НАЧАЛО РОМАНА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА – ЗДЕСЬ.

I

По ночам вдруг стали собираться все вместе и жечь на берегу реки костер. Иногда шел снег, иногда небо было большим и чистым, и можно было плавать по нему без весел. Однажды щепки загорелись сами, а новые не принимались, тогда все сели вокруг огня и стали греть руки, и Квадрат первым сказал: “Как хорошо. Я все-таки в глубине не верил, что ничего уже не будет, и вот, видите, я прав”.

— Так ничего и нет, — съязвил Кровь, — ни вас, ни Леры, ни того, кто ею захлебнулся, есть только я… и хуже всего, что вы мне снитесь. Но проснусь — и вы исчезнете.

Квадрат: Да, да, я понимаю, но ведь сейчас вы спите, а я говорю только о том, что сейчас. Я вас никогда не любил. Не потому что вы были первым у Леры, и благодаря вам, она обманула меня в Раю. Просто не любил…

Кровь: Мне-то какое дело…

Вокруг из гипсовых, мраморных фигур вылуплялись живые существа, они отряхивались от обломков и сходили с пьедестала. Шли мальчики подростки, у которых фаллусы стояли, как памятники.

Человек-Час: А где вы сейчас живете?

Кровь: Все там же, в левом углу работы Серюзье, знаете, той, что он написал на папиросной коробке, в левом углу, я там сплю.

Человек-Час: Вы сумасшедший? Вот истинный ад — сниться сумасшедшему.

Лера: А я хочу вина. Пойдите, купите кто-нибудь, я вам деньги дам.

Кровь (Лере): Наверное, ты верлибр?

Лера: Может быть, только не стансы, не люблю твердую форму.

Кровь (Квадрату): А вот вы явно сонет.

Квадрат: Да пошел ты на хуй.

Кровь: я же говорю, что сонет… Знаете, кто самый несчастный в зоопарке? Медведь. Ему зимой положено спать, а его будят каждый день и показывают. Я — медведь, я буду рычать: р-ру-ху-р.

Человек-Час: Так сделайте что-нибудь с собой. И всему конец, никакой связи, решайтесь!

Кровь: Что можно сделать с собой во сне? Разве повесишься, зарежешься… а наяву я не решусь. Нет, я — медведь, я буду рычать! ру-р-р!

Квадрат: Встаньте парами, уходим. (Лере) Встань со мной, пожалуйста.

Дальше разговор можно записать в два столбика:

левый столбик:

Квадрат — Лера

Помнишь, весло и вода, и звук плик-плик… Это было на самом деле, это я проникал в тебя во сне.

 А! Вот это: внутри не было ни ветра, ни течения, и все замерло, и слышался только сводящий с ума звук, такой плик-плик. Это?

 Да. И к утру ноги твои устали, ослабли, и я выскользнул с этим капающим звуком.

— Я тебе потом звонила. Я хотела поехать с тобой в Рай. Но мне отвечали про жирные пятна, проем двери…

— Я знаю, не звони больше никогда.

— А как же нам опять увидеться?

— Но ты же придешь к реке?

— Может быть, но знаешь, это очень трудно, когда снишься… Там свои неудобства, здесь свои.

— А помнишь, нас там видела собака в лесу?

— Помню, шел дождь, редкий-редкий, как твои еще не подросшие волосики на лобке.

— Ты все забыл, был пушистый снег, пушистее треугольника.

— И был обыск земли, самый страшный из всех обысков…

правый столбик:

Человек-Час — Кровь

Кровь: Знаете, изобретена новая машина: направляешь луч к земле, и в ручном экране отражается в цветном изображении то, что находится под землей. Таким образом я видел совершенно скрытый город, и там на одном здании была фреска с профилем совершенно напоминающим мой!

Человек-Час: Это неудивительно…

 Но все же.

Страшнее, когда поэт пишет: “Я даже не позвонил, просто спустился по лестнице, потому что один голос был ее, а другой не мой…” Скажите, вот если бы вы имели возможность надувать людей и отпускать их в пространство навсегда от земли, вы бы…

— О, я бы набрал целую корзину, и между прочим не пощадил бы вас…

— Вам было бы неприятно меня надувать.

— Ничего, потерпел бы.

— А почему вы выбрали именно картину Серюзье?

 Так… Надо же где-то жить.

— Сколько сегодня облупилось статуй. Смотрите, из этой никак не вылупится. Кто там? Голова еще под скорлупой, грудей нет, а вместо привычного треугольника — свастика…

— Да, пойдемте, какая разница. Этот обыск земли мне не дает покоя. Почему на той фреске?

— Почему вместо треугольника?

Утром на некоторых сучьях деревьев появилась щетина, садовники подходили и сбривали ее электрическими бритвами — это пришла весна.

Между Эльбой и Корсикой — неподвижный бинокль. Когда к нему приникает Наполеон, господин Брюлар ему кажется маленьким, маленьким, когда же со своей стороны Брюлар, то Наполеон ему кажется большим-большим, с целый остров.

…А если посмотреть в ручное зеркальце на стену за спиной, то в отражении вскрикнет то ли отрезанная ножницами, то ли навязчивый образ, по всем болотам бегущий за фламинго; слева тень подхлестнула ремнем голоногую индуску, и одна ее грудь взлетела и замерла на груди партнера, дальше, кажется, акробаты, ничего не вижу… только пони с широкими полями, потом пустая стена, и уже у самой двери “голубая” — две чаинки, два издалека слышимые “соль” с прическами японок, и летящие оби, и пятно, и ветка.

Осенью, когда вылупившиеся живые стали каменеть, покрываясь непроницаемой скорлупой, Лера целовала Квадрата и говорила: “Т а м сейчас идут строгие дожди, и земля чешуйчато покрыта зонтами. Там, на Старших прудах, в красной рубашке, вытянув руки по швам, торчит между ног бронзового Крылова — мальчик, как живой фаллус баснописца.

Зимой-зимой неподвижные статуи стояли, как мертвые, а Лера и Квадрат вдруг стали ссориться: он не хотел, чтоб она поступила в оркестр. “Ты, не прав, музыку здесь так воспринимают, как я люблю трубу!” Дирижер был просто маньяк. Любовные пары располагались, как в симфоническом оркестре. Она хотела исполнять соло на трубе. После концерта тела-скрипки, тело-контрабас, барабан, тарелки лежали, как полумертвые.

Квадрат разглядывал Лерины перчатки и по образовавшимся на коже складкам и морщинам читал ее судьбу. Последнее время она часто меняла работу, и место в оркестре было не из лучших. Но зато ей дали комнату с правильными чертами и большими подведенными глазами. Она находилась рядом с общежитием зверей, и часто было слышно, как они воют.

Когда постучал Квадрат, Лера вышла и открыла; когда пришел Человек-Час дверь была не заперта; когда последним появился Кровь, снял пальто и вдруг вспомнил, что купил его уже после Лериной смерти, подведенные глаза комнаты потекли, ее правильные черты искривились, и Кровь стал что-то писать в воздухе, а Лера откуда-то издалека говорила: “Хотите, откроем окно — я соскучилась, а еще подарили пакет картошки и цветы.

И Кровь подумал, что если сейчас что-то не случится, значит он уже умер и пришел к мертвым — и тут он проснулся.

Он лежал у себя в комнате — в левом углу работы Серюзье, было светло, и дул четырнадцатый ветер. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги Валерии Нарбиковой