптана, встретил я девушку Кикимору. Она озабоченно высматривала что-то во влажной земле – кофейной гуще. Вокруг весело журчали, несясь к Горыни весенние воды, но что толку в их радости, если недостача в закромах Родины и увядает заветный цветок?
- Здравствуй Кикимора, - сказал я участливо, и с коня вспененного слез, - как поживает Кущей светлый, здоров ли золотой цветок, что видел я летом?
- В беспокойстве Кущей, странные дела у нас творятся. А цветочек хворает, хоть у реки Горыни всажен, где и трава зимой не вянет.
- А что за дела странные, нечто убыль какая?
- Угадал свет-Владимир. Яга пропала. Кущей чует: по приказу Князя ее похитили. Черный кот бесприютный мается… Сроду у нас такого не водилось. Кущей даже велел караул у цветочка поставить, раз воровство началось.
- А зачем Яга Князю, если к нему Василиса с Горыни вернулась плавной поступью?
- А вот этого никто и не ведает. Был у нас гарем у одного хана татарского, так тот удавился через месяц от такой жизни. Почти и не пожил с нами…
- А ты здесь Кикиша, с какой поры обитаешь?
- Меня с тем ханом в яму грозный урусский царь опустил. Я младшей женой была, а с тех пор в девушках…
Поскольку Кикимора была слегка косенькой и смотрела во время беседы в пространство между мной и Сивкой, я вежливо простился с ней и решил обождать с въездом в становище кощеево до ночи. Только выбрал место лучом весенним согретое, гляжу – опять незадача. Возле того места звенит ручеек весенний, а возле него грустная Аленушка с козленком, что из ручья воду лакает. Запретили ей жить в Млечном Удолии, чтоб Иванушку с козленком не спутать. Жаль стало мне Иванушку и сестрицу его Аленушку, да так что кровь во мне еле ползает сметаной холодной. Погладил я козленка и заблеял он жалобно – ну и жизнь у него не позавидуешь! И достал я бурдючок дарьюшкин и отхлебнул от него малость, вроде повеселее стало. А потом и козленку налил, чтоб увеселился он, может попляшет хоть. Да не увеселился козленок со сестрой своею безутешной – допил зелено вино и пал в ручей головы не подняв. Вроде и не дышит, отмучался. Посмотрел я на Аленушку, и жутко мне стало от взгляда ее, и бежал я с того места до коня верного не оглядываясь. Утра ждать в другом месте буду…
В предутреннее время над Горынью полз столь плотный туман, что можно было похитить что угодно, не только золотой цветок или лодку. Благо обществом не охраняется. - Попасись, - сказал я Сивке, оставляя его на обширной прибрежной поляне. Верный конь все понял и не стал бежать за мною, хвостом размахивая.
Жилище Яги на столбах было заколочено, а вокруг – на полуобнаженных деревцах хохлились стаи сов и галок. С большим трудом, в тумане и полумраке отыскал я место укоренения Золотого цветочка. Помог караульный Ахметка: он спал у входа к растению, огороженному чем-то вроде парника, защищавшего от осадков, солнца и ветра. Возможно, поэтому цветок уже еле дышал. Я осторожно выкопал цветок и, несколько рискуя, возложил на место его былого прозябания бересту с надписью: «Цветокъ ископал я – Владимиръ Веещакъ. Поплыву возвернуть владелице. Не поминайте лихомъ!». Затем я уселся в лодочку Еруслана беспризорную и тихо по дымящей реке отчалил.
Добравшись до знакомого болота, выпустил я истомившийся клубок. Видимо бездушный комок шерсти несколько ошалел от длительного отсутствия своей бабы. Яги, конечно. И понесся он с непомерной прытью и все норовя загнать меня в капканы падших дерев и болотные окна. После того как я избил все ноги и чуть не утонул, пришлось плюнуть на попытку следовать со скоростью раскатившегося клубочка и проверять дорогу перед собой. Навигатор еще немного порезвился, пару раз имитировал побег, но затем стал показывать дорогу как положено. Болото в разливах весенних заполнило собой все. Тут впору на острове сидеть, как зайчику, и выть от недостатка суши. - Поросенок ты, - сказал я клубку гневно, завидев искомый замок. - Вязать тебя некому!
На этот раз хозяйка, видимо, решила принять более традиционный облик. Смутно знакомая и весьма напоминающая Всеславу из стана Кощеева, выступавшую там как одна из первых девок на реке (некоторые при виде ее рыжих волос совсем распадались на запасные части), бродила она в цветастом сарафане у места, где ранее рос цветок, сидели пес и Ольховский…
- Здравствуй хозяйка здешних угодий. Да не иссякнут прелести твои и стать. Всем ты взяла: и ростом, и дородством, и угожеством. С добрыми вестями пришел я к тебе. Хоть и захирел цветок золотой, да не умер. Будет он у тебя расти на прежнем месте, во славу земли русской хозяйке на радость!
- Здравствуй добрый молодец. Где ж цветочек?
- В суме моей отдыхает от лучей солнечных. Да только есть к тебе еще дело у общества… Иссякли закрома Родины и запустение в земле русской. Ты уж помоги по мере сил их наполнить.
- Ты пойми добрый молодец, что и сама я сюда для цветка пришла. Нет здесь никого окрест на версты долгие. И пыталась я уйти да дороги нет, как уйду - все сюда тропы возвращают.
- Все мы для цветка живем, но и закрома вещь необходимая! Помоги ты нам, люди уж все подмели по сусекам до зернышка.
- Нет у меня ничего. Хорошо варенья из розовых лепестков наварила. Им и питаюсь.
Ладно, думаю, раз не хочешь по-хорошему мы с другой стороны зайдем… И решил я обнять чудище, красной девицей обернувшееся, и обнял со всей удалью молодецкой! А она глядит на меня глазами дикими, будто разобраться не может, что с ней делают. Я ж не ради забавы ее тискаю – у меня Марьюшка еси! И собрал я в себе силы моральные (хоть боялся шерсть под рукой ощутить или запах псиный) да и начал ласку свою проявлять к тем местам ее, от которых не устоит красна девица! Вырвалась она от меня с силой недевичьей; в рожу кулачком с силой стукнула. Вот оно чудище болотное! И хотел я уж броситься на нее, пока верещит, да одумался! Что сказала б мне Марья Искусница? Что с хозяйкой сотворить после этого? Нет края у земли русской да есть пределы у человеческих возможностей… И решил я очаровать ее цветочком золотым, небось подобреет. Расстегнул я суму переметную, да и достал на свет розовый цветок золотой!
Здесь случилась совсем неожиданность. Прибегала девица в сандаликах и кричала по-звериному: цветку очень радостно, а мне очень злобно! От вида ее кровь во мне застыла и створожилась. Губы ее в этот раз превратились в кораллы, а зубы в жемчуга – выглядело это ужасно! Интересно, что при беге этой девочки земля дрожала периною, а цветок вроде пестиком повел в ея сторону. Так и есть: хозяйка прибежала; выходит я тут к Всеславе что-ли домогался, чтоб заполнить закрома да у Родины?
- Так ты что Всеслава, не хозяйка?
Тут Всеслава так надула губы, что они громко лопнули:
- Какая хозяйка!? Кущей меня послал с этой бабой насчет цветка объясняться, а я и бабу не видела, и выбраться не могу! Тут еще ты руки суешь в места укромные волшебного слова перед тем не сказав… Совсем сшалел!
Поскольку существо в образе девочки неслось на меня явно с угрожающими намерениями, я прикрылся цветком и закричал ласково да испуганно:
- Постой, постой чуд… красавица писаная, я цветок принес! Вот он!
В этот раз мой голос произвел неожиданное впечатление: мнимая девочка остановилась, задергалась, застонала и задышала тяжело да прерывисто. Боясь дальнейшей реакции, я решил помолчать и положил цветочек на землю, медленно отступая. И настигнут я был и схвачен за руку властно, но целовать скрытое чудовище не пришлось, оно вернулось к цветку и принялось несколько неуклюже втыкать его в жирную весеннюю землю, разрывая грунт юношескими, с виду, руками. Никакого внимания на меня и Всеславу она не обращала.
- Извини красавица, - поклонился я Всеславе, - обознался, - А хозяйка вот она - с цветком возится…
- Ишь какая…
- Ты ее к озеру отведи, да взгляни на отражение…
- И так вижу, не поможет нам эта гнусная девочка.
Хозяйка обернулась от цветка и посмотрела на Всеславу с неожиданной суровостью и показала язык. - Понимает, - шепнул я Всеславе и заорал во весь голос:
- Светлая девица! Пришли мы к тебе за помощью. Опустели закрома Родины! Без тебя никак! От Кощея я обращаю к тебе свой голос! У него гранаты кончились, а у тебя мы знаем запас.
Ничего не ответило мне существо в сандаликах, только вновь задышало прерывисто. Так полчаса цветком и пролюбовалось, даже плевало на него чем-то. Потом встала девочка-чудовище, напугала Всеславу, а меня в лес поманила, может там и съест за обиду цветику…
И недолго мы шли к огромному лугу, от леса до горизонта протянувшемуся - часа не прошло. А на лугу паслось столько коров, свиней, овец, гусей, что и звезд на ночном небе не хватит перечесть. И неведомая река текла у луга, и плавало в реке столько уток, что и зоопарк позавидует. Среди уток что-то всхрапывало и фыркало – там купались красные кони. Хозяйка издала громкий звук, напоминающий «кыш» и утки с гусями улетели, создав в речке большие волны. А небо… сколь красиво оно здесь после их улета! Отчего в такой цвет не красят потолок в следственном изоляторе? Затем хозяйка крикнула коровам нечто вроде «обобе» и огромный бык повел за собой стадо в реку. Так и ушли они по пузо в воде, выгнав реку из берегов. По залитому берегу за стадом гнались, визжа, блея и оскальзываясь, овцы, свиньи и козы. Хотел и я по следам стада пойти, пастухом выступить, да передумал: авось сами куда-нибудь дойдут. Поклонился я существу поясно и пошел забирать Всеславу от теремов просторных. Когда я бросил на девочку прощальный взгляд, оно было в подлинном обличье без одежд и сандалий, как это жутко – видеть большое мохнатое чудовище, скачущее вокруг цветочка или прыгающее через веревочку!
Обратный путь также получился сложноватым. Я разрывался между Всеславой, норовившей присесть отдохнуть и клубочком, стремившимся поскорее выбраться с болота. Лодка куда-то уплыла или утонула, а на месте где я ее оставил плескалась разлившаяся Горынь. Вспомнил я, как рассказ про нас в школе назывался: «Кладовая солнца». Мальчик с девочкой пошли за развесистой клюквой, а их в болото засосало! И учительница объяснила нам, что мальчик являет собой исследователя, а девочка – освоителя! Что могли мы с Всеславой исследовать и открыть в этой трясине? Мы шатались и оступались в болотные воды, а клюквы все не было, как и другой снеди. Хорошо Всеслава какие-то корешки откопала, от них есть захотелось еще более. Славно, что клубочек берегом из болота нас вывел, хоть и на три дня больше таскал. Потом пропал вообще. Зря Всеслава сказала, что кофту из него свяжет нарядную. Ну да ничего, еле передвигая ноги и с ненавистью слушая стоны Всеславы об усталости и голоде (рыбку она жареную съесть хочет с яблочком, понимаешь) мы вышли к знакомым местам. Всеслава видно совсем приустала: голос ее стал неземной, а говорила она им тихо как рыба. Чтоб время занять рассказал я ей про задачку с водяным и еще много чего.
А как начались места спутнице знакомые так пошла она побойчей, с кочки на кочку скачет – куда там козе! Есть здесь, говорит, озеро Девичье, очень чистое оно да светлое. Мы сюда с подругами купаться ходим. А у водяного сынок такой проказа! Подруг не трогает, все меня за ногу хватат, норовит стащить мои ноженьки на дно озерное баловник. Только силенок у него маловато, хлипок еще. Надоел уже, а подругам завидно…
- Слушай Вселсавушка, а вытащи-ка ты, баба русская - красная да баская, того водяненка на сушу. Нам водяной за него богатый выкуп даст, вот мы закрома до ушей и заполним!
- Ой нехорошее это дело!?
- Так для Руси ведь, для Кощея, для него родимого!
- Водяной прогневится… где купаться потом?
- А ты на Серебряную реку приходи… вода там … в три раза красивее станешь, попа в три раза шире, а коса за тобой волочиться будет как хвост за павлином! Павлина знаешь?
- Неудобно с такой косой, я покороче люблю, да и насчет попы я сомневаюсь, а тебе не пристало с девушкой о таком говорить. Такие как ты лишь у Охальника живут.
- Не хочу я у Охальника жить, а не хочешь так не купайся ни в реке Серебряной, ни в Золотой, ни в Горыни - живи себе без косы и без грации.
- Ну уж ладно, сладкоустый Володя, скупаюсь я в Девичьем озере, только костер надо запалить золы изготовить, а то боюсь я водяного.
Как все было идиллически, пока жгли мы костер на берегу Девичьего озера, сидим себе на пламя любуемся. Как догорел костер, отослала меня Всеслава подальше от бережка – здесь парням нельзя вообще и на меня не смотри – глаза ослепнут, а если голос подам так беги на помощь с глазами закрытыми.
Когда я лежал в весенней подростковой траве я думал о том, как прохаживается по берегу обнаженная рыжая Всеслава и думает о том что я любуюсь ее статями из кустов или деревьев. Ан зря прохаживаешься. От такой усталости как у меня надо со сном бороться, а не с желаниями озорными и смежались мои глаза, и виделась Марья Искусница, что гуляет у подножья утеса заветного, и летят над ней облака, возвращаясь из жарких стран…
В полузабытьи мне лишь показался какой-то шум. Но поборов лень да дрему вышел я к озеру, взглянуть, что там да как. Увиденное поразило меня: из каких-либо признаков присутствия Всеславы были лишь одежда да лапти у изреза воды. Даже кругов на поверхности не было! Подождав не вынырнет ли шалунишка отдохнувшая, я метнулся к костру и начал таскать из него горстями золу вместе с углями и швырять в озеро. Не прошло и трех минут и забурлило озеро – взыграла вода. Значит бился водяной в истерике о камни придонные – вот-вот вынырнет! Но вместо водяного на поверхности воды появилось женское тело с рыжими волосами. Как достал я его оказалось Всеславою, смотревшейся как рыбка, побывавшая во рту у другой рыбки. Один глаз без зрачка открыт и рот – дикое зрелище, надавил осторожно ей на грудь или грудину там – вздохнула Всеслава: Ох и хорошо, - говорит, - у водяного с водяницей в подводном дворце!
- Эй, - говорю осторожно, - солнышко заголенное, - ты водяненка случаем не поймала?
- Поймала, - бормочет как пьяная, - почти уж вытащила его, а тут что-то как дернет… А потом открываю глаза и такие рыбки красивые! Охмуреть!
Полежала еще Всеслава, отдыхая от пучин водных, а потом разинула глаза – хоть чай из них пей и как давай хохотать!
«Не сдюжила испытаний», - подумалось, а потом пригляделся и сообразил: русалки морок наводят! Осмотрел я озерцо - не шелохнется; вдруг вроде шепота наверху. Поднял глаза усталые – сидят на ветвях, играют. Хвостами колыхают – виляют вместе с бедрами. Может русальная неделя какая? Эй, - кричу, - русалки знакомые, хватит девку щекотать, итак полуживая. Лучше помогите мне, авось и я вам сгожусь.
- А отдашь нам подружку свою? Заскучали мы без Дарьи Искусницы! Да и тебя немого да бездыханного уж нет с нами в ключах студеных.
- Может и отдам, а может и чего лучше предложу… Не хотите ли фотомодели водные разрыв-травы да по бросовой цене? За одного водяненка один пучок!
- Может лучше водяницу, с водяненком мы и сами поиграть порой можем, а та бесполезная… А ты покажи сперва с тобой ли разрыв-трава?!
- Покажу! Только отвернусь да в рот суну! Так что если смешить будете, во мне трава и останется! Или вот Всеславушке в рот положу, она тоже не побрезгует.
Всеславушка всем своим умершим видом выразила мне то ли поддержку то ли отвращение и положила нога на ногу – может стесняется. Отвернувшись я сунул разрыв-траву в рот – навроде кляпа, а пару травинок положил - воткнул в пухлые губы спутницы. Она их немедленно проглотила. Зашуршали русалки, захихикали – они слезли с ветвей, нырнули в воды озерные. И вот уж тащат мне существо неведомое, что орет белугою и ручонками четырехпалыми к Всеславе тянется.
Вынырнул тут водяной из озера по пояс. Был он стар, лыс, с длинной седою бородой и большим брюхом, горбатый весь в грязи и тине. В свободных от грязи местах тело его переливалось свежею синей рыбой. Он и хлопал в ладоши с перепонками и орал, ржал как лошадь, бил по воде лапами, кричал выпью, блеял бараном.
Эй, - говорю, - человек-амфибия, ты тут не очень то! Если похабник такой хочешь своего водяненка назад, гони всю рыбу икорную к закромам Родины. А не то мы ему живо жабры повыдергаем!
Возмутилась вода и пошла на нас – во озеро смыть. Еле удержал я Всеславу в объятиях трепетных, а она с шоку чего-то о женитьбе лепечет.
Из ветвей раздался испуганный шепот (русалки надежно спрятались в елях и соснах: колются да незаметно; только бюсты да водоросли свисают):
- Он говорит: много просишь, не уйти вам отсюда, ему леший, полевой да болотник пособят; да и что вам делать с водяненком, коль откажет он выкупе?!
- Мы твоего водяненка на уху пустим! Эй, Всеслава ставь котел на огонь, точи ножи вострые! Счас похлебаем ушицы наваристой! – (Всеславка издала звук напоминающий «пых»).
- Он кричит, - раздался шепот из хвои (водяной действительно бесновался), - что таких людей побитых заморозками ему еще видеть не доводилось и он мечтал, что таких и не бывает…
- Передай, что приглашаю я его на людей посмотреть в Москву – на метро Динамо или в Лефортовский изолятор, пусть сам выбирает, мы народ гостеприимный…
Еще шибче забился водяной – взмутил воду в озере, и так уж не Девичьем. А на подможку ему водяница всплыла – жуткое существо – поперек Всеславки шире! И давай нечто вроде синхронного плавания показывать - и воду ногами бьют, и пузыри огромные пущают и свиньями хрючат и еще не сказать что вытворяют.
- Он говорит, - русалочки шепчут, - что погнал он все стада свои рыбные к той реке что у закромов протекает, она теперь сама на где надо на берег прыгнет и до закромов доберется. Ему верить можно! Отпускай сынка его!
Отпустил я водяненка – надоел уже – нервничает, бьется в конвульсиях, жабрами хлопает, губами мокрыми Всеславины ноги достать норовит. И вспенилась вода! Погнал куда-то водяной свое рыбье стадо. Надо было еще чего у него спросить кроме водяницы: для закромов что ни есть сгодится.
Первые три часа хода после Девичьего озера приодетая Всеслава так фыркала на меня – Сивка позавидует. А потом уставать начала – сдала совсем. Да здесь уж такие места начались! – без гида протопаешь! – даже гору где раньше теплый камень лежал видно! И у Всеславы тоже знакомые до боли места переживание пробудили: вскрикнула девица и пала без чувств на юную поросль ландышей – будто нарочно места дожидалась! Ничего думаю, пусть поваляется, устала поди.
И приветлив был Кущей и обнял меня радостно. Пришло к ним стадо несметное и прилетели стаи птичьи. И отправил он все это с провожатыми к закромам. Только вот одна неувязка вышла: Ахметка кабана убил из странной ненависти, а казак Загребайко трех свинок из аппетита. Приказал Кущей привязать свинорезов к дереву, а на их глазах свининой лакомиться да похваливать. Татары, обидевшиеся на полное неучастие в званом пире, завалили телку и также присоединились к издевательству. Боясь полного истребления стада, Кущей приказал Еруслану ускорить выступление.
- Вчера и ушли, а гуси с утками над стадом кружатся. Сокол ясный прилетал, посмотреть может хотел… Заклевали его. Хороший был сокол, Финистом звали. А тебе, свет-Владимир спасибо, извини, коли что не так вышло. Раз баба мохнатая приказ дала скотам к нам шагать, знать приживется золотой цветок. Должна воспрять земля русская… если еще какая напасть не случится.
- Ох и устал я бродить по делам казенным. Приказал бы угостить меня чем-нибудь…
- А слыхал я тебя Князь осенью угостил, за честь дочки своей нецелованной… Ну да ничего, вот заполнятся закрома Родины мы этим гадам такой разбой покажем! Хоть пальцем, хоть не пальцем его баб тронем. Пожалеет еще Василисушка…
- Слыхал я еще об орле двуглавом, что прилететь обещался.
- Я значится, не слыхал, а тебе ведомо? Плохая это птица. Печень клюет, а наверху кто-нибудь на Русь нападает. Я б на месте Князя еще в прошлый раз силок бы на него соорудил…
- А если не давать ему печень клевать?
- Скажешь тоже. Тогда совсем тьма падет над землей московской. А печень она отрастет, как полежит девица поклеванная в реке Молочной деньков двадцать… И кого Князь интересно в этот раз против орла выставит?
- Вроде мне идти придется!
- Я не о том… Какую деву иль жену к скале ему на поклевку привяжет. А то орел сам выберет, однажды на Василису напал.
- Ничего, побью я орла окаянного. А еще краса ваша русская с косою и попой до колена – Всеслава, у края мертвого леса в бессилии лежит. Заберите, может пригодится кому.
- Коня своего забери. Он у татарских кобылиц сено воровал. Хорошо изловить они его не сумели… Татары, да и кобылицы их.
На поляне прибрежной, где оставил я Сивку, меня поджидала Аленушка. Вот ведь чего удумала: за козлика своего коня строевого меня лишить хочет, злопамятная!
Что, - говорю грозно, - сестрица Аленушка, - мало тебе усыпления козлика, тебе погибели коня резвого подавай?
- Спасибо тебе, свет Володя,- пала мне в ноги Аленушка, - не погиб братец Иванушка от зелена вина. Полежал в ручье и вновь отроком обернулся!
- И то славно. Поглядеть бы на него, редко такое увидишь.
- Так запил он. Стащил в стане Кущея жбан с брагой и по лесу пьет да бегает, чтоб не отобрали… Но все одно спасибо тебе большое, навек в долгу я за щедрость твою. Вот возьми колокольчик махонький, что на шее висел у козленка Иванушки. Он спасет тебя от погибели и в лесу и в небе и под водой.
- Это кстати. А он точно спасет?
- Надеяться то можно… . Наутро выехали мы с Сивкой с Горыни в Удолье Млечное. В запое от весенних ветров мохнатый лес гудел уже третьи сутки, но теперь стихия разгулялась вовсю. Здесь вдарил самый крупный дождь и в каждой его капле, с кулак размером, переливалось что-то знакомое и неуловимое: не то вечер на реке Золотой не то Марья Искусница; а гром бил по камням, встречая нас, и отражался от них фанфарами. Молния била в толстые стволы дерев, расщепляя их и возжигая. Первая майская гроза оживила мертвый лес! И посреди этого великолепия неслись мы с конем навстречу последнему подвигу. продолжение
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете