Продолжение. Предыдущее здесь. Начало экскурса «Толстой и Анна» здесь.

Идея «Анны Карениной» пришла Толстому в начале 1870 года. 24 февраля Софья Андреевна записала: «Вчера вечером он мне сказал, что ему представился тип женщины замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что его задача сделать эту женщину только жалкой и не виноватой и что как только ему представился этот тип, так все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины» (здесь и далее в цитатах курсив мой. – О.Д.). И 24-го же числа Толстой сделал первый набросок романа. Но только не «Анны Карениной». Лев Николаевич начал исторический роман из эпохи Петра I. И работал над ним около трех лет, хотя – как-то вяло. Все время отвлекался. Занимался греческим (и уже читал Гомера в подлиннике), писал «Азбуку», учебник для народных школ…

 

17 декабря 1872 года он сообщает Страхову: «Обложился книгами о Петре I и его времени; читаю, отмечаю, порываюсь писать и не могу. Но что за эпоха для художника. На что ни взглянешь, все задача, загадка, разгадка которой только возможна поэзией. Весь узел русской жизни сидит тут». Только «узел» этот все не распутывался. И вот 19 марта 1873 года Софья Толстая сообщает сестре: «Вчера Левочка вдруг неожиданно начал писать роман из современной жизни. Сюжет романа неверная жена и вся драма, происшедшая от этого». Вот это уже «Анна Каренина». А попытки писать о Петре, как и другие работы этого периода, можно рассматривать как подготовку к «роману из современной жизни», в котором, как я когда-то показал (см. здесь), отразилась эпоха реформ. Реформы же – суть перемены. Как они происходят? Вот почитаем (тереза – это весы):

Как у барки навесит купец тереза на подставки
и, насыпав в кадушку зерно, на лоток кладет гири,
десять гирей положит, не тянет, одну бросит мерку,
вдруг все зерно поднимает, и тяги и силы уж нету
в кадке, пальцем работник ее колыхает.
Так сделалось с князем, чего он не думал.
Весы поднялись, и себя он почуял в воздухе легким.

Это я просто разбил на стихи (не меняя ни знака) кусочек «Романа о времени Петра I», относящийся к смене власти. Упомянутый князь – Василий Голицын, реальный правитель России во времена регентства царевны Софьи при двух несовершеннолетних царях, Иване и Петре Алексеевичах. Напомню: в 1682 году, после смерти их брата, бездетного царя Федора Алексеевича, на престол, в обход 16-летнего Ивана (он, мол, слабоумный), был посажен 10-летний Петр, единственный сын Натальи Нарышкиной, молодой жены царя Алексея Тишайшего. Родственники первой жены Марии Милославской немедленно взбунтовали стрельцов. В результате на трон был посажен еще и Иван, а регентшей при обоих стала его единоутробная сестра Софья. Так возникло двоецарствие. И вот в сентябре 1689 года Петр начинает забирать власть в свои руки, а Софья сопротивляется. Эта борьба у Толстого представлена как колебание весов. И к этому образу писатель возвращается не раз. Вот, например, Василий Голицын уехал в свое в село Медведково и оттуда следит за процессом:

«Что же он не вступал в борьбу? Отчего не становился в ряды с ними, а уехал в Подмосковную и сидел праздно. Он боролся и прежде не раз; но теперь на другой стороне он видел новую силу, он видел, что невидимая сила спустила весы, и с его стороны тяжести перекатывались на другую. На той стороне была неправда. Правды нет никогда в делах правительства. Он довольно долго был сам правителем, чтобы знать это. /…/ Правда была разве в выборе Петра одного, Нарышкиных, в выборе Ивана и Петра и Софьи, и какая же правда была теперь в участии Петра в правлении с Иваном? Или Иван-царь, или убогий монах, а один Петр-царь. Не правда была, а судьба. И рука судьбы видна была в том, что творилось. Руку судьбы — это знал князь Василий — чтоб узнать, есть верный знак: руку судьбы обозначают толпы не думающих по-своему. Они сыплются на одну сторону весов тысячами, тьмами, а что их посылает? — они не знают. Никто не знает. Но сила эта та, которой видоизменятся правительства. Теперь эти недумающие орудия судьбы сыпались на ту, враждебную сторону весов».

Тут перед нами не просто весы, но – устройство двойного назначения: для приложения сознательных сил и для взвешивания сил бессознательных. Ведь перетягивание каната и взвешивание – два совершенно разных процесса. Руководители борющихся за власть кланов (условно – Нарышкины и Милославские) знают, чего хотят, перетягивают канат. Но кроме этих сознательных деятелей есть еще «не думающие по-своему», которых посылает какая-то сила, «видоизменяющая правительства». Именно эта таинственная сила дает перевес одной из сторон. И в этом смысле – взвешивает. Конечно, людям считающим себя способными «думать по-своему», такое взвешивание покажется жульничеством. И действительно, если исключить «невидимую силу», то выиграть должен тот, кто сильней, умней, циничней, имеет больше денег на подкуп «недумающих», использует более изощренные политтехнологии. Но все эти демократические процессы перестают что-либо значить, когда в историю вступают невидимые силы, которые Толстой называет судьбой, а шаман назовет богами. «Сила» бросает «толпы не думающих по-своему» на одну из сторон, и все – точка бифуркации пройдена.

Что же это за «сила»? Она похожа на ту, что вдруг стала двигать рукою Толстого, когда он начал редактировать главку о том, как Вронский вернулся домой после разговора с впавшим в детство Карениным. «Я стал поправлять ее, и совершенно для меня неожиданно, но несомненно, Вронский стал стреляться» (см. конец предыдущего текста). А потом оказалось, что «это было органически необходимо» для дальнейшего развития сюжета. Перевес весов в пользу Петра тоже был необходим для дальнейшего развития сюжета истории России. И обеспечила этот перевес неподвластная человеку сила, идущая из глубин бессознательного. Не имеет значения, что в одном случае она действует через тьму мужиков, «не думающих по-своему», а в другом – через великого писателя, отказавшегося от мысли написать так, как он поначалу задумал (то есть – «по-своему»). В обоих случаях неведомая сила рушит сознательно построенные планы и открывает новые возможности.

О таинственной силе, несущей писателя, мы еще поговорим, а сейчас отметим, что в годы, предшествующие писанию романа из эпохи Петра, Толстой был рьяным читателем Шопенгауэра и носился с идеей «истории-искусства». Сам Шопенгауэр называл это просто поэзией и утверждал, что «для уразумения сущности человечества поэзия дает больше, чем история». Естественно, в связи с этим утверждением философ вспоминает «Поэтику» Аристотеля: «Поэзия и более философична, и более важна, чем история». О том, почему это так, я писал в экскурсе «Фюсис», сейчас лишь кратко напомню, что разница между поэзией и историей в том, что последняя – нечто вроде репортажа с места событий, а в первой отражаются начала, архетипы. Скажем, Петр едет в Троицу, отдает какие-то приказы, а Софья из Кремля отдает противоположные, и в результате получается то-то и то-то. Эта информация пригодна для какой-нибудь статьи, она также нужна для фактической достоверности текста поэмы, но – не представляет интереса для поэзии как таковой. Ибо поэзия работает с субстанцией грез, с архетипами. И потому позволяет прикоснуться не просто к истории, а к священной истории народа.

Толстой не пользовался такими терминами, но, конечно, имел в виду именно архетипику русской истории, когда писал: «На что ни взглянешь, все задача, загадка, разгадка которой только возможна поэзией. Весь узел русской жизни сидит тут». Этот «узел» можно представить как переплетения двух разных систем приложения сил: во-первых, разнонаправленных усилий тех, кто сознательно стремится к какой-то своей цели, и, во-вторых, действий «невидимой силы», которая приводит в движение «толпы не думающих по-своему».

Сила, которая посылает «недумающих», напоминает Демона Максвелла (мысленный эксперимент с ним был проделан в 1867 году), работающего, правда, не в сфере термодинамики, а в области социологии. Но надо видеть принципиальную разницу между этим демоном и, например, Русским богом. Демон Максвелла лишь сортирует частицы: горячие налево, холодные направо. А бог делает их холодными или горячими. То есть он выбирает цель и ведет к ней толпы, внушая каждому соответствующее желание. Мне, например, может казаться, что я двигаюсь в ту или иную сторону потому, что так хочу. Но хотение это у меня «недумающего» – не мое собственное. Это внутри меня кто-то хочет, а мне как «орудию» – только хочется этого. И нас таких тьмы. В результате одна из чаш весов перевешивает, побеждает тот или иной вариант развития событий, тот или иной сюжет. Вот в частности, к власти приходит Петр.

Но все это теория, а Толстой сел писать роман.

Продолжение экскурса «Толстой и Анна»

КАРТА МЕСТ СИЛЫ ОЛЕГА ДАВЫДОВА – ЗДЕСЬ. АРХИВ МЕСТ СИЛЫ – ЗДЕСЬ.