Продолжение. Предыдущее здесь. Начало экскурса «Толстой и Анна» здесь.

Я говорил (здесь), что основные персонажи «Анны Карениной» многослойны, в них несколько действующих субъектов, которые сменяют друг друга в зависимости от ситуации и таким образом меняют характер героев. Внутри Анны – по меньшей мере два существа: сама Анна и она же «другая». Толстой прямо указывает на эту двойственность и порой подробно прописывает ее последствия. Так, движение Анны к смерти – это нарастающий конфликт разных существ в ее душе.

Ближе к концу Анна хватается за малейший повод для ссор. Причем она и сама замечает, что внутри нее будто что-то включается и действует по известному сценарию вопреки ее собственной воле. Вот, скажем, она хочет спокойно обдумать причины очередного скандала, но – вдруг заводится… «И, увидав, что, желая успокоить себя, она совершила опять столько раз уже пройденный ею круг и вернулась к прежнему раздражению, она ужаснулась на самое себя». Будто какая-то программа отработала очередной цикл. И невозможно ее остановить, даже если видишь себя со стороны и хочешь остановиться: «На мгновенье она очнулась и ужаснулась тому, что изменила своему намерению. Но и зная, что она губит себя, она не могла воздержаться».

«Другая» в Анне явно сильнее ее самой. Что же это за «другая»? Давайте посмотрим, как она видит Вронского: «Для нее весь он, со всеми его привычками, мыслями, желаниями, со всем его душевным и физическим складом, был одно – любовь к женщинам». Вронский, конечно, не только «любовь к женщинам», и Анна прекрасно это понимает, но что-то в ней видит в нем лишь жеребца и хочет целиком привязать его к себе. А он сопротивляется, пытаясь хотя бы отчасти отстоять свою автономность. И таким образом подпитывает ревность. «Не имея еще предмета для ревности, она отыскивала его». Понятно, что существо, видящее в мужчине только половую функцию, – вовсе не сама Анна, а какая-то жадная самка, «другая».

Но в Анне есть и еще кое-что. Вот взгляните: после очередной ссоры она уходит к себе, садится перед зеркалом (устройством для созерцания «другой»), думает о том, как она уедет от Вронского, что будут говорить их знакомые, как посмотрит на это Каренин… «И много других мыслей о том, что будет теперь, после разрыва, приходили ей в голову, но она не всею душой отдавалась этим мыслям. В душе ее была какая-то неясная мысль, которая одна интересовала ее, но она не могла ее сознать» (здесь и далее в цитатах курсив мой. – О.Д.). Здесь начинает что-то прорезываться, возможно, какая-то еще другая «другая». Продолжаю цитату: «Вспомнив еще раз об Алексее Александровиче, она вспомнила и время своей болезни после родов и то чувство, которое тогда не оставляло ее. «Зачем я не умерла?» – вспомнились ей тогдашние ее слова и тогдашнее ее чувство. И она вдруг поняла то, что было в ее душе. Да, это была та мысль, которая одна разрешала все. «Да, умереть!..»». Ей кажется, что это лучший выход для всех.

На сей раз дело заканчивается бурным примирением, но на следующий день Стива телеграфирует, что не добился развода, и все начинается снова. Эта ссора впервые с тех пор, как они стали жить вместе, не завершается примирением. «И смерть, как единственное средство восстановить в его сердце любовь к ней, наказать его и одержать победу в той борьбе, которую поселившийся в ее сердце злой дух вел с ним, ясно и живо представилась ей». Сказано четко: в сердце Анны поселился какой-то «злой дух», который изнутри нее ведет борьбу с Вронским. Дальше она ложится в постель и при свете свечи представляет, что будет чувствовать Вронский, «когда ее уже не будет и она будет для него только одно воспоминание. «Как мог я сказать ей эти жестокие слова? – будет говорить он. – Как мог я выйти из комнаты, не сказав ей ничего? Но теперь ее уж нет. Она навсегда ушла от нас. Она там…» Вдруг тень ширмы заколебалась… на мгновение тени сбежали, но потом с новой быстротой надвинулись, поколебались, слились, и все стало темно. «Смерть!» – подумала она».

 

Нет, пока это только свеча догорела. Но налицо какая-то мистика. Надо разобраться в ее природе, понять, что это за «злой дух». Пока ведь мы даже точно не знаем, является он тем ревнивым существом, которое ранее обнаружили в душе Анны и назвали «другой», жадной самкой, или все-таки «злой дух» – это какое-то еще одно (третье) существо? К сожалению, канонический текст романа не дает нам четкого представления об этом. Так что придется смотреть черновики, где события, которые мы только что анализировали, выглядят несколько иначе, чем в окончательном тексте.

В черновике Анна после ссоры уходит к себе, ложится постель и берет в руки книгу. «Лицо ее было холодно и злобно, также, как было у нее на душе. «Он тяготится мною, он любит другую женщину», говорил в душе ее голос, который она хотела не слышать». Этот «голос», который Анна «хочет не слышать», явно принадлежит ревнивой «другой». Но дальше: «Она лежала и читала, и изредка воспоминания о нем всплывали у нее в душе. Вдруг она почувствовала себя в прошедшем в доме Каренина, в Петербурге, со всеми подробностями минуты: также стояла свеча, та же книга, та же кофточка с шитым рукавом, те же подавляемые мысли и одна, ясно выраженная мысль: «зачем я не умерла», и другая страшная мысль. «Какая мысль?» спросила она себя. Да, это была страшная мысль, даже не мысль, а желание – желание, чтобы он, Алексей Александрович, умер. Как часто приходила ей тогда эта мысль и как желанная смерть эта уясняла все».

Напомню в этой связи, что, начиная работу над романом, Толстой увидел в Анне чуть ли не первобытную бабу. И хотел написать, что она уходит к Вронскому, а Каренин умирает (см. здесь). Это было бы естественное развитие сюжета, соответствующее изначальному индоевропейскому мифу, где Змееборец (Вронский) убивает Змея (Каренина) и занимает его место у лона Матери-Земли (Анны). В патриархальном варианте это означает: становится ее хозяином. А в матриархальном – смысл несколько иной: женщина должна забеременеть от лучшего, который ей дальше не нужен, хотя и может послужить для обеспечения роста плода. Самки пауков, например, съедают своих партнеров сразу после оплодотворения (чтобы подкрепиться), пчелы изгоняют трутней, многие женщины разводятся, как только рождают ребенка. Это в природе вещей, хотя в нормальном обиходе чаще реализуются более цивилизованные сюжеты.

В тексте черновика, цитирование которого я прервал на словах «смерть эта уясняла все», дальше сказано: «Теперь уже этого не нужно. «Мне не нужна смерть Алексея Александровича, теперь я несчастлива не от Алексея Александровича, а от него. Что же, ему умереть? Нет, его смерть сделала бы меня еще более несчастной, если возможно. – Она положила книгу на колени и стала думать, снимая и надевая кольцо на тонком белом пальце. – Так чья же смерть мне нужна? Ничья», – вслух сказала она себе, несмотря на то, что в душе все еще оставался вопрос – чья смерть?»

То есть сперва Анна думает о смерти мужа, а потом еще и о смерти любовника. Правда, последняя мысль сразу же и отвергается, но ведь она все-таки почему-то подумалась. Понятно, что эта мысль принадлежит не самой Анне (культурной женщине просвещенного 19-го века). Но кому? Ревнивой, самке, видящей в мужчине только оплодотворяющего самца, которым необходимо завладеть вплоть до полного поглощения? Или все же «злому духу», который (которая) борется с Вронским, хочет его победить, наказать, довести до смерти? Пока что это не очень ясно. Но мы знаем, что после Анниных родов и объяснений Вронского с Карениным какой-то вполне злой дух, действуя изнутри, заставил Вронского стрелять в себя. Очень похоже на то, что теперь этот дух действует через Анну, через ее «другую». Однако эта «другая» немедленно прячется, изгнанная произнесенным «самой» Анной вслух цивилизованным заклинанием: «Ничья» (смерть).

Дело, однако же, в том, что смерть была изначально запланирована. Отбросив вариант со смертью Каренина, Толстой тут же записал: Анна «уходит из дома и бросается…». Почему она «бросается»? Продолжу цитату из черновика: Анна «опять взяла книгу и стала читать и читать, понимая, что читала, несмотря на то, что в душе, независимо от чтения, происходила своя работа. Она читала, что невеста его изменила ему и пришел к ней. И тут вдруг в одно и тоже время в душе Анны голос ответил на вопрос: чья смерть? И жених, и невеста в книге, и окно, у которого она стояла, – все это исчезло и заменилось треском и потом тишиной и темнотой. Свеча догорела, затрещала и вдруг потухла. Анна с открытыми глазами лежала в темноте и понимала, что ей ответил внутренний голос». Ответ зачеркнут, но я его приведу: «Твоя смерть».

Разумеется, голос, желающий смерти Анне (и через это – наказания Вронскому), должен отличаться от голоса ревнивой самки, который Анна «хотела не слышать». Но в тексте эти два голоса переплетены так, что их трудно различить. И все же попробуем. Проследим еще раз последовательность переключений: пытаясь уйти от голоса, которого «не хочет слышать», Анна погружается в чтение и – вдруг оказывается в состоянии «зачем я не умерла». После чего всплывает пожелание смерти мужчинам, которое отменяется голосом самой Анны (звучащим физически). Но дальше она опять утыкается в книгу и начинается чертовщина со свечей, заканчивающаяся тем, что внутренний голос требует смерти Анны. Обратите внимание: внутренний голос, желающий ее смерти, два раза подряд появляется в тот момент, когда Анна начинает читать французскую книжку, сюжет которой очень напоминает не вошедший в окончательный вариант романа эпизод, где Каренин приходит к бросившей его жене с пистолетом. Но убивает христианской проповедью (см. здесь), очень похожей на проповедь Лидии Ивановны (здесь).

Что же это за магическая книга, навевающая мысли о смерти? Толстой не сообщает, что именно читала Анна, когда потухла свеча, но сам Лев Николаевич в период, когда задумывал «Анну Каренину», читал (и другим рекомендовал) книгу Дюма-сына «L’homme-femmine». В ней, в частности, содержатся советы воображаемому сыну, среди которых важнейший: если твоя подруга окажется каиновой самкой – убей ее. Не скажу, что французская литература прямо так уж вся целиком проникнута духом женоненавистничества, но все-таки тема женской блудовитости – едва ли не главная в ней. У французов вообще проблемы с женской стихией. Они все время хотят об этом поговорить. У них это прямо какой-то национальный невроз. Вот и Дюма-сын относится к женщине невротически: и тянется к ней, и готов ее изничтожить. Вспомнить хотя бы его знаменитую даму с камелиями, которую он убивает посредством туберкулеза, чтобы сладко всплакнуть.

Тезис об уничтожении каиновой самки произвел на Толстого столь сильное впечатление, что он изначально построил роман на гибели Анны. При этом использовал энергетику французского романа, адаптированную Пушкиным к русским условиям. Как мы уже знаем, из импульса, данного пушкинским фрагментом «Гости съезжались на дачу», вырос в тот вариант «Анны Карениной», который Толстому вскоре опротивел. Второй вариант появился как результат творческого кризиса, в ходе которого Толстой преодолевал французскую энергетику. Получился текст, состоящий из двух разнородных сюжетных потоков. В цитированных выше черновиках переплетены сюжет жизни Анны и сюжет французской книжки, которую она читает. При этом Анна проникается чтением так, что сюжет книги переходит в сюжет ее жизни, смысловые потоки сливаются. Но их можно расслоить, и тогда станет ясно, что именно французский сюжетный поток несет русскую «каинову самку» («с французской книжкою в руках») к смерти.

Сюжетным потокам соответствуют субъектные сущности, в душах героев. В Анне мы обнаружили три существа. Во-первых, это разумная женщина из высших слоев общества, которой не нужна ничья смерть (сама Анна). Во-вторых, древняя богиня Мать, Рожаница, которая, не заморачиваясь моральными проблемами, выбирает для продолжения рода из двух самцов лучшего. И в-третьих, ужасное существо, действующее против жизни: против мужчины, который может род продолжить, и против женщины, которая может детей выносить. Именно к последнему существу Толстой и прикладывает характеристику «злой дух». Именно оно действует в Анне так, что она желает несчастья Вронскому и вреда себе. Но оно действует также и вне Анны. Это оно запрещает развод, говоря (по-французски) через своего пророка Ландау (см. здесь). Запрет – есть внешнее по отношению к Анне действие «злого духа», а ее желание смерти себе и вреда Вронскому – действие того же духа изнутри, инспирация.

Дальше (в черновике) Анна зажигает новую свечу, идет к Вронскому, смотрит на него спящего, решает назавтра с ним примириться и спокойно засыпает. В окончательном тексте она тоже идет посмотреть на спящего, но не успокаивается. Принимает дозу опиума (уже вторую) и засыпает «тяжелым, неполным сном, во все время которого она не переставала чувствовать себя». И ей опять снится: «Старичок-мужичок с взлохмаченною бородой что-то делал, нагнувшись над железом, приговаривая бессмысленные французские слова, и она, как и всегда при этом кошмаре (что и составляло его ужас) чувствовала, что мужичок этот не обращает на нее внимания, но делает это какое-то страшное дело в железе над нею, что-то страшное делает над ней». Кует судьбу.

Толкуя более ранний вариант этого сна (здесь), мы заметили, что Анне приснился домовой, а то, что он говорит по-французски, – результат соединения в высших классах русского общества национальной традиции с западными влияниями, которые были внедрены в «узел русской жизни» в эпоху Петра. Олицетворение этих влияний – Ландау, мужик, говорящий лишь по-французски и реально сделавший с Анной ужасное. Но дело, собственно, не в убогом Ландау, а в «злом духе», который его вдохновляет. И который витает в атмосфере «узла русской жизни». Под воздействием этого духа брат Анны, московский Домовой Стива Облонский, продается. И Рожаницы отказываются рожать. И каждый железнодорожный рабочий воплощает собой злого духа машины и капитала.

Этот рабочий впервые мелькает в момент приезда Анны в Москву (поезд раздавил сторожа) и в дальнейшем не раз появляется. Так, на обратном пути в Петербург Анна читает роман (на сей раз английский, разница есть, но сейчас она не сушественна) и опять-таки – проникается чтением до того, что впадает в полусон-полубред, в котором видит мужика (кондуктора), грызущего стену. И слышит свою служанку «Аннушку, храпящую звуками молотка о железо» (это в черновике). И потом уже на станции, перед тем, как из метели появится Вронский, «согнутая тень человека проскользнула под ее ногами, и послышались стуки молотка по железу». Придет время, Эрнст Юнгер напишет о духе машины книгу «Рабочий. Господство и гештальт». Она многое прояснит в характере «злого духа». А пока Лев Николаевич путает его с русским домовым, Родом. Но именно эта путаница показывает, что дух машины, желая подменить собой традиционного Рода, мимикрирует под него в сознании Анны и самого Толстого.

В последний раз увидав во сне мужика, Анна просыпается уже почти полностью утратившей понимание того, кто она, и что с ней происходит. Не помнит, что делала минуту назад, не знает, что собирается сказать, смотрит в зеркало и не узнает себя: «Кто это?» Ну, уж во всяком случае, не Анна Аркадьевна Каренина, когда-то блиставшая в свете. Может быть, это древняя Мать-Земля смотрит в зеркало и не может понять, почему в нем отражается светская дама? Или это «злой дух» искажает черты Анны так, что она не может взять в толк, кто глядит на нее из зазеркалья? Трудно сказать, ибо в потоке сознания, которым становится текст с момента, когда Анна в последний раз проснулась, субъектность стирается. То есть – мыслит и действует вроде бы Анна, но по мере того, как дело идет к развязке, внутреннее и внешнее становятся неразличимы. Каждая невысказанная мысль Анны находит мгновенный отклик во внешней реальности. Или это реальность подстраивается под ее предсмертный бред... Так бывает, когда «Аннушка уже разлила подсолнечное масло».

Вот Анна садится в вагон, чтобы ехать на станцию Обираловку, где должна умереть. И видит: «Испачканный уродливый мужик в фуражке, из-под которой торчали спутанные волосы, прошел мимо этого окна, нагибаясь к колесам вагона. «Что-то знакомое в этом безобразном мужике», – подумала Анна. И, вспомнив свой сон, она, дрожа от страха, отошла к противоположной двери». Тут входят муж и жена. Говорят по-французски «только для того, чтобы она слыхала». Они будто разыгрывают сцену из какой-то французской пьесы. Но Анна быстро забывает о них, погружается в свои мысли: «Я не могу придумать положения, в котором жизнь не была бы мученьем, что все мы созданы затем, чтобы мучаться, и что мы все знаем это и все придумываем средства, как бы обмануть себя. А когда видишь правду, что же делать?» В этот момент жена говорит (по-французски): «На то дан человеку разум, чтобы избавиться от того, что его беспокоит». И – «эти слова как будто ответили на мысль Анны». Породили мысль: «Стало быть, надо избавиться. Отчего же не потушить свечу, когда смотреть больше не на что, когда гадко смотреть на все это?»

И она ее гасит: «Откинула красный мешочек и, вжав в плечи голову, упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена. И в то же мгновение она ужаснулась тому, что делала. «Где я? Что я делаю? Зачем?» Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину. «Господи, прости мне все!» – проговорила она, чувствуя невозможность борьбы. Мужичок, приговаривая что-то, работал над железом. И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла».

Но и это еще не конец.

Окончание экскурса «Толстой и Анна»

КАРТА МЕСТ СИЛЫ ОЛЕГА ДАВЫДОВА – ЗДЕСЬ. АРХИВ МЕСТ СИЛЫ – ЗДЕСЬ.