Продолжение. Предыдущее здесь. О «Блюзе бродячего пса» и его авторе – здесь. Начало «Блюза» – здесь.

Мы решили взглянуть на курорт. Оставили Чена сторожить палатку с барахлом – Чен костьми ляжет, но не подпустит инопришельца. Отправились. В беловато-голубом утреннем небе, переливаясь в солнечных лучах красным крылом, парил дельтаплан. Я позавидовал беззвучному вольному полету пилота. Хорошо бы почувствовать себя свободной птицей.

Пришли.

На раскаленной асфальтовой набережной без порядка двигалась толпа – голая до крайней степени и полуголая. Атлетический молодец в грязном колпаке и таком же халате, надетом на волосатую грудь, жарил в мангале шашлыки из неизвестного мяса – чтобы его прожевать, нужны стальные зубы. В двух шагах очередь осаждала ларек «Воды, соки, вино». Пропустив под сигарету один-другой стакан и заполнив мадерой фляжки, банки и оплетенные бутыли, отдыхающие с победной радостью возвращались под алое пляжное солнце.

На паперти сидел бард, заросший до бровей и ушей юной растительностью, в шкуре шерстью наружу. Наигрывая вкривь и вкось на гитаре блатной заезженный мотивчик, голосом Высоцкого кричал о невзгодах-радостях лагерной жизни. Его с чувством слушали совершеннолетние и несовершеннолетние.

А за парапетом под навесами и на колючей гальке спина к спине, живот к животу, бок к боку – неважно, что чужие ноги касаются макушки – разместилась человечина. Единственным и, пожалуй, инстинктивным желанием было избавиться от бело-серого цвета кожи. Насыщенный сигаретным дымом воздух звенел разноголосицей, визгом транзисторов – никто их не слушал – треньканьем гитар под подвыв голосов. Шлепали карты, передвигались фигуры шахмат, мокро плескалась вода у берега под телами. Ветерок разносил нечистые запахи, как в метро в час пик. Пляжи были вдоль и поперек обнесены проволочными сетками высотой в рост. Зачем голому человеку проволока?

– Пулеметных вышек не хватает, – бросил Васька.

У пивного автомата нас обступила компания москвичей – поклонники нашей музыки.

– И вы здесь, господа?

– Ве-ли-ко-леп-но!

– С группой?

– Давать концерты? Помираем по настоящему джазу. Как вечер – помираем.

Хорошенькая брюнетка впилась в Васькин локоть коричнево-бархатной ручкой.

– Я обожаю вас, Цесарский, кровь отдам! Слушала вас на джаз-фестивале в Тбилиси. Восторг! кровь отдам! – быстро лепетали ее губы. Но взгляд отсутствовал.

Вглядываюсь в равнодушно-веселые лица. Как будто радость им не принадлежала. Компания курила, передавая друг другу, длинную сигарету. Принюхиваясь, улавливаю сладковатый запах конопли. Стало быть, травку курим.

– А ваша Роза уже здесь. Вы нарочно ее сюда раньше запузырили? Чудо как солирует.

Васька побледнел сквозь загар. Вырвал локоть из-под лапки брюнетки.

– Где солирует?

– Каждый вечер в «Карадаге».

– У-по-и-тель-но!

– Мечтаем вами насладиться, господа.

– Гарантируем скандальный аншлаг!

Мы отделались от компании. На Ваське лица не было.

Долго шли молча.

– Я должен ее увидеть, – треснувшим голосом наконец сказал Васька.

– Зачем?

– Чтобы вернуть. Я должен, понимаешь? Я ее помню, не могу…

Я вспомнил нашу уже несуществующую группу. Замену Герману и Штиссу можно найти. Но замена никогда не восполнит потери. Потеряв любимую, можно найти похожую. Сойдется и на взгляд, и на ощупь, и губы, и глаза, и руки… Но неповторимые милые привычки, непередаваемые интонации голоса не совпадут. Душа не повторится.

Я вглядываюсь в карие крапинки, мерцающие в его серых глазах.

– Ты же раньше мог?

– Но она здесь, – и Васька с отчаянием.– Рядом!

Ладно. К ресторану «Карадаг» подкатываем на джипе в начале десятого. Возле дверей на щите плакат: «Выступает вокально-инструментальный ансамбль “До, ре, ми”. Художественный руководитель и солистка Роза Цесарская. Милости просим!»

Ай да Роза!

Душно-темный зал встретил нас аплодисментами: – Роза закрыла ротик, музыканты отложили инструменты. Танцующая публика, перестав дергаться по паркету, обливаясь потом, отринула к столикам. «Инструментальный ансамбль», сойдя с низкой эстрады, пошел за занавеску буфета подкрепиться. Знакомая картина… А Роза в коротком белом платье – полнеешь, Роза, – вздернув курносый носик и пораженно раскрыв глаза, устремилась к нам,

– Васенька! Сева! – и темно-кофейными руками обняла нас за шею.

Вдыхаю резкий запах ее горячей кожи. У Васьки прыгали губы. Отпустила.

– Господи, как я рада, господи!..

Васька, наконец, справился с губами, почтительно поцеловал ей руку и не к селу, не к городу:

– Царице Карадага – наш привет и уважение.

– Царствую помаленьку, – улыбнулась Роза, показывая зубы белее снега. Взяла нас за руки. – У меня пауза. Пойдем к столу.

И повела к банкетно накрытому столику. За ним сидели двое негров и наш товарищ в штатском. Первый – атлетно-могучий, с седыми волосами, второй – помельче, с перебитым боксерским носом, третий – товарищ как товарищ, в мятом белом пиджаке.

– Мой отец, Ромео Лаунда, – представила седого Роза. – Его адъютант и Петр Петрович. – И нас: – Мой муж и сердечный друг.

Судя по глазам, Лаунда ни черта не понял, и Петр Петрович сказал ему фразу на неизвестном наречии. Лаунда поперхнулся шампанским, смерил Ваську взглядом и спросил:

– Хасбанд?

– Точно, – уверенно ответил Василий.

По грубо-сильной физиономии Лаунды пробежала тень. Налил всем шампанского. Васька отпил хороший глоток и добавил коньяку. Поднялся:

– За ваше здоровье, Роза Ромеовна. Так вас теперь изволите величать?

Роза поморщилась:

– Не начинай.

Выпили. Лаунда положил свою черно-тяжелую клешню на плечико Розы и толстыми серыми губами промямлил:

– Доченька.

– Товарищ Лаунда направляется в Ялту на санаторное лечение, – пояснил Петр Петрович. – Вообще-то Восточный Крым закрыт для иностранцев, но в виде исключения… – Взглянул на нас подвыпившим взглядом. – И надо же встретить дочку. А, может быть, она ему вовсе и не… нужно проверить факт рождения. Вы подтверждаете?

В Васькиных глазах вспыхнули искорки.

– Слушай, майор…

– Я не майор, – подкисшим тенорком перебил Петр Петрович.

– Ну, все равно, лейтенант, – Васька продолжал. – Ейная мамаша от этого Ромео понесла ее в фестивальную ночь под кремлевской елкой.

– В точности факт, – вставила Роза.

И Васька с широкой захмелевшей улыбкой дотронулся до клешни Луанды.

– Привет, папаша!

Я тем временем тихо говорю Розе:

– Уедешь в Сенегал, выйдешь там замуж за американца и будешь петь босанову в Бразилии.

Она вперила в меня немигающий черный взгляд:

– Сбываются твои шуточки, дьявол ты. Сущий дьявол.

– Нечистая сила приносит людям зло. – Целую ее нежные пальчики. – Разве я принес тебе зло?

Роза опустила взгляд.

– Я всегда помнила тебя. Всегда буду помнить.

Милая ты моя.

Слышу жалобы Петра Петровича Ваське:

– Четвертый день пьянствуем в кабаке. Глаза б мои его не видели.

– Служба такая, – посочувствовал Васька и бухнул в фужер коньяку. – А я – первый.

Спрашиваю Розу:

– Что новоявленный родитель?

Роза дернула плечиком:

– А черт его разберет. Он у них большая шишка. Денежный, хотя и коммунист. Там разберусь. – Взглянула на сиротливо захмелевшего Ваську. – Васю не бросай. Он без тебя пропадет. – Мягко, печально улыбнулась – Чена поцелуй. Большой души человек.

Поцелую.

На эстраде появился «инструментальный ансамбль»: баритон сакс, труба, контрабас, гитара и ударник. Роза пошла к эстраде и сказала в микрофон:

– Горняки Донбасса просят исполнить «Листья желтые». Исполняю вашу просьбу. Кстати говоря, это моя любимая песня.

И прищелкнула пальцами три раза. Ансамбль бодро повел мелодию. Ребята со школярским старанием играли ноты, а не звуки.

Вступила Роза. Провела все слова немудрящей песенки и после легкой паузы, перепутывая мелодию до неузнаваемости, перешла на скороговорку, то замедляя, то убыстряя темп. Музыканты, как могли, сопровождали ей. Но куда им тягаться с вдохновенным мастерством Розы! Она пела для нас, не спуская с меня и Василия взгляда.

У меня защипало в носу, а из васькиных глаз потекли слезы, оставляя на щеках дорожки, и он их не вытирал. Ромео Луанда под столом в такт притоптывал ногами, пришептывая восхищенными губами:

– Браво… Браво…

Меня неудержимо потащило на эстраду. Выхватываю из рук трубача трубу и подношу мундштук к затвердевшим губам. На мгновение закрыв рот, Роза бросает на меня призывный, быстрый взгляд. Точно попадаю в тональность ее голоса и повторяю в верхнем регистре спетую изощренную фразу. Ее голос и труба сливаются вместе, расходятся, повторяют друг друга, снова сливаются… Я жестом останавливаю оркестр – не мешайте, не мешайте нам. Только ударник, как может, держит ритм.

Вскочив из-за столиков, публика обступила эстраду. Различаю поневоле восхищенные глаза, полуоткрытые рты.

Набираю дыхание и сажусь на предельно высокую ноту, медленно спускаюсь до нижней октавы. Снова взлетаю. Сможет ли Роза следовать за мной? Молодец – смогла.

Выбираю пять нот и повторяю в быстром темпе еще раз, еще раз, еще… Перевожу дыхание и уступаю куцую фразу Розе. Она устала, голос дрожит, прерывается.

Публика пришла в движение. Вижу, как помимо воли задергались головы, руки. Наши повторы подействовали. Довести их, как в Красноярске?

Роза молит глазами – не надо.

Нащупываю мотив «Желтых листьев». Под мой лирический надрыв Роза пропела финальные слова песенки, и мы кончаем.

Публика наградила нас несдержанными аплодисментами – особенно старалась давешняя московская компания. С благодарностью отдаю униженному трубачу его трубу, целую дрожащую ручку Розы. Мы кланяемся. Довожу Розу до столика. Навстречу нам поднимается, вытирая влажные от слез щеки, Васька:

– Потрясающе, братцы! Потрясно…

Лаунда воздел руки.

– Карашо!

Его невозмутимый адъютант – на то он и адъютант – налил нам шампанского. Петр Петрович спал, уткнувшись в локти. Незаметно ухожу. Счастьем они считают то, что прочно удается. Пусть ей удастся.

Джип бежит по лунным холмам. Песня мотора на однообразной ноте клонит в сон. Показалась темно-бархатная ширь моря и неживая белизна лунной дорожки на воде. Останавливаюсь на полынном берегу, спускаюсь на не остывший за вечер пляж, погружаюсь в тепло-ласковую воду и плыву по разбеленной лунной тропе. Куда она приведет?..

Остудившись, возвращаюсь. Вытянувшись на песке, вслушиваюсь во вздрагивающую от шороха прибоя тишину. Быть может, это и есть счастье. Погрузиться в сновидения помешал Чен. Прибежал, захлебываясь веселым лаем. Облизал всего, оглядел джип.

«А Василий где?»

– Он Розу нашел, – отвечаю.

«Бедолага».

Васька возвратился на другой день к вечеру. Сильно опохмелившийся и разбито-печальный уполз в палатку, и я ничего не мог от него добиться. С этой поры и до конца своих дней он будет жить в печали.

Продолжение