ОБЛОЖКА – ЗДЕСЬ. НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА – ЗДЕСЬ.

В гостинице почти пусто, можно наслаждаться стерильным немецким уютом. В комнате растворимый кофе, для которого Ушкин сам вскипятил воду в чайнике «тефаль».

Он машинально разглядывал в окно своей комнаты слева за рекой современные учебные корпуса университета и стоянку для автомашин преподавателей, а справа – здание оранжереи, и серые насаждения ботанического сада, словно набросанные грифелем на ватмане…

Все это он описывал в романе! И виповскую двухэтажную гостиницу, и женскую консультацию из бетона, и пивной завод, и грот с чистенькими немецкими бомжами, и церковь святой Елизаветы, и лифт, расписанный под корзину воздушного шара…

За многолетние приезды в Германию Александр Сергеевич так и не привык к почти бесснежной немецкой зиме. В уютных пасторальных пейзажах здесь глазу недоставало роскоши белых полей, унылых и величавых, как океан. Это ощущение мертвого снежного покоя, сонного, с короткими серыми днями и солнцем, неохотно перевалившим через блеклую черту горизонта, очевидно и навевало на иностранцев необъяснимую жуть непокоримой природы, среди которой раскинулась огромная Россия.

Александр Сергеевич подумал, что в Германию в качестве ректора он приехал в последний раз. Скоро в усадьбе выборы. По уставу, административных ресурсов переизбраться у него не осталось. Будет дорабатывать заведующим кафедрой творчества.

В понедельник Гертруда Шпански, заведующая кафедрой русской литературы университета рассказала Александру Сергеевичу о новой работе, выставленной в одной из электронных библиотек. Фрау Шпански читала все новинки. Она умолчала о содержании романа, обронив, что-то про библейский сюжет.

– Там есть немного о вас, – сказала она с вежливой улыбкой.

Ушкин почему-то сразу догадался, что речь идет о работе Аспинина.

Ректор думать забыл о годичной давности истории с близнецами. Кафедра Степунова существовала по своим законам, – еще более закрытая для ректора, чем прежде! – выжившая из ума старушка Кунакова, в одиночестве проповедовала свои непримиримые идеи «антибольшевизма», и не понимала, зачем ее позвали коллеги, объявившие ей вежливый бойкот…

В четверг он пришел на традиционное чаепитие в доме фрау Урф.

Александр Сергеевич скучал в политкорректной компании немецкой профессуры, где было наложено табу на разговоры о засилии в Германии турок или о том, что немецкий бюджет уже трещит от гуманитарной помощи евреям.

Он всегда чувствовал себя среди немецких ученых, словно во фраке, и не мог отделаться от ощущения, будто представляет русскую словесность. Хотя в Марбург читать лекции приглашали не известного русского писателя Ушкина, – в узких литературных кругах его имя, безусловно, кое-что значило, но это не была популярность Ломоносова или Пастернака, о которых он написал книгу, – а приглашали ректора филологического вуза. Обмен организовал международный отдел его института. Литературные же тусовки в России отличались от местных, лишь суммой затраченных на мероприятие денег.

За чаепитием упомянули о новом романе: кто-то пошутил, что ситуация с работой, напоминает запутанную историю с теоремой, русского математика Перельмана. Фрау Шпански высказала свое мнение о романе:

– Подвиг Христа-человека это неравная схватка гения и толпы. Как известно, кроме законодательных текстов, называемых Галаха, еврейская библия включает большое количество сказочных и мифологических сюжетов, случаев и анекдотов. Все это называется Агада и предназначено облегчить применение их кодекса. Агада возникла еще до Христа и сначала была устной. Поэтому Иисус запрещал ученикам записывать за собой. Обычными жанрами агадистов были притчи, аллегорические и гиперболические рассказы. Они критиковали пророков, патриархов. Равноправным собеседником у них был Бог. Все это есть у Иисуса. Он был не законник, а великий агадист своего времени. Иначе – поэт. Поэтому фарисеев удивляло, что он говорит известные вещи необычно. Практики, лишенные воображения, его поэтические преувеличения они восприняли буквально и убили его. Думаю, роман об этом.

Молодой профессор Нагель спросил мнение Ушкина.

– Я не читал, – ответил тот.

– Если это не литературный прием и описаны реальные люди, – сказала фрау Шпански, – автор, быть может, не хочет ставить их под удар: они все еще в России.

Ученые молчали «об Ушкине» в романе, и, похоже, составили свое мнение. Раздражало, что из четырнадцати собравшихся немецких филологов свободно читала по-русски лишь Гертруда. Следовательно, остальные знали содержание работы с ее слов.

В гостинице ректор, скорее в связи со своим именем, нежели потому, что его интересовала вещица, нашел работу в сети на сайте какого-то университета, – Александр Сергеевич обнаружил еще несколько сайтов с романом: работа быстро расползалась по электронным библиотекам, – и пробежал ее по диагонали.

Ушкина ругали часто и охотно. Особенно, после того, как он, «перепрыгнув» через кандидатскую, защитил докторскую диссертацию. Защитил – по своему же творчеству! (Еще одна изящно разыгранная комбинация!) Поэтому вещицу он «листал» с кривой ухмылкой уличенного, но не признавшего вину вора.

Религия в романе стала предметом не теологического исследования, – для этого автору не хватало подготовки, и, очевидно, он сам не до конца определился в своем мировоззрении, – а – нравственного. Автор, если так можно выразиться, исследовал на себе остаточные влияния тоталитаризма. Характеры, определяющие конфликт значительного произведения, по мнению Ушкина, отсутствовали. Собственно, ничего другого от дебюта он не ждал.

Ушкина уязвила фигура исписавшегося литератора, «срисованная» с него. А библейский фантом, в который он никогда не верил, как должен верить действительно религиозный человек, словно смотрел на него, Ушкина, и на дрязги вокруг пустого дела, сквозь время со спокойным могуществом истиной славы.

Пасквиль не выходил из головы. Ректор поискал в визитнице телефон бывшего ученика. Затем, полистал записную книжку, набрал номер его мобильного, прикидывая: если телефон на автоответчике, перезванивать не станет…

Телефон не обслуживался.

Ректор походил по комнате. Затем, отыскал в визитнице карточку другого близнеца.

Мобильник Андрея оказался вне зоны досягаемости. Ушкин подумал и набрал номер его домашнего телефона.

Знакомый голос – Ушкин слышал его год назад, когда звонил Аспинину – ответил почти сразу, сердито:

– Андрей Александрович заграницей.

– Веденеев?

– А-а! Узнали? – с самодовольной, хмельной ноткой проговорил бродяга.

Ушкин пожалел о том, что позвонил.

– Я прочитал роман Валерия. Передай мои поздравления. Он заметно прибавил. Правда, много литературщины…

– Это не только он. Андрей тоже. И я подредактировал. Материалец сыроват был…

– Вот как? Ну, все равно: поздравь от меня …коллектив авторов, – с иронией проговорил Ушкин. – А что с ребятами? Они …были?

– Че им будет? Живы, здоровы! Вы ничего не слышали? Целая история! Валеру снова закрыли. В смысле, арестовали. Сам пришел. Заступаться.

– Так он сидит?

– Н-нет, – глухо проговорил Веденеев и скомканным голосом добавил. – Он с каким-то авторитетом сцепился. Смотрящим по хате. Или не знаю, как у них называется. Урки его удавили. Вскрытия не было. Менты утверждают – от воспаления легких. Там такая свистопляска началась! Каких-то ментов поснимали. Пацана этого, Никиту, выпустили под подписку. Серафима, ну, священника перевели за Урал. Он оттуда родом…

– Ты имеешь в виду, Валера …погиб? – опешил Ушкин.

– Ну, да!

– Так, дело закрыли?

– Не знаю. Валера на себя все брал. Андрей Александрович для пацана адвокатов нанял. На похороны не успел. Его сначала в розыск объявили… Суки, загубили мужика!

Ушкин отключил трубку.

На прогулке, между занятиями и в гостинице Александра Сергеевича мучила вина за бессмысленную смерть бывшего ученика. Ему хотелось отгородиться от этой мысли другой, привычной мыслью, что выписанная на бумаге, теперь эта история – вымысел. Он вспомнил о Полукарове и Шапошникове и сердито проворчал: – Дрянь!

Через месяц Ушкин вернулся в Москву. За ним оставили место заведующего кафедрой творчества. Ушкин по-прежнему посещал заседания и коллегии, участвовал в работе комиссий, писал и выпускал книги. Иногда заходил на кафедру Степунова попить чаю.

Сначала Ушкину мерещилось, что коллеги и знакомые особенно смотрят на него. Затем, успокоился.

На вручении премии Ушкин и Полукаров случайно оказались рядом.

Разведчик постарел и, казалось, вылинял. Он был по-прежнему аккуратен и словоохотлив. На вопрос Ушкина об Аспининых Полукаров сказал, что после того, как Валерий пришел в следственный комитет, дело передали туда. И вовремя! Кто знал, что так выйдет?

– А я – на пенсию. Пописываю. Воспоминания. Заразная вещь! – засмеялся Полукаров.

– Почему же к нам никто не пришел …по этому делу?

– Валерий погиб. Двести восемьдесят вторую закрыли. Дети – по делу Ерофеева, скорее всего, свидетелями пойдут. И Бельков. Из-за которого все началось. Активно сотрудничал со следствием! С хорошим адвокатом парню дадут условный срок. Дело-то обещает быть резонансным: молодцы Ерофеева из идейных соображений жгли милицейские машины, ларьки кавказцев, – разведчик хмыкнул. – Вот вам яблочки!

После похорон мужа Наташа передал Андрею то ли письмо, то ли отрывки воспоминаний Валерьяна:

«До семи лет я почти не помню брата.

В первом классе мы заразились лишаем от бездомного котенка. Мама вылечила меня компрессами из тертого чеснока. Брат на приеме у дерматолога почесал ухо о плечо и его забрали в больницу.

После больницы на ночной улице он показался мне чужим.

Еще помню, в пять лет мы приехали в Александров. Прозрачный лес, мама, бабушка Люся и брат. Шли цепочкой по топи. Трава, как батут, прогибалась под ногами.

Вышли к яме с водой. Нам сказали, что здесь неделю назад разбился Гагарин.

В избе с земляным полом нам улыбалась страшная чужая старуха в черном. Прабабушка Вера. Сельская учительница. Персонаж Марецкой.

После смерти прабабушки город отмечал ее столетие. В Кольчугино не было никого, кого бы она не учила русскому языку и литературе!

Помню младшую сестру мамы, тетю Тамару. Красавица в золотистом солнечном сиянии. Я догоняю Андрея и тетю вверх по горке. Мы идем в парк кататься на каруселях.

Тетя Тамара умерла в тридцать и похоронена под Архангельском.

Братья мамы, дядя Витя и Юра. Водители грузовиков. После армии за «мерзавчиком» и немудреной закуской, в кружок за забором у Ярославского вокзала они «решали» нашу с братом судьбу. Отец оказался тут случайно. К тому времени он женился в третий раз, на дочери академика, и перебрался в Москву. Отец делал озабоченное лицо, говорил невпопад и хотел казаться своим. Нам было хорошо с дядями. Наше детство и юность с Андреем прошла без этих простых мужиков. И не умели мы объяснить им…

А помнишь, брат, как отец, пьяненький, зашел в комнату, где мы спали на диване, и единственный раз на моей памяти обнял нас, уткнувшись головой в изголовье. Он бормотал что-то ласковое, а мы боялись шелохнуться, чтобы продлить эту сладкую минуту! Как подростками ждали его в выходные, а он не приходил. И на следующие выходные прощали ему уже знакомое у других взрослых пренебрежение нами. Выключив свет, чтобы ничто отца не отвлекало, ставили ему лучшие наши и дорогущие виниловые пластинки «Deep purple», «Led Zeppelin», «Queen» и «Pink Floyd». А когда я заболел желтухой, и меня хотели отчислить из спортшколы, отец, корреспондент партийной газеты, пришел на тренерский совет защищать нас. А мама понесла в ЦК наши грамоты и твой почетный диплом за успехи в спорте от правительства республики.

Помнишь, под Новый год, мама уносила к себе огромную кадку с деревом японской розы: роза тремя ветками занимала полкомнаты. Обтесывала топором комель и вставляла елку в крестовину. Елка пахла лесом, морозцем и Новым годом. Мы наряжали ее стеклянными шарами, самолетами, ракетами, белочками, медведями и совами на железных прищепках из старого чемодана в кладовке. Рассаживали игрушки по душистым колючкам, а у крестовины, обложенной ватой, как снегом, ставили румяного Деда Мороза в красном кафтане и с посохом. На стеклах лед с мороза, снежинки и елочки. А если подышать на ледок и поскрести ногтем иней, в глазок заглянет зимний сад с яблоневыми, сливовыми, вишневыми, черешневыми и грушевыми деревьями. Заглянет любимое абрикосовое дерево. Абрикос замерз в год, когда мы уехали в Александров к бабушке: мы пошли в школу, а мама поступила на заочное отделение политехнического института (всю жизнь мечтала быть учительницей!). Заглянет черная виноградная лоза на железных трубах, как змеи на решетках, и завиднеются голые прутья малинника в наш рост, зачернеют грядки клубники и огород под картошку. В единственный выходной мать заставляла нас ковыряться в земле после изматывающих тренировок. На зиму мама покупала польскую картошку. Но по привычке послевоенного поколения упорно приучала нас к земледелию. А там затемнеет каменный сарай. Помнишь, я зацепился за стену сарая тростью, найденной среди старых вещей. И вот лежу навзничь с «ножнами» в руке. А на стене поблескивает клинок. Его у нас обманом выманили старшие пацаны.

В саду черно-рыжий пес Шарик. Он вспахивал огород конурой, привязанной к цепи, а на собачьи свадьбы обрывал привязь любой толщины. В шесть лет осенью я швырнул в пса яблоком. Весной хотел погладить Шарика, но пес зарычал и прижал зубами мою ладонь, подержал… и, поучив, отпустил. После этого мы подружились. Пока Шарик лаял на прохожих, мы обнимали его за лохматую шею, гордые его дружбой.

А помнишь, соседей через улицу, двойняшек Олега и Игоря: один русый, другой рыжий, – старше нас на три месяца. Их мать, тетя Аня, заставляла братьев «наводить порядок». Игорь путал слова: «Я тебе завтра давал…» А вечером у костра ты боролся с Олегом. Их отец, дядя Боря, на корточках покуривал папиросу. Мы подрались с братьями.

Под новый год ты улетел на соревнования в Минск, а я – в Кропоткин. Вернулся за три часа до самолета в Москву, чтобы лететь на сборы. И радовались, что я успел.

А прощание на вокзале у поезда, когда впервые меня не взяли в команду…

Зимой мама грела нам одеяла, поочередно распяв их на горячей «голландке» с изразцами. А потом на этой печке мы прятали деньги: копили на наши первые джинсы.

Мама все переживала в себе. Плакала и курила в поддувало после предательства отца, а мы ласкались к ней, чтобы утешить. На нашу ювенальную грубость она так поджимала губы, что лучше б наорала!

А помнишь, как в песке у калитки мы пудовой гирей давил муравьев, а они, как ни в чем ни бывало, выползали из-под железяки; как «пушкой» – зажатый с одного конца железный стержень шариковой ручки (были такие толстенные!) – прожгли скатерть и занавеску и драили квартиру, чтобы задобрить маму, когда она придет с работы; как жестоко дрались между собой; два года ходили после тренировок через двор многоэтажных домов, тут нас поджидала шпана. Мы могли свернуть, но не сворачивали. А студентами, в два часа ночи в модных туфлях на косых каблуках, шли домой с вечеринок через полгорода: месяца на три мы «завязали» со спортом и не было денег на такси. Туфли из Еревана нам с соревнований привез лучший друг Вовка Неврянский.

А моя первая любовь. Перелеты через всю страну: Воронеж, Тбилиси, Киев…»

Еще Наташа передала записку: «Лучший роман всегда впереди. Жаль, что я не успел его написать. Не забывай моих!»

Той же зимой на электронную почту Андрея от Серафима пришло сообщение. Каланчев писал, что выхлопотал небольшой приход под Челябинском. Места живописные. Рядом красивейшее озеро Увильды. Но много татар. У Каланчовых свое хозяйство: досталось от покойного батюшки: после смерти отца его дети все распродали и забрали мать в город. Саша очень довольна на новом месте.

Аркаша взял академотпуск и ушел в армию. Алена долго плакала. Теперь учится и на выходные привозила знакомиться молодого человека. Он врач. «У них серьезно».

Татьяна Васильевна год болела. Не знакомая с Каланчевыми, узнав, что у тех наладилось, перекрестилась и сказала: «Слава тебе Господи!»




отзывов: 3 на “ЭПИЛОГ”

  1. on 31 Мар 2012 at 20:27 Нина Бантыш.

    Прочитала. Под впечатлением. Тема стара как мир, а обыграна мастерски. Булгаков вспомнился. Автор , несомненно,сверхобразован.
    Чувствуешь себя где-то внизу по познаниям. Читается сложно. Словно против течения плывешь, или продираешься сквозь густые заросли. Это цепляет. Спасибо.

  2. on 31 Мар 2012 at 20:30 Нина Бантыш.

    Тема знакома. Недавно в моей жизни были похожие споры. Это меня поразило. Словно на одной волне. Все узнаваемо. Тема “дышит”. Здорово.

  3. on 07 Авг 2012 at 16:37 валерий осинский

    Спасибо, Нина, за отзыв! Автор.

На Главную блог-книги "ПРЕДАТЕЛЬ"

Ответить

Версия для печати