ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Пан Директор

Пан директор позвонил, предложил встретиться. Старался говорить спокойно – о том, что мы с ним оба в ответе за одну женщину со сложной судьбой и так далее. Я сразу согласился. Тогда он предложил на выбор местА встречи: ресторан, парк, сауна, пляж, кабина автомобиля, ипподром, обочина проселочной дороги… Далее (тон речи быстро повышался) следовала более экзотическая череда возможных мест: зоопарк, хоспис, морг, кладбище, – в этом проявилась его неуверенность, он нервничал. Я перебил, и предложил для рандэ-ву… его кабинет на “основном производстве”. Он явно не ожидал такого варианта, но изобразил радость: конечно, пожалуйста, приглашаю.

Выбирая официальное логово Пана, я страховался? Наверное.

В приемной меня встретил, вернее “встретило” его секретарь. Мужчина с короткой, но вполне модельной стрижкой, – на месте, где традиционно сидит женщина. Человек средних лет, азиатского облика, худой, с жилистой шеей. Мне показалось, очки – простые стекла, не увеличивают и не удаляют. За линзами-обманками – неуловимые глаза, как фотовспышки фиксатора (в режиме “на всякий случай”): быстрые, короткие, якобы бесстрастные. Зная “охранительное” предназначение секретаря, я глянул на его ноги и руки, ожидая увидеть в ногах пружины, а в ладонях огонь. Но ничего не заметил. Нежная белая сорочка, черные строгие брюки, пистолет не спрятать.

Пан директор, восседая на директорском троне (рого-мейкер, ставший рого-носцем), на первый взгляд показался внушительным и даже грозным (мне нужно несколько минут, чтобы он стал потешным.) Крепкий, моложавый, голубоглазый, короткие черные волосы (только виски с проседью). На левой кисти руки характерный шрам, след от выжженной татуировки. (Сколько их еще под одеждой, уголовных меток?)

Я глядел на это чудо энергетической индустрии, и мои мысли, соответственно моменту, заработали на промышленной частоте, выдавая на гора газетными, а то и плакатными слогами вполне человеческую боль и праведный гнев моих соратников по отрасли, которой отдал молодость. (Ну вот, начинается, как будто сел за клавиатуру, собравшись писать разгромную статью-заказуху.)

“…Я сразу отнес его к знакомой породе управленцев, пан-директоров и их замов, которые особенно стали востребованы в единой энергетике, когда беднягу потребовалось быстро и безжалостно раскромсать. Я называл их ёжиками (по характерным “уголовным” стрижкам). Молодыми ёжиками в срочном порядке меняли старую гвардию руководителей – людей, выросших “с низов”, имевших эволюционные обязанности перед электростанцией, подстанцией – как перед чем-то родным, и человеческие долги перед действительно родном коллективом, плотью от плоти которого они являлись.

Разрушители даже внешне все походили друг на друга: короткие стрижки, крепкие шеи, решительные взгляды – никаких прошлых авторитетов, ценностей – технических или гуманитарных. От них требовалось одно – разделить единую систему, по-технически грубо, по-человечески беспощадно. Из одного акционерного монополиста – два десятка недорослей, живое тело каждого предприятия – нескольким хозяевам. Коллективы – расчленить, ненужные части без всяких сантиментов выкинуть за борт. Время показало, что с задачей они справились.

В большой мутной воде ловилась жирная рыба.

Воплощалась прогрессивная цель – разделяйтесь и конкурируйте! Рынок сам себя отрегулирует, обогатит и… зацветет. Что думать: просто разрубили монополиста на части – конкурируйте, части! Но части тела удава не могут конкурировать друг с другом.

Ёжики исчезли так же быстро, как и появились, уступив место настоящим специалистам-работягам, которым предстояло пахать на подорванных клячах энергетики.

Побитая, униженная, обнищавшая отрасль многие годы выживала как могла. Обломки организма тянулись друг к другу, взаимовыручка и ответственность делали свое дело, коллапса удалось избежать, но сколько еще времени понадобиться, чтобы восстановить прежнюю мощь!

Вот и этот, наверное, отработал на разрухе, награжден за заслуги перед реформацией, и ныне почивает на лаврах”.

Эко я разошелся в классовом порыве, промышленный писака. Маши пореже, гребец, мы на приколе, а этот потешный рогатый шкипер – всего лишь кэп с чужого корабля. (Врезал-таки для знакомства.)

Наконец, усилием моей воли, Пан директор действительно увиделся комичным. Можно начинать разговор.

На столе, как бы между прочим, на большой белой салфетке, лежал разобранный пистолет ТТ, детали которого Пан директор тщательно смазывал, иногда без надобности дул в ствол, смотрел в него как в подзорную трубу, весь кабинет в запахе смазки.

Клоунада. Всё было представлено так, что я просто застал его за этим техническим, невинным занятием, – словом, киношный ход.

Пан кивнул на стул, я сел. Он еще некоторое время возился с пистолетом. Наконец развел руками, дескать, пардон, не бросать же на полпути, вот руки уж испачкал, поэтому не подаю на пожатие.

Я долго ждал, когда он заговорит, но он продолжал свое ружейное дело. Пауза затянулась, кто кого. Не выдержал он, и начал оригинально:

– Если вы не очень хотите со мной разговаривать, то я не настаиваю.

Я встал и направился к выходу. Он привстал, на пол упали металлические запчасти, окликнул:

– Постой! Ну куда тебе бежать, всё равно ведь достану! Так что давай уж поговорим, хуже не будет. Предлагаю на “ты”, – хохотнул, вытянул вперед руки, – не могу убивать человека, обращаясь на “вы”. Извини, шутка такая, из бурной молодости. Кстати, – он кивнул на оружие, – у законопослушного гражданина на “шпалу” есть разрешение, если что.

Я присел на диван возле входной двери, расслабился, нога на ногу. С “грозным” всё ясно.

“Грозный” в два счета собрал пистолет, бросил его в выдвижной ящик стола, наскоро вытер руки салфеткой, нажал кнопку на телефонном аппарате, что-то буркнул.

Вошёл секретарь-кореец с подносом – всё, что нужно для обстоятельного чаепития, – поставил его на журнальный столик возле меня. Вполне логично, если бы следующим действием этого самурая был его восточный поклон в сторону гостя. Но надо признать, что и каратистский удар пяткой в нос гостю тоже вписался бы в самурайскую логику. Однако самурай-холуй, не сделав ни того, ни другого, только постоял секунду и, не получив дополнительных указаний, пошел к двери.

Если бы секретарь был секретаршей (о, сколько в этом слове!), то можно было проводить ее взглядом, любуясь ножками.

Беседы у нас не случилось (думаю, и не планировалось), был монолог. Пан директор говорил уверенно, громко и веско, как и подобает руководителю на его рабочем месте, тоном, не терпящим возражений. В то же время, было заметно, что он боялся возможных возражений от человека, которого не мог знать в полной мере, поэтому речь его порой переходила в скороговорку.

– У меня на Маринку права есть, этим от тебя отличаюсь. Моделируем ситуацию. Представил автоинспектора? А ты без “корочек”. Мелочь не беру, не на того напал. Взятка – Маринка, тогда отпущу… грехи.

Он смеялся своей шутке – смех заготовленный, как сама шутка. Посмотрим, надолго ли хватит твоих талантов, драматург.

Все они, новые русские, те, кто остались живы, – битые-перебитые, психологи-сценаристы, знатоки жанра “По понятиям”, завсегдатаи театра разборок. Надо отдать им должное. Знают, с чего начинать. Если противник слаб – сразу в лоб. Если “более-менее”, то с “по-хорошему”, потом “сколько хочешь в откат”, и наконец “я хотел по-людски, но ты не понимаешь”.

Этот драматург тоже шел по нарастающей, сразу при этом обозначив цену вопроса, ниже которой опускаться не намерен.

Видимо, я “более-менее”. Не социальным положением, а как человек, не знающий и не признающий или, точнее, не успевший признать новых понятий, ставших, по сути, законами. Человек, переживший смуту на краю света. С детства не привыкший бояться, и с этим вошедший в непугливый уже возраст, одинокий. Как дикарь: погрози ему пистолетом, а он спросит: что это за палка? Примерно так я смоделировал его мысли обо мне. И дальнейшие слова Пана подтвердили мои предположения.

– Давай подойдём к этому вопросу ответственно. Да-да, не улыбайся раньше времени. Если что с ней случиться, всё на нашей совести. Ты готов на себя это вешать? Оно тебе надо? А я – готов. Ничего доказывать не буду, только скажу, что исключительно со мной ей и было хорошо, исключительно! Нашла, что искала всю жизнь. Но тот ведь, покойник, нашел, как отомстить. Как в том кино: так не доставайся ж ты никому! Знаешь, я ведь ее из петли вынул, когда он себе ласты склеил. Она жива, можно сказать, благодаря мне. Ты бы ее видел тогда, в первом шоке. Смерть ходячая. У нее все болячки открылись. Она и сейчас в шоке. Всё, что делает, говорит сейчас, может, в любви тебе признается, подмахивает с восторгами, ахает, всё это шок и притворство. Если ты воспринимаешь ее за чистую монету, то ты… не совсем умный. А я по твоим глазам вижу, что в остальном по жизни не дурак. Значит, делай вывод. Чтобы потом не оказаться в роли ее…, ну, ты понял, кого. О них или хорошо, или ничего.

– Я понимаю, ты корефан ее мужа, или там одноклассник или типа этого, короче, мне наплевать – кто. Это не главное. У него было много друзей, а где они? Эти так называемые друзья на меня и глаз от страха не поднимут, овцы. Ей просто повезло с тобой. А может, вам обоим не повезло. У тебя чувства самосохранения нет. Вернее, подозреваю, оно еще то, от той страны, которой тю-тю. Ты сохранился на своем Севере. Есть такой старый фильм – “Замороженный”. Я знаю, что говорю, плавали, видели. Там все уклонились, спаслось от нашего бардака, который мы здесь пережили с этой Перестройкой. У тебя ручки белые, а у меня, вот, грязные, в ружейной смазке. И эта грязь – только та, что на виду, то есть не самая грязная грязь. У вас там социализм еще скрипел, а у нас уже капитализм рычал.

– Мы тут всё уже поделили, без тебя, извини. Что моё, то моё, понятно? Я всё это заслужил, заработал, отобрал, вырвал, как волк, выгрыз с говном и кровью – думай, что хочешь, – короче, заимел по тем, по тем, понимаешь ты, законам. У меня на теле зашитых дырок больше, чем у тебя… естественных. И эти зашитые дырки – мои права, мои корочки, мои документы, которые дают такой мандат, который тебе ни на каких северах не заработать. Поэтому я – инспектор, а ты водила без прав. И эта “машка”, по моему мандату – моя, а не ее мужа-придурка, и тем более не твоя.

– Она не к тебе ведь ушла. Ты до сих пор это что ли не понял? Это она как бы к нему… Совесть заела. Поскольку его физически нет, то к… Ну, ты понял. Да ты ее и не потянул бы. Конечно, у тебя на жизнь есть – квартира, машина… Свозишь ее в Турцию, Египет… Ну? Это, я повторяю, по тем, прошлым меркам, было бы супер, ништяк, а сейчас – ерунда, для чумазых. Я не хочу тебя оскорблять, но факт, что есть аристократия, а есть плебс. Ты и твой уже дохлый друг – понял, кто вы?.. О, пардон, мертвый, конечно, а не дохлый, пардон. Говорят, ты какой-то там свободный корреспондент, фрилансер, блуждающий форвард, хэх! Это раньше, если из газеты, то – о! все на задних лапках. А сейчас… тьфу! За что заплатят, то и напишешь. А, не нравится? Попал!..

– Ладно. Давай так. Я тебе грозить не буду, если все по-хорошему. Если бы мы были равны, то – да, я бы разговаривал по-другому. Но ты не мой уровень. По идее, не я с тобой должен и разговаривать-то, не я лично. Просто чисто себя вспоминаю – таким же, как ты, был когда-то… Институт тоже кончал. Чисто поэтому тебе столько личного внимания. А теперь, давай, будь здоров, пока! О, пардон, забыл! Что-нибудь существенное предложить. Извини, зажрался, буржуй. Вискарь, конина? Волки ведь траву не едят! Нет? Маринке привет. Передай, типа, хватит дурить, я не злопамятный, пусть считает, что ничего не было, и тебя в природе не существует… не существовало. Извини, времени у вас немного.

В приемной секретарь лишь слега привстал и кивнул на прощание. Нет, спина у него не гнётся. Не слуга?..

* * *

Пан дал нам время, и оно быстро прошло.

В одно мирное дождливое утро, когда мы с Мариной выезжали на машине из моего двора, мимо проехал мотоциклист: всё, что моя новая подруга успела разглядеть, выскочив из салона, – тонкий человек в шлеме…

Пуля пробила стекло задней боковой двери и слабенько застряло в сиденье. “Травматика”, конечно, но в снарядик вкручен саморез, да и сердечник, как потом выяснилось, стальной.

– Не бойся, – сказала Марина, храбрясь, мелко подрагивая. – Пугает. В пустое сиденье, ха… – Она оскалилась, изображая усмешку. – Значит, убивать не в его планах. Вот Сергей не пугал, а просто взял, да и сделал…

Насчет “пугает” я не был уверен – возможно, целились в нас, просто пуля, пробив стекло, отклонилась. Но я не стал ее разубеждать.

– Ты как хочешь, – продолжала Марина, безуспешно пытаясь прикурить сигарету (зажигалка выскакивала из рук) – а я заявлять не стану. Ничего не докажешь, это во-первых. Вот гад, подгадал под дождик, чтобы следов не осталось. Я не хочу и тебя подвергать опасности. Ты ни при чём. Я уйду к маме, мы забаррикадируемся, я куплю пистолет…

В мастерской пожилой техник, прервав пение (он что-то гундосил себе под нос мелодичное, управляясь с инструментом), обронил:

– У меня знакомый… частный детектив. Из бывших следаков, сейчас таких нет. Недорого берет, я прямо удивляюсь всегда. За идею, говорит, а не за деньги. Хобби такое. В гробу б я видал такое хобби!

– Я купил уже с дыркой, – ответил я, – за скидку.

Стекло я заменил, сиденье просто заклеил и укрыл чехлом, а извлечённую пулю бросил в рубиновый хрустальный кубок – главное украшение моего аскет-бара.

– Ну всё, полетели в Египет! – сказала Марина. – Пора! А то боюсь, так и кокон не успею пристроить. А вернемся, ты как хочешь, а я буду оформлять документы на оружие. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ