ОБЛОЖКА – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА – ЗДЕСЬ.

В десять утра профессор Степунов спешил ко второй паре. На заочке он читал курс по Блоку.

Владимир Павлович машинально пробежал рукой по карманам ветровки: не забыл ли ключи от кафедры. Ключи брякнули в серых брюках. Надо было заскочить в кабинет за конспектом. Накануне ночью профессор вернулся из Тарусы: снимали передачу для литературного цикла на телеканале «Культура». Степунов вел программу. Его последний рассказ о русских символистах вызвал интерес: коллеги поздравляли, зрители звонили в редакцию и благодарили. Могло статься: с поезда пришлось бы ехать на занятия. Поэтому профессор предусмотрительно оставил конспекты на работе.

Читать материал по шаблону, из года в год повторяя одно и то же, Степунов не умел, и на ходу мысленно вставлял в план готовой лекции дополнения, вычитанные у…

– Владим Палыч! – окликнул его приземистый охранник из отставников, туго перепоясанный ремнем по черному комбинезону. Он вышел за турникет, готовый догнать.

– А? Да.

– Владим Палыч, ректор просил зайти немедленно, как только вы появитесь…

Степунов кивнул и, недовольный, заспешил дальше. Мысль сбилась.

Другой охранник, в стеклянной будке у лестницы, сказал: «вызывают немедленно».

– Спасибо! Мне передали! – и мысленно передразнил «вызывают!», тщетно сгребая в голове дополнения. «Превратил институт в гауптвахту!» – подумал он о ректоре.

На кафедре Аллочка было заикнулась, что из ректората заходил секретарь…

– Да пожар что ли! – подосадовал Степунов, забыв зачем шел, и сел, бесцельно перебирая бумаги. – Простите, Аллочка!

Но девушка надулась.

Вызов как-то связан с Аспининым, догадался заведующий. Он вспомнил звонок Андрея и задумался. Сразу после их разговора он по телефону говорил с Наташей, членом-корреспондентом РАН доктором наук Натальей Васильевной Корниловой. Они решили обождать, не забирать письма. Их копии разосланы в редакции. Обстоятельства освобождения Валерия не ясны. За время командировки вряд ли что-либо произошло.

Значит, произошло!

Тогда почему его не предупредили? Степунов вспомнил, что вернулся за полночь и отключил телефоны, чтобы выспаться…

До пары оставалось пятнадцать минут. Заведующий спустился в ректорат.

Степунов кивнул секретарю. Не сбавляя шага, толкнул двойные двери и оказался, словно в коробке, наполненной ватой: ничего не тревожило здесь гробовую тишину.

Ушкин склонился над бумагами, подперев голову, скрестил под столом ноги и словно не слышал вошедшего. «Случайно» заметив, поднял голову, улыбнулся и встал.

«Опять паясничает!» – презрительно подумал Степунов, поздоровался и нарочито добавил: – Вызывали?

Ушкин добродушно захихикал.

– Не вызвали, а пригласили.

– Александр Сергеевич, у меня лекция. Что случилось? Ваши опричники меня чуть не скрутили.

– Ничего страшного не случилось, Владимир Павлович. Садитесь. С утра вам пробовали дозвониться домой. Я позволил себе позвонить в деканат заочного отделения и попросил перенести вашу пару на два часа. Вы ведь сегодня больше не читаете?

– Нет. Да, но по какому праву…

– Присаживайтесь, присаживайтесь! Разговор не простой. Я даже отложил свои дела…

Ректор вышел из-за стола, потер руки и задумчиво сделал губы трубочкой: щеточка его усов задиристо топорщилась. Он был в бело-голубой рубашке в любимую мелкую полоску и в джинсах. Владимир Павлович неохотно сел. Сел не в кресло, а на стул у окна, и небрежно облокотился о спинку соседнего стула.

С ректором он всегда держался подчеркнуто вежливо, считал его выскочкой, человеком недалеким и непорядочным. Потомственный интеллигент, из семьи тверской профессуры, Степунов простить себе не мог, что проглядел этого скомороха и сам предложил кандидатуру Ушкина на высший институтский пост. А тот с присущей лишь талантливым бездарностям изощренностью, походя, превращал уважаемое учебное заведение в ПТУ своего имени, как язвили над Ушкиным студенты: выживал ученых европейской известности и талантливую молодежь и приглашал публику с сомнительными научными достижениями.

После выборов новоиспеченный ректор было фамильярно перешел на «ты» с соратником, но Степунов холодно указал на субординацию. И этот интеллигентский снобизм, – все преподаватели старшего поколения на кафедре обращались даже к первокурсникам на «вы», – стал отправной точкой открытой вражды и скрытой ненависти между ректором и заведующим. Степунов сам подбирал преподавателей в свой небольшой коллектив. Присматривался к людям наверняка, ценил их профессионализм и, невзирая на редкие кадровые промахи, не позволял вмешиваться в работу кафедры.

Ректор не мог волевым решением разогнать кафедру новейшей литературы. Собственно, Ушкину это было не интересно. Но этот уголок строптивцев, едва ли не открыто презиравших Ушкина за его академический дилетантизм и не воспринимавших всерьез его литературные достижения, – ни одной научной работы о ректоре даже в плане! – была давним объектом мечтаний Александра Сергеевича о расправе.

– Владимир Павлович, я хотел поговорить с вами вот о чем, – Ушкин прошел по кабинету, заложив руки подмышки. – У вас недавно состоялось внеочередное заседание кафедры.

Он по обыкновению помолчал, вынуждая собеседника ответить.

– Иногда возникает необходимость… – неохотно начал Степунов.

– Нет, нет, я ничего не имею против, – заторопился Ушкин. – Это ваше внутреннее дело. Только вот …вы бы не могли предоставить для ознакомления протокол этого заседания?

– Вам? Пожалуйста, – Степунов пожал плечами. – А что собственно происходит?

– Для начала хотелось бы взглянуть на документ. Надеюсь, ректор имеет право знать, чем занимаются его сотрудники?

– Мы чем-то опять не угодили господину ректору?

Ушкин хитро улыбнулся и присел за стол. В субботу ему звонил Шапошников и сообщил, что предположения ректора оказались верны, и в две редакции названных им газет пришли отзывы по делу Аспинина. Эти документы изъяты. С главными редакторами проведено предварительное собеседование…

Александр Сергеевич плохо слушал суконный язык телефонного рапорта. Он ликовал! Незамысловатая, но изящно обставленная задачка оборачивалась грандиозным успехом! В масштабах института.

Как мог спокойнее, Ушкин поблагодарил офицера и попросил разрешения разобраться сначала внутри коллектива. Намекнул, что в скандале вокруг усадьбы не заинтересованы политические силы, которым он сочувствует. Ушкин упивался своими дипломатичными оборотами и многозначительными недомолвками!

Шапошников проворчал, что он не принимает решений, но копию открытого письма «предоставить может». И, отменив все дела, Ушкин помчался за документом…

Теперь он решил бить наверняка, не давая опомниться.

– Владимир Павлович, вам знаком этот документ? – проговорил Ушкин, едва сдерживая победную улыбку. Он развернул тонкую папку с тремя отпечатанными листочками и подвинул ее на край стола так, чтобы Степунов вынужден был подняться и подойти.

– Что это? – спросил заведующий.

– А вы почитайте!

Степунов сделал два шага, повернул папку к себе, на мгновение приставил очки к глазам и небрежно отодвинул бумаги.

– Что все это значит? – спросил он надменно, усаживаясь на место и пряча очки в карман.

– Это я хотел вас спросить, что это значит? Документ мне в выходные передали сотрудники ФСБ. Сами понимаете, что такая срочность, – соврал он, – обусловлена серьезностью дела. Мне стоило огромного труда упросить этих товарищей не давать ему официальный ход. Пока мы не разберемся внутри института.

– А причем здесь институт? Это частное мнение людей, подписавших документ. И не более того, – стараясь не терять хладнокровия, проговорил Степунов. – Вы знаете обстоятельства, в которых оказался Аспинин. Он защищался у нас. Это наш товарищ. И мы выразили свое мнение в его поддержку. Непосредственно к кафедре, как академической структуре, это не имеет никакого отношения.

– Вот и выясним. На ученом совете.

Степунов молчал. Он не разбирался в уголовном праве. Но угадал: если за дело так рьяно ухватились, следовательно оно того стоит. Для «них»! Профессор мысленно клял себя за то, что не послушался Вадима, пренебрег «мелочами» и не сочинил текст заседания кафедры с какой-нибудь формальной темой. Теперь самое лучшее было немедленно, по возвращении в кабинет, вымарать протоколы. Он клял себя за свое мальчишество и за то, что позволил втянуть себя в эту глупейшую авантюру. Лишь сейчас профессор почувствовал всю серьезность произошедшего с Аспининым и испугался того, что система надзора государства за людьми, система, к которой интеллигенция привыкла относиться с пренебрежением, в действительности никуда не делась, а, как исхудавший больной после изнурительной болезни, обросла новым мясом.

– Это не может быть предметом обсуждения на ученом совете, каким бы карманным он у вас не был! – наконец сказал Степунов.

– Вот это мы и обсудим. То есть – работу кафедры. А не личное мнение ваших сотрудников по частному делу.

– На каком основании?

– На том основании, что кафедра взяла на себя функции вне ее компетенции. Словом, протоколы заседания мне нужны для ознакомления немедленно, Владимир Павлович.

– В том виде, в котором они сейчас находятся, это невозможно. Документы надо оформить. Я предоставлю вам их к заседанию ученого совета, как вы его называете…

– Владимир Павлович, вы, очевидно, не понимаете всей серьезности положения. В тексте письма содержаться экспертные оценки художественного произведения. Экспертизу дала ваша кафедра. На каком основании? Со мной связался следственный комитет при прокуратуре, – Ушкин едва не проболтался, что сам звонил туда по совету Шапошникова. – Их эксперт нашел, что в отрывке содержится глумливое отношение к писанию, к чувствам верующих, прочая ерунда. Это теперь антигосударственное преступление. Не нам судить о степени вины Аспинина. Может, все еще обойдется. Но я не могу позволить превратить институт в площадку для политических ристалищ. Это творческий вуз, а мы отвечаем за обучение студентов. Хотите заняться политикой? Пожалуйста! Вне этих стен.

– Как это понимать?

– В приемной, – вы, наверное, не обратили внимания, – заговорщицки понизил голос Ушкин, – ожидают двое. У них постановление на выемку всей документации кафедры. Я попросил их обождать, пока мы с вами переговорим. Безусловно, на ученом совете всерьез никто не станет обсуждать ваше письмо. Но в наши внутренние дела их, – показал ректор подбородком на двери, – посвящать не надо. Поймите, Владимир Павлович, у нас нет времени переписывать или уничтожать протоколы заседания. Выемка документов будет произведена сейчас же. Даже если в протоколах нет ничего крамольного, сам по себе факт налета жандармов на институт отразится на его репутации. Мы оба понимаем, что Аспинин не написал ничего существенного. Но их интересует антигосударственный сговор! – Ушкин постучал пальцем по папке. – Понимаете?

– Идиотизм какой-то!

– А это меняет его и ваше положение. Если же выяснится, что темой заседания кафедры явилось обсуждение художественного произведения, это уже вопрос о несоответствии…

– Вы слышите себя со стороны? – губы Степунова презрительно дрожали. – Это же не ваш очередной параноидальный роман! Вы даже не владеете терминологией…

– Ну, – примирительно проговорил Ушкин, – мнение вашей кафедры о моем творчестве я знаю. Я хочу вам помочь, Владимир Павлович. Помочь вам и оградить институт от нападок. А захотите вы ко мне присоединиться или нет, по большому счету не имеет значения. Из-за этого сомнительного дела вы лишь подставите под удар себя, и что важнее – ваших товарищей, – Ушкин едва сдержал ехидненькую улыбочку.

– Что вы хотите от меня?

– Вы понимаете, что никто не даст ход этому письму, – Ушкин мягко положил ладонь на папку. – Можно, конечно, сожалеть о том, что происходит в стране со свободой слова…

– Благодаря таким, как вы! Пожалуйста, ближе к делу.

– Это письмо, конечно, можно опубликовать в интернете. Но о нем узнают лишь в центре. Эффект практически нулевой. К тому же Аспинин, если вы не знаете, на свободе. Мне пришлось похлопотать о нем перед очень влиятельными людьми, – не удержался Ушкин, чтобы не похвастать. – И тот, кто подбил вас на это, провокатор.

– Не старайтесь. Брат Валерия рассказал, что рукопись ему передали вы…

Ушкин не смутился.

– Наша с вами задача сейчас, Владимир Павлович, успокоить ситуацию. Я предлагаю следующее. Думаю, мне удастся убедить органы не выносить сор из избы на следующих условиях. На ученом совете мы формально заслушаем результаты работы кафедры. Затем, вы дадите возможность читать у вас часы доктору наук Кунаковой Мариэте Омаровне. В рекомендациях она не нуждается. Это очень грамотный специалист. С научным именем. Член многих общественных организаций и человек очень лояльный власти. Мы представим ее гарантом того, что впредь кафедру не втянут в авантюры.

Степунов слушал Ушкина с брезгливой ухмылкой.

– Вы хоть понимаете, где реальность, а где ваши фантазии?– перебил Степунов. Ушкин осекся и присел в кресло. Но лисье выражение на его лице стало еще хитрее. – Даже, если все произойдет так, как вы говорите, неужели вам не жаль людей? Живых людей! Вы образованный человек! Откуда в вас это? Ведь вам нет дела до Аспинина! Кунакова – старый человек. Она нужна вам, чтобы внести раскол в работу кафедры и вытолкать оттуда грамотных специалистов. Но конечная-то цель в чем? Власть? Занимайтесь хозяйством, учебным процессом. Для этого вас выбрали! Через год ваши полномочия закончатся. Кто вспомнит вас добрым словом? О человеке судят по поступкам.

– Возможно, я плохой руководитель. Даже, не возможно, а так оно и есть…

– Прекратите кокетничать! – Степунов поморщился.

– …если не могу по-хорошему договориться с коллегами. Вы предлагаете оставить все как есть? Хорошо! Допустим, вы опубликуете письмо. Выскажете свою гражданскую позицию. А согласится ли с вами кафедра критики, зарубежной литературы, девятнадцатого века и все, кого вы считаете марионетками ректора? Согласятся ли с вами студенты? Многие даже не слышали о происшествии в церкви. А узнай они об этом из вашего письма, с чего вы решили, что они встанут на сторону хулигана?

Ректор потрогал папку.

– Оставим наше личное отношение к властьпридержащим. Все мы… – Ушкин вяло отмахнулся, – …все мы корнями советские, – наше поколение! – в какой горшок не пересаживай. В институте мы вместе делаем каждый общее дело – передаем молодежи свои знания. Плохой я ректор или хороший, но свою административную задачу, кроме обедов, зарплат и ремонтов, я вижу в том, чтобы работе и учебе людей в этих стенах ничто не мешало. Оставьте амбиции. Подумайте об этом. Вы тоже руководитель.

– Хорошо, – неуверенно проговорил профессор. – Если серьезно все то, о чем вы говорите, и у ваших чекистов есть постановление на выемку, как вы их остановите? Надо понимать, если им так нужны документы против Аспинина и соответственно, против кафедры, как антигосударственной группы, – идиотизм какой-то! – они их добудут.

– Если среди изъятых документов не окажется ничего компрометирующего кафедру, то у ректората не будет формального основания вмешиваться в ее работу. Вы можете даже рассчитывать на поддержку ректората. Естественно, на предложенных мною условиях. Вы передаете мне протоколы последнего заседания, и я дам вам возможность до вечера сочинить любую отсебятину. Выемку проведут во внерабочее время, чтобы не привлекать внимания студентов и сотрудников. Присутствовать будете только вы и я.

Одно то, что Степунов молчал, окрыляло: Ушкин почувствовал, что сумел убедить, обмануть, сломить этого упрямца!

– Допустим. Тогда в любое удобное для вас время вы сможете дать ход… – Степунов подумал, подбирая слова, – …письму. А каковы наши гарантии?

Ректор развел руками.

– Мое честное слово!

– Простите, оно не дорого стоит!

– Согласитесь, Владимир Павлович, я мог бы вас не приглашать, а поставить перед фактом. Вчера или позавчера выемку совершили бы без вас. Вызвали вашего лаборанта и закончили дело. Дальнейшее было бы уже в компетенции органов и вряд ли я чем-то смог бы помочь. А во внеурочное время, Владимир Павлович, вы верно заметили, вам и вашим сотрудникам не возбраняется иметь собственное мнение по любому частному вопросу.

С тихим бешенством Степунов понял, что этому скомороху удалось втянуть его в свою игру: он, профессор, уважаемый ученый, теперь должен был либо пожертвовать ради одного человека своими сотрудниками, либо ради них же совершить подлость и отказаться от Аспинина. О том, как он будет объяснять коллегам перевод на кафедру старушки Кунаковой, Владимир Павлович и думать не хотел.

– Я могу идти?

– Да, конечно. Сейчас секретарь зайдет в деканат дневного отделения за документами. Попросите Аллу оставить бумаги старшему преподавателю. Секретарь проводит вас.

В приемной Степунов заметил двух мужчин, терпеливо дожидавшихся на стульях вдоль стены. Они проводили заведующего скучающими взглядами.

За рабочим столом Владимир Павлович нервно побарабанил пальцами по конспектам лекций, и, стараясь не глядеть на лаборантку, попросил:

– Алла, пожалуйста, аккуратно извлеките из нашего гроссбуха протоколы последнего заседания кафедры. Завяжите их в папку и… – Степунов, было, подумал уничтожить текст, но он дал слово, и в комнату заглянул секретарь, – …отнесите в деканат дневного отделения Киселевой.

– Я сейчас допечатаю доклад для…

– Нет, нет, Аллочка, немедленно!

Девушка исподлобья посмотрела на заведующего. Он поискал сигаретную заначку, но не нашел зажигалку и швырнул сигарету на стол. Когда, наконец, девушка вышла, он отыскал в записной книжке мобильного телефона номер Аспинина.

– Андрей? Где вы?

– Пытаюсь припарковаться рядом с Фрунзенской набережной, – ответил Андрей: голос его звучал так ясно, словно он находился рядом. – Брата вызвали в прокуратуру.

– Вот что, Андрей, с письмом, похоже, ничего не получится. Его изъяли из редакций. Извините. Мы сделали все, что могли. Обращайтесь, если что…

Степунов поискал в кармане валидол. Профессор надеялся, что Вадим, Наташа и «молодежь» кафедры поймет, что иначе он поступить не мог. Ему было стыдно перед Аспининым, стыдно перед друзьями и коллегами. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ




На Главную блог-книги "ПРЕДАТЕЛЬ"

Ответить

Версия для печати