ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ.

Зная устройство ельцинской души, можно посмотреть на то, что он делал, оказавшись первым секретарем МГК под новым углом зрения. Заступив на это пост, Борис Николаевич начал, как говорится в среде хулиганствующих малолеток, «нарываться». С точки зрения замордованных властью советских людей это выглядело как «наведение порядка», «стремление быть ближе к народу», «борьба против льгот и привилегий». С точки зрения нашей теории карьерных технологий это было типичным «Докажи готовность» из «Атаки слабой позиции». Но если рассматривать происходившее в контексте работы психологических механизмов Ельцина, то станет понятно, что в основе этого поведения лежала работа «Отцовского сына», который создавал предпосылки для порки. Он, так сказать, подсовывал иголку под попку училке (старшим товарищам, в частности – Лигачеву) и наблюдал, какая будет реакция.

Лигачев реагировал, но вовсе не так, как Ельцин в глубине души ожидал. Он просто говорил что-то вроде: Борис, ну зачем ты вбиваешь в стул, на который садятся солидные взрослые люди патефонную иголку, не надо Борис, ты не прав. Строго говорил, авторитарно, быть может, но – отнюдь не занимался рукоприкладством. И даже голоса не повышал. В свою очередь Ельцин тоже вел себя на Политбюро довольно прилично: особенно резко со старшими товарищами не препирался, все больше отмалчивался. Это уж потом он будет рассказывать о «серьезных стычках на Политбюро» так, что избирателям будет казаться: ну орел!..

Вот, например, как развивались события на заседании Политбюро 10.09.87, которое упоминается в том самом письме Ельцина Горбачеву, из-за которого разгорелся скандал на октябрьском Пленуме. В тот день в отсутствие Горбачева заседание вел Лигачев. Он поднял вопрос о публикации в московской печати правил проведения митингов и демонстрации, принятых Моссоветом. В книге Виталия Воротникова «А было это так…» (представляющей собой в основном дневниковые записи…) рассказывается: «Лигачев выступил резко: «Почему Ельцин не рассмотрел этот вопрос на бюро МГК? Ведь еще 6 августа, когда ты, Борис Николаевич, поднимал на Политбюро этот вопрос, то Горбачев просил тебя проработать и внести предложения о порядке проведения всяких демонстраций, митингов и шествий. Ты согласился. А сделали по-другому. Ведь принятый Моссоветом порядок беспределен. Он не определяет многие параметры: предварительное согласование, место и продолжительность демонстраций, количество людей. Кто ответствен за безопасность и т.п.» Ельцин оправдывался: «Это дело Советов, я же докладывал на Политбюро, было дано добро». – «Неверно, было дано принципиальное согласие – разработать правила проведения митингов, шествий. Горбачев сказал, вносите предложения, а вы пустили на самотек. Надо же иметь единый порядок не только по Москве, но и по стране». Другие товарищи подтвердили, что прав Лигачев. Ельцин отмолчался».

На заседании Политбюро «отмолчался», а потом сел и накатал письмо Горбачеву. И в этом письме ситуация выглядит иначе, чем в дневнике у Воротникова. Вот как Ельцин воспринимает и описывает в письме генсеку ту стычку: «В отношении меня после июньского Пленума ЦК и с учетом Политбюро 10/1Х, нападки с его (Лигачева. – О.Д.) стороны я не могу не назвать иначе, как скоординированная травля. Решение исполкома по демонстрациям – это городской вопрос, и решался он правильно. Мне непонятна роль созданной комиссии и прошу Вас поправить создавшуюся ситуацию». Мальчик жалуется.

Действительно, черт возьми, обидно – работаешь, стараешься, совершаешь «ошибки», создаешь почву для серьезных эксцессов, а тебя не то, что не бьют, а в довольно вежливой (хоть и, конечно, обидной) форме поправляют. Ведь, если отбросить эмоции, постановление Моссовета о митингах, о котором выше шла речь, создавало такие прекрасные возможности для злоупотреблений (и со стороны демонстрантов, и со стороны милиции), что могло, если бы его вскоре не изменили, привести к действительно серьезным инцидентам. В том числе – и для Ельцина. Но комиссия, которая была создана после этого заседания Политбюро, внесла изменения в правила проведения митингов и в результате кровь в Москве не пролилась аж до августа 91-го. С точки зрения «Отцовского сына» (который вообще-то не кровожаден, но может использовать кровопролитие для того, чтобы вызвать побои себе на голову, как это было, например, в 93-м), это возмутительно. А с точки зрения нормального обывателя – прав был товарищ Лигачев, даром что партийный консерватор.

Но вот как раз то, что вбивание патефонных иголок в стулья авторитетных руководителей все никак не приводило к серьезным эксцессам, и раздражало особенно Ельцина, бесило его, затмевало ум, толкало ко все новым провокациям. Он устал быть пай-мальчиком, он жаждал порки. В состоянии этой духовной жажды, вернувшись однажды с заседания Политбюро, он сел и написал Горбачеву, отдыхавшему в это время на юге, вышецитированное письмо.

Под письмом стоит дата – 12.09.87. Борис Николаевич утверждает, что написал его при следующих обстоятельства: «Закончилось Политбюро. Я вернулся в свой кабинет, взял чистый лист бумаги. Еще раз подумал, прикинул все и начал писать». И сразу же отправил. Еще через несколько страниц «Исповеди» объяснено: «Очередная перепалка произошла с Лигачевым на Политбюро по вопросам социальной справедливости, отмены привилегий и льгот. После окончания заседания я вернулся к себе в кабинет и написал письмо в Пицунду, где отдыхал Горбачев». Тут Ельцин по своему обыкновению что-то путает. Во-первых, Горбачев тогда отдыхал не на Кавказе, а в Крыму. Во-вторых, Борис Николаевич упоминает в своем письме Политбюро от 10.09.87 и тут же утверждает, что, придя с заседания, прошедшего 12.09.87, написал письмо. Но ведь заседания Политбюро проходили по четвергам. Как же два уважаемых партийных деятеля могли сцепиться на Политбюро в субботу? Впрочем, что нам ломать над этим голову… Интереснее посмотреть, что это было за письмо. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги «Гений карьеры. Схемы, которые привели Горбачева к власти»