ОБЛОЖКА – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА – ЗДЕСЬ.

1.

У ректора были телефонные номера Зубанова: рабочий, домашний и мобильный. Но говорить с занятым человеком о незначительном деле надо «между прочим» и с глазу на глаз. Например, сегодня, на городской партконференции. Надо уметь просить так, чтобы не отказали. А для этого необходимо учитывать все выгоды и риски сторон.

Ушкин еще не решил, для чего ему заступаться за бывшего ученика. Протест потомственного интеллигента против произвола власти, корпоративная солидарность, человеческое участие, конечно, объясняли поступок. Александр Сергеевич даже представил в исследованиях биографов этот штришок своей общественной деятельности, выгодно высветивший его противоречивый характер. Демонстрация собственного всемогущества в глазах соратников или недоброжелателей тоже льстила самолюбию. Но за всем этим брезжило еще что-то. Какая-то сногсшибательная комбинация. Ушкин пока лишь предчувствовал ее. Как предчувствовал головоломный виток скучного, неподдающегося сюжета. Но даже если бы он облек задуманное в словесную форму, он не признался б себе, что его благородство, – благородство во мнении посторонних! – прикрывает его очередную пакость. Всю эту идиотскую возню вокруг Аспинина можно использовать во внутриинстиутских целях. Нужно лишь умело расставить ловушки.

Александр Сергеевич решил позвонить помощнику Зубанова Тарнаеву. Тарнаев человек ловкий. Без лишнего шума он обстряпывал личные дела вождя. Самое забавное из них для Ушкина, в смысле окололитературной возни, была тяжба Зубанова в Спасском-Лютовинове за заповедные земли. Среди своих ректор ехидничал о том, что лауреат литературной премии имени Шолохова достойный сосед Тургенева. А экспроприировать у барина четыре гектара угодий под гречиху, пасеку в сорок ульев, баньку, два новеньких сруба и пруд с карасями под охраной четырех псов – вождю русского пролетариата сам Маркс велел. Директор мемориальной усадьбы Николай Левин, – тут Ушкин подивился литературным метаморфозам: тезка литературного двойника Толстого поставлен смотрителем над усадьбой долголетнего недруга графа! – отказал Зубанову в «приватизации», и Тарнаев решил вопрос напрямую через главу Мценского района.

– Я вас узнал, Александр Сергеевич, – ответил помощник приглушенным голосом. – Геннадия Андреевича сейчас нет на месте. Что вы хотели?

– Не хочется беспокоить его по пустякам. Может вы, Андрей Константинович, посоветуете. Тут один мой ученик влип в историю. В храме Христа Спасителя…

Ушкин мгновение помедлил, чтобы выяснить, знает ли Тарнаев о происшествии. Тот молчал. Тогда в общих словах ректор изложил ему суть.

– Ко мне приходили господа из известного ведомства. По-моему, они толкут воду в ступе. И могут здорово испортить человеку жизнь! – закончил Ушкин.

– К вам или к вашему институту у них есть претензии?

– Нет. Это личная просьба. Вы же знаете, как у нас делается? Человек лишь звучит гордо.

– Да, да. Хорошо. Давайте я запишу его данные. Подумаем, что можно сделать. Вы ведь будете сегодня на конференции? Тогда до встречи.

Ушкин не любил партийные сборища и посещал их неохотно. Там царствовал один человек. Как положено партийному вождю: по-хозяйски размашисто, домовито. Так единолично управляли партией до него первые секретари и генеральные.

Александр Сергеевич вспомнил давний приезд в институт Зубанова через год после президентских выборов. Это была запланированная лекция доктора философии со студентами и преподавателями. Тогда лидер коммунистов едва не занял президентское кресло. Ельцин не сумел победить в первом круге. И судьбу страны решил генерал Лебедь – ферзь из проходной пешки. Отдай он голоса своих избирателей не Ельцину, а Зубанову… Один Бог ведает, как повернулась бы история России.

Ушкин запомнил другое. Зубанов приехал в институт на правительственном внедорожнике. Как всегда, в сопровождении двух телохранителей по имени Саша. («Чтоб не путать!» – мысленно ехидничал Ушкин.) Здесь «вождь» вел себя по-хозяйски. При профессуре и студентах говорил Ушкину «ты» и называл его пренебрежительно по фамилии, словно подчеркивал, что он разговаривает не с ректором института, а с одним из рядовых членов партии. Коренастый крепыш с зычным голосом и лицом тракториста, он напоминал скорее председателя колхоза советских времен, чем лидера движения. Впрочем, после Ленина все вожди из народа, за исключением, пожалуй, Андропова, по наблюдениям Ушкина, не обладали утонченной внешностью и изысканными манерами.

В небольшой актовый зал набилось полно любопытных. В проходе поставили дополнительные стулья, и телевизионщики то и дело отодвигали людей от камеры.

Зубанов в излюбленной манере прямолинейно обличал власть. Преподаватель вуза со стажем, он говорил уверенно и четко, не обращая внимания на болтовню галерки.

Студенты задавали вопросы. Зубанов использовал испытанный и незамысловатый ораторский прием: чтобы расположить к себе собеседника, он переспрашивал, как того зовут, хвалил за вопрос и обращался по имени. Затем уверенно переводил конкретную тему в плоскость партийной демагогии, сыпал цифрами и фактами, которые ни подтвердить, ни опровергнуть сразу было невозможно.

Аспинин сидел в проходе во втором ряду напротив Зубанова. Телевизионщики собирали аппаратуру. Аспинин поднял руку и спросил о генерале Лебеде и новых политических фигурах грядущего четырехлетия.

Зубанов изменился в лице, забыл переспросить имя аспиранта и скомкал ответ. В окружении вождя знали, как болезненно тот пережил предательство Лебедя.

– Либерализм ты развел у себя, Ушкин, – зло проговорил Зубанов на выходе из института.

Интересно, как бы теперь отреагировал вождь, напомни ему Ушкин, что мужичок, за которого он просит, тот самый аспирант, испортивший настроение лидеру КПРФ.

Конференция, по сути, генеральная профанация съезда, – думал Александр Сергеевич, – давно уже стала проходным мероприятием. На съезде снова изберут вождя. Переизберут заместителей: Зубанов любил тасовать колоду приближенных. Все происходило без шика советских времен, в ДК или загородном пансионате…

Молодежи на конференции было мало. Ушкин отметил это еще в вестибюле, где через милицейские турникеты накапливались люди. И позже – разглядывая делегатов в зале. Он сел сбоку и сзади так, чтобы всех видеть. Тут восседали в основном респектабельные господа. Ни одной кухарки, которая в прежние годы, по утверждению классика марксизма, могла управлять государством. В президиуме – зрелые и пожилые мужи. Элита партии.

Ушкину было по-человечески любопытно: чем пленила нынешнюю тридцати-сорокалетнюю «молодежь», коммунистическая идея, скомпрометированная историей и деформированная реалиями нового времени? Процент голосов избирателей партии от выборов к выборам таял, по мере того, как умирали старики, всю жизнь строившие коммунизм. Другие, разочаровавшись не столько в коммунистической идее, сколько в ее нынешних вождях, отдавали свои голоса кому угодно. Как это случилось с зятем Зубанова Шмаковым: Шмаков был женат на троюродной сестре главного коммуниста России. Карьерный рост вряд ли привлекал молодежь. По большому счету этот рост – в никуда: реальной власти нынешняя партийная «номенклатура» не имела. Материальные блага? Но это опять же для избранных и здесь, в Москве!

Ушкин вспомнил скандальчик в прессе вокруг однокомнатной «хрущебы» ветерана из Кемерово: дедушка завещал свою единственную ценность Зубанову, чтобы тот распорядился ею для борьбы. Скандал был отголоском нескончаемой распри между вождем и кемеровским губернатором, бывшим коммунистом, обманувшим своих. Конечно же, чхать хотел лидер думской фракции и на даровую квартиру и на дрязги вокруг его имени: ему неплохо жилось у себя на Тверской-Ямской близ Кремля…

Впрочем, нет! – подумал Ушкин, – Сейчас там жила жена Зубанова, Надежда Васильевна. «Крупская!» – шутили острословы. Фактически Зубановы были в негласном разводе. Геннадий Андреевич обитал на даче. Информацию в прессе о его Инессе Арманд «засекретили» спецслужбы. Но о Марине Викторовне Реут знали все. Вождь навещал ее дважды в неделю на ее московской квартире. «Аналитик партии», как называл ее Зубанов. Практически ее «серый кардинал». Бывший второй секретарь Вентспилсского горкома партии Латвии. Красивая и умная женщина. Зубанов ежегодно останавливался с Реут и с двумя Сашами в пансионате «Заря» в Кисловодске. Он в люксе, она в полу-люксе, а сторожа в конурке на двоих.

“Может, с ней поговорить об Аспинине? – бегло подумал Ушкин. Без женщин в этом мире никуда!” И тут же вымарал интригующий сюжет: они с Реут не знакомы.

Грязь, что он держал в памяти, это, конечно, для бульварной прессы, а не для серьезного текста. Но писателю все пригодится. Из таких вот штришков создается портрет, – подумал Ушкин, и вернулся к прежним размышлениям.

…История с квартирой в Кемерово говорила лишь о нынешних нравах в партии, где не гнушались ни чем.

Слушали отчет ревизионной комиссии. Толсторожый докладчик в стильных очочках без оправы, вперившись взглядом в бумаги, бубнил с трибуны: сумма общих поступлений составила столько-то миллионов, из них – взносы, пожертвования, бюджетное финансирование за голоса избирателей, добровольные пожертвования депутатов государственной Думы…

Потрачено на приобретение недвижимости двадцать три миллиона, тридцать с чем-то на «Правду» и печатную продукцию. Восемьдесят с гаком на всякие разные выборы. Затерялось в цифрах то, что и так знали все: три четверти этих денег ушло на заведомо проигранные и потому бессмысленные президентские выборы. А сколько уходит на митинги! Одна маломальская массовка «по сценарию» стоит тысяч пятьдесят долларов!

На взносы все это не организуешь!

Нет, подумал Ушкин, это еще зубастая организация! Хорошо отлаженное коммерческое предприятие. Дай бог Ушкину так отладить все в усадьбе! Взносы и пожертвования – это филькина грамота для кемеровских ветеранов! Как там пелось-то: мы сами новый мир построим? Прошло время, когда на них горбатила вся страна. Деньги теперь надо зарабатывать. Например, как в деле дальневосточной «крабовой мафии» во главе с американским хохлом Аркашей Гонтмахером и сынком вождя алжирских коммунистов Азизом Эмбареком в прикрытии. Вот он, пролетарский интернационализм: сионист и араб за общим верстачком. Семьдесят процентов американского рынка под пятой и двести миллионов долларов в год. Это какой же «откат» тем, кто их в Думе «крышует»! А сколько таких Эмбареков по всему миру куют «золото партии»!

Власти нужны коммунисты, подумал Ушкин. Их призраком еще долго будут пугать потомков. А чтобы призрак не истаял, его надо материализовывать.

Мелочами тут заниматься не будут. Зря он сунулся к Тарнаеву. Увлекся сиюминутным настроением в камерном уединении усадьбы.

Зубанов в перерыве сам со сцены заметил Александра Сергеевича.

– Ушкин, ты мне нужен, – сказал он зычным голосом, и не глядя подманил пальцем. Он с кем-то разговаривал на ходу: короткие мягкие шажки, галстук лопатой на пухлом животике. Настороженный взгляд и натянутая улыбка. «Это не ко мне! Пусть этим занимается Н. Это его епархия». «После, товарищи! После! Сейчас перерыв!»

Ушкин все это занесет в свой дневник писателя. Не упустит ни штришка.

Плотный, без шеи телохранитель в черном кивнул Ушкину. Втроем по коридору прошли через небольшой холл. Тут, у столов, накрытых закусками, толкались люди.

– Уже жрут, – по-отечески пожурил Зубанов.

Тарнаев «колдовал» в комнате отдыха с заварным чайником и закусками. Члены президиума и городское партийное руководство переговаривались, ели и попивали чай.

– И тут жрут! – Зубанов добродушно засмеялся, и плюхнулся в кресло. – Андрюша, заварочку покрепче, – сказал он помощнику. – Присаживайся, Александр Сергеевич. Рассказывай, что стряслось? Мне Андрей Константинович говорил о твоих проблемах.

Ушкин опустился на стул напротив. Так! Значит, Ушкин зачем-то понадобился Зубанову и помощник знал об этом еще до их утреннего разговора.

Ректор заговорил издалека. Как человек не менее занятый, чем те, у кого он просит.

– Для чего он тебе нужен? – перебил Зубанов, двумя пальцами разламывая баранку и макая ее четвертинку в чай.

– А для чего мы все, писатели, нужны? – уклончиво ответил Ушкин и осклабился.

– Опять темнишь, Ушкин. Ладно, если нет уголовщины, поможем. А теперь вот что. Один наш товарищ из Абхазии, очень большой друг России, нуждается в нашей поддержке. Регион на пороге экономического бума. После того, как ослабла политическая, а значит и военная угроза со стороны Грузии, в туристический бизнес республики хлынут инвестиции. Это вопрос политический. Наймиты антинародного режима перехватили инициативу. И партия не может оставаться в стороне.

Ушкин терпеливо слушал «введение», уже предугадывая суть. И не ошибся.

– …Политический вес политика это не только его авторитет среди масс. Это еще его личные качества. По ним судят о людях. Практически у него готова книга воспоминаний.

– А что за человек?

Зубанов назвал фамилию, ничего Ушкину не говорившую. Записывать ее в присутствии собеседника он не стал. «Потом уточню у Тарнаева», – решил он.

– Ты, Александр Сергеевич, член многих комиссий по присуждению литературных премий. Знаешь людей. Подбери какую-нибудь солидную премию для него.

– Он на русском пишет?

– Переведем на русский. Ты суть улови. Подбери состав участников посолидней. С именами. Поговори со своими. Если надо, учредим новую премию. С деньгами поможем.

– Если с деньгами поможете, сами слетятся.

– Тогда все. Пока все! Ладно, Александр Сергеевич, попей чайку, а нам пора работать.

Зубанов отодвинул чашку и поднялся. Соратники засуетились, торопливо допивая и прихлебывая, и потянулись в зал.

Весь следующий день Александр Сергеевич был приветлив с подчиненными. Даже поощрил кого-то в приказе. И чем бы он ни занимался, он так и эдак неторопливо вертел в голове продолжение сюжета. И выходило так, как он задумал.

Ректору доложили, что на прошлой неделе Аспинин навестил на заочке Назарову. Следовательно, после того, как Ушкин отдал ему рукопись, если «оппозиционеры» в институте решат действовать, они пойдут к Степунову. Обратиться им больше не к кому!

Интеллигенция в конфликтах с властью всегда стремилась к публичности. Арсенал ее протеста не велик: дискуссия в прессе, открытые письма. Люди его, Ушкина, поколения, ничего нового не изобрели. Следовательно, кафедра, – размышлял Александр Сергеевич, – или сам Степунов, – человек он осторожный, но иногда увлекающийся, – попытается заступиться за своего выпускника в печати.

Со времен противостояния дворянской и разночинной литературы в России, – признаков и оттенков на протяжении столетий не счесть, особенно в первой четверти двадцатого века! – разделение на «лагеря» стало особенностью русского литературного процесса, – рассуждал Ушкин. Даже при советской власти. Сами по себе литературные шедевры не имели никакого отношения к трескотне вокруг них. Обывателю, даже если вообразить, что нынче он хоть что-то читает, кроме Пелевина и Акунина, нет дела, на какие периоды разделил Белинский творчество Пушкина или Гоголя или чем отличается символизм от акмеизма. Во времени остаются лишь сами шедевры, как ни запихивай их за узенькие парты литературных школ.

Мелким хищникам в стае легче гнать и травить крупного зверя. Сунься в чужую стаю – одни клочья полетят! В том смысле, что там, где публиковался Ушкин, Степунов и компания не станут публиковать свои работы, и наоборот.

Ушкин прикинул издания, куда Степунов мог определить коллективный опус. Специализированные журналы – отпадали: это не общественно-политическая трибуна. Оставались художественно-литературные «толстяки» и газеты. Он выписал их на листок и позвонил Шапошникову. Тот выслушал аргументы ректора.

– Хорошо, я доложу, – проговорил чекист.

– Поставьте меня в известность. Чтобы в коллективе не появилась червоточина!

– Поставим…

Ушкин понимал: его интрижка – подлость! Но перебороть себя не мог: фантазии и реальность смешались в его воображении. Писательство это некая форма шизофрении. Прекратить моделировать сюжеты для Ушкина значило остаться один на один с болезнью. Не находя выхода, она сгрызла бы его изнутри. К тому же, что это за «дело»? О яблоке!

Оставалось ждать. Что мог – Ушкин сделал. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги "ПРЕДАТЕЛЬ"