В наступившем году мир отмечает 200-летие войны 1812 года. По этому поводу Перемены публикуют пьесу челябинского драматурга Егора Черлака «Хроники забытого острова». Сюжет этой пьесы опирается на реальный исторический факт: на заре своей карьеры юный лейтенант Наполео Буонапартэ направил на имя Екатерины письмо с просьбой принять его на русскую службу. Что могло бы случиться, подпиши императрица данное прошение? Изменился ли бы от этого ход истории? Егор Черлак позволил себе поразмышлять на эту тему. Недавно автор стал призером всероссийского конкурса «Семья России». Одно из призовых мест заняла как раз предлагаемая пьеса.
ХРОНИКИ ЗАБЫТОГО ОСТРОВА
антиисторические арабески в двух частях
Действующие лица:
КАПИТАН БАНПАРТОВ – командир инвалидной команды, комендант острова;
КУЗЬМИЧ – одноногий отставной сержант;
ЕВФРОСИНЬЯ НИКИТИШНА – дочь местного попа;
ГЕНЕРАЛ ЛАНСКОЙ – сотоварищ Банпартова по прежней службе;
КУХАРКА.
Часть первая
Действие происходит в простой крестьянской избе. Интерьер предельно скудный: стол, несколько лавок... Значительную часть помещения занимает выбеленная печь. В углу, рядом с иконами, на стене что-то висит. Но это «что-то» до поры затянуто холстом. За дощатым столом, на котором видна табакерка, сидит капитан Банпартов. Он в офицерском мундире с эполетами. При свете лучины капитан стучит костяшками счётов, сверяется с записями, потом заносит свои вычисления в тетрадь. За окошком то и дело гремит гром, слышны порывы ветра и звуки ливня.
БАНПАРТОВ. Так, так… Попорчено мышами десять четвертей овса на четыре рубля с гривною… Убыток, стало быть, заносим в левый столбец… В нижнем амбаре, по небрежению, от талой воды замочено ржи тридцать восемь пуд…
(качает головой)
Да разве ж разумно было в эдакой низине амбар возводить? Не я ли толковал приказным, что по весне зальёт его?.. Да только кто отставного капитана послушает!.. Им бы тяп-ляп, а об казённой пользе и кручины нету…
(долго и неумело упражняется на счётах)
Ой-ля-ля! Двадцать пять целковых – без аллегориев! Сие – туда же, в левый… Побито молью пять вицмундиров зелёного сукна – на тридцать пять рублей и пятьдесят копеек. Пишем… Злонамеренно украдено мужиками при доставке провианта на остров: сухарей два мешка да солонины кадка - недельный порцион всей инвалидной команды... На один рубль и двадцать копеек ассигнациями по нынешним ценам. Заносим… Так, пошло на довольствие гарнизона: хлеба – семь мер, масла постного – одна бутыль с четвертью, проса – два пуда и десять фунтов, сыра – одна голова…
(пренебрежительно сплёвывает)
И сию глину непотребную здесь сыром обзывают!.. Сыр!.. Сыр – это… Моцарелла – это сыр… Пармезан – тоже сыр… Даже эмменталь – и то сыр… А тут… Глина – она глина и есть…
(подбивает итог)
Что имеем? Мда-а… Изрядная сумма, однако, выходит… Шестьдесят шесть рублей с гривною… Нет, не то… Шестьдесят пять целковых чистого убытку… Опять не сходится… Так, десяток сюда ушёл, плюс полтина, да ещё рубль и двадцать…
Эге! Об сене-то запамятовал! Сено-то кухаркина коза потравила – это ж ещё пятиалтынный накинуть… Стало быть, вкупе – шестьдесят четыре рубля девяносто копеек… Чёрт! А куда еще рубль с полтиною девался?..
(в отчаянии бросает на пол тетрадку, отшвыривает перо)
Ах, ты, счетоводство тартарное!.. Помру я через него на этом треклятом острове – без всяческих аллегориев говорю! Помру – и поминай как звали капитана Банпартова… И схоронят меня не в фамильном склепе близ любезного сердцу Аяччо, а на русском деревенском погосте под простым крестом берёзовым… И благо ещё, ежели возьмут себе труд начертать: «Покоится на сём месте инфантерии капитан Банпартов Николай, сын Карлов. По своему произволу вступивши в русскую службу, оный муж прошёл три кампании и выслужил себе штаб-офицерский чин, пенсион да награду - орден Святого Владимира четвертой степени с бантом»…
(оглядывается на окошко, за которым раздаются раскаты грома)
Эка, сквозануло! Ни дать ни взять - единорог шестифунтовый… Бородино!.. Аустерлиц!.. Да-а… И никто не всплакнёт над одинокой сей могилкой… Разве что кто-нибудь из моих двадцати шести инвалидов: Кузьмич, ординарец верный, да Болотов сержант… А может, и Жозефинка слезу уронит, а? Она - ну, то бишь, Евфросинья Никитишна, поповская-то дочка – особа весьма чувствительная… Бывает, серчает, когда я её Жозефинкою дразню – а больше, кажется, ей попрекать меня и нету резонов… Ну, может, разве тем, что третий год хожу к ним в дом, а присвататься боюсь… Под Красным со своими молодцами в штыковую бросался – не трусил, под Лейпцигом на узурпаторские батареи летел – не робел, а тут…
(критически рассматривает себя в осколке зеркала)
Да и то молвить: по летам уж не молод, оконтужен да исстрелян в войнах не единожды, в походах потрачен довольно… Как бы того… Как бы насмешки надо мною она не учинила…
(задумывается)
Хотя, по глаголу истины, и Евфросинья Никитишна особа уже нарочитого возраста… Да и знаки комплиментарные мне не единожды самолично подавала… То взглянет эдак, то вздохнёт пречувствительно… Но нет! Без аллегориев: по мне сподобней с полуротой егерей редут вражеский приступом взять, чем в поповский дом сватов засылать!..
Капитан резко встаёт, нервно шагает по избе. Несколько раз он останавливается у завешенного холстом предмета, протягивает руку, чтобы сорвать ткань, но что-то не даёт ему сделать это. Поборов искушение, капитан берёт со стола табакерку, хочет понюхать табаку, но замирает, словно заворожённый портретом на крышке.
БАНПАРТОВ. А ведь и бывало – брал редуты-то!.. Батареи цельные захватывал – со всей прислугой и амуницией!.. Под Остроленкой не мои ли ребята поимели лакомый случай на неприятельские флеши наскочить? Шесть пушек взяли да штандарт с орлом в придачу… Не про иной какой - про наш полк государь тогда сказал светлейшему: «Нет фасонистей русских егерей: они и в рукопашной не выдадут, и в шинке не уронят военной вытяжки!»
(ставит табакерку на место, берёт в руки стакан)
Славно сказано: не уронят вытяжки!.. Да только долгонько я к водке русской привыкнуть не мог, ей-ей, мутило спервоначалу… Дело понятное, водка – не мускат, не шабертен… Да только зимою на марше или там, положим, на бивуаке, когда мокрый или зазяб – как без водки российскому солдату?.. Бывало, выпьешь мерку, а то и две, встанешь эдак пред фрунтом… А солдаты уж знают: сейчас, шепчутся, командир «болтень» читать станет. Извольте, сударики, бюллетень так бюллетень, он в ремесле военном - надобность не из последних…
(делает вид, что разворачивает перед собой свиток)
«Солдаты, единокровные дети мои! В сей решительный для отечества час, государь призвал нас под боевые штандарты, дабы узреть усердие лучших полков своих. Не посрамим же знамён егерских, окроплённых кровию командиров наших и осенённых славою побед суворовских походов! Противник крепок, но и мы могучи - чрез любовь свою к престолу и чрез веру православную…»
(вертит в руках стакан)
Ну а после бюллетеня, известно: по чарке водки каждому солдату, барабаны - бей марш-поход, штыки примкнуть!..
(внезапно осекается, осознав, где находится)
А теперь что я? Без аллегориев: хуже торгаша лабазного… Корсиканский дворянин, российский офицер, а дослуживаю свой срок на забытом богом острове. Считаю запасённую для армии пшеницу, воюю с крысами да бранюсь с кухаркой за каждый фунт рыбы для своих инвалидов… Тьфу! Впору шлафрок надевать, да на печку лезть – раны прежние греть…
(внимательно рассматривает стакан. Это наводит его на определённые мысли)
Кузьмич!
(молчание)
Кузьмич, а, Кузьмич! Аль оглох?
В дверях показывается старый хромой сержант. Он одет в ветхую, но аккуратно заштопанную и чистую форму. На мундире – солдатские награды, нашивки.
КУЗЬМИЧ. Чёли звали, ваше благородие?
БАНПАРТОВ. Звал, звал… Да нешто до тебя докричишься, огарок старый?
КУЗЬМИЧ (не без достоинства). Огарок - не огарок, а верный слуга престолу и вашему благородию… А коли поносительными словами называть желаете – воля ваша. На то вы и офицер, и природный дворянин… Да только вот что я вам, Николай Карлыч, скажу. Невелик грех, коли Кузьмич не враз услыхал. Сами знать изволите: имею четыре ранения, чрез которые ногу потерял да туг стал на одно ухо..
БАНПАРТОВ. Ну, полно, полно… Будет, извини… Я что хотел, Кузьмич…
(мнётся со стаканом в руке, не решаясь высказаться)
Я вот что хотел… Ты того, Кузьмич… Ну… Караул на пристани выставлен ли?
КУЗЬМИЧ. Другой день уж стоит, ваше благородие... Я чёли артикула не знаю? Небось, четвёртый десяток во фрунте, слава богу… Федулыча на пристань определил, настрого наказал ему не спать да к куме чай пить не отлучаться... А то как случается: шёл к куме да завяз в тюрьме… И ружьё наилучшее выдал. Не то, которое в починке было, а которое вы, Николай Карлыч, давешним летом у купцов на часы выменять изволили… Браните меня, а я от слов своих не отступлюсь: переплатили тогда мы этим сатанам толстобрюхим. Часы-то уж больно важные были – с эмалью, с репетицией. Аглицкой работы – не иначе… А ружьишко так себе. Замок сточенный и бьёт шагов на полста, не боле…
БАНПАРТОВ. Хорошо, хорошо, Кузьмич… Ты меня, по всему видать, до смертного одра будешь часами оными попрекать… Как было не сменять, сам рассуди! У нас в целом гарнизоне только и есть, что три ружья, да пять мушкетонов времён потоповых. Государственное лицо на остров явится – с чем к плац-параду выйдем?.. Но ты меня с мысли не склоняй, об ином хочу спросить… Я это… Это…
(неожиданно)
Слыхал, кони ввечеру у мельника ржали изрядно… Уж не беда ли какая?
КУЗЬМИЧ. Чёли Кузьмич первым бы не узнал, приключись в фортеции какой непорядок, а, ваше благородие? Обидно, право, отец родной… Кобыла у мельника ожеребилась. И, ежели вы полагаете, что пегая орловская, с подпалинкой, то ничуть не бывало. Другая принесла – та, которую мельник у драгунского корнета сторговал… Ну, как же, Николай Карлыч!... Видная такая кобылка: донская, волос густой, чёрный, что мой кивер. На левой задней ноге пятнышко ещё… А жеребёночек народился – ну такой преславный…
БАНПАРТОВ. Да, да… Пожалуй, припоминаю нечто… Ох, и горазд ты, Кузьмич, разговоры говорить! Без аллегориев – язык твой без костей…
КУЗЬМИЧ. Ась? А-а… Точно так, ваше благородие, я за словом в карман сроду не ходил… А по мне – в том стыда нету. Лишнего не брякну, а что и скажу – всё в дело… Как люди-то говорят: Пахом хром, да три ухвата в ём… Я ж кто таков? Простой барабанный староста. Я ж не из тех штабных пустословных остроумников, коих мы с вами, Николай Карлыч, довольно повидали…
БАНПАРТОВ (рассеянно). Повидали немало, истинно так… И от них, ты это знаешь, я завсегда в стороне держался… Но ты мне того… Зубы не зашёптывай… Лучше об деле скажи…
(вертит в руках стакан)
Ты вот что, Кузьмич… Не слыхал, баню-то поп будет сегодня топить?..
КУЗЬМИЧ (подозрительно косясь на командира). Чёли будет, чёли нет… Да и намедни, кажись, топил уже… Ох, чую, не об том вы меня, ваше благородие, пытать хотите… Смекаю, на какую дирекцию вывёртываете… Никак, опять штоф спонадобился?..
БАНПАРТОВ (сердито). Штоф, штоф!.. Заладил, старый походный тесак… Я тебя умничать-то враз отучу!.. Штоф!.. А хотя бы и штоф – что из того?..
КУЗЬМИЧ. Известное дело, коли у начальства удручение какое – тут тебе Кузьмич и тесак, и огарок… Не извольте гневаться, ваше благородие, но за штофом не пойду.
БАНПАРТОВ (удивлённо). Это что ещё за дерзости такие?.. Как так не пойдёшь?
КУЗЬМИЧ. Не пойду – и шабаш… Сами причину знать изволите.
БАНПАРТОВ. Да к чёрту на рога твою причину! Командиру перечить?!.. Да я тебя, смутьяна, за противность под розги подвергну!
КУЗЬМИЧ (невозмутимо). Это уж как вашему благородию будет угодно. На то вы и над всем островом начальник, и крепости сей комендант, и старший инвалидного гарнизона, и распорядитель провиантских магазинов…
БАНПАРТОВ. Да я!.. Да я тебя – без аллегориев!.. Да знаешь ли ты, злоречивый старик, что меня сама матушка Екатерина на службу к себе определила?.. Под шомпола тебя да в карцер клопов кормить!..
КУЗЬМИЧ. Как примыслите, так и будет, ваше благородие… Вы в команде здешней и царь, и господин, и батюшка родной… Да только сию грамотку вашу я наизусть давно знаю…
(приняв стойку «смирно», цитирует царское письмо)
«…По рассмотрении прошения, поданного на Высочайшее имя, повелевать изволим: французского дворянина лейтенанта Боунапартэ Наполеона сына Карлова, возжелавшего по своей прихоти вступить в российскую службу, записать в астраханский баталион в чине подпоручика от инфатерии и определить годовое жалованье в 80 рублей серебром. Вакации открывать оному в срок, по выслуге годов, а буде окажется возможным по службе со всеусердием и по жизни трезвой – дозволяем перевод в гвардию с производством в штаб-офицерский чин… Подписано Ея Императорским Величеством Екатериной Второй собственноручно летом 1786 года от рождества Христова…»
(многозначительно поднимает палец)
Во-о!.. По жизни трезвой, ваше благородие…
БАНПАРТОВ. Дурак! Что бы ты смыслил в царском слоге… То – об другом вовсе… А я тебе об ином толкую…
КУЗЬМИЧ. Может, и об ином… Да только я, Николай Карлыч, от своего не отрекусь. Водка ныне под арестом.
БАНПАРТОВ. По какому такому резону?
КУЗЬМИЧ. Вестимо, по какому… С часу на час ожидаем прибытия на остров генерал-инспектора... Не сами ли вы, Николай Карлыч, распорядились давеча огни на пристани жечь, да зреть в оба, дабы баркас генеральский не упустить?.. И от употребления напитков велели до поры воздерживаться, равно как и от закусывания оных чесноком с луком… Хотя, знаете, как в старину учили? Лук – он от всех недуг!..
БАНПАРТОВ (поспешно ставит стакан на место). Ах, да… Генерал этот… Да, да, как его… Генерал Ланской… Совсем он у меня из головы вон… Негоже, ежели генерал у нас что-то противное уставу заметит. Беды не миновать… Строг, говорят!
КУЗЬМИЧ. Строг, так точно, ваше благородие… У него, слыхал, не забалуешь…
БАНПАРТОВ. Куда там!... Без аллегориев – не забалуешь… Слышь, Кузьмич, а не тот ли это Ланской, что при нас некогда полковым адъютантом состоял?.. Голенастенький был такой, вертлявый… Всё про балы да про свои победы на петербургских прошпектах толковал… Да так завлекательно…
КУЗЬМИЧ. Может тот, может иной какой… Сколь их у нас о ту пору перебывало – не сочтёшь… Кого подранит, другого вовсе до смерти прибьёт… А третий, глядишь, сам-друг уж в обоз от огня подале сиганул. Да так споро, будто прованским маслом смазанный… Мы ж с вами, Николай Карлыч, ежели не забыли, без проку никогда не прохлаждались. И-и-и… Что вытерпели – то альни и теперь вспомнить страшно! В наступлении завсегда наш баталион в авангарде. А ретирада затеется – кому отступ войска от неприятеля прикрывать? Егерям поручика Банпартова, кому ж окромя?..
БАНПАРТОВ (прочувствовано). Спасибо, Кузьмич… Спасибо, товарищ мой боевой… Только ты меня и понимаешь… Мы ж с тобой как те два сапога походных, на многих маршах стоптанных… Но каждому охуждателю судеб наших так скажем: да, злата и карманных богатств не скопили, заместо них – серебряные медали на грудях; парчи и батистов сроду не нашивали, отдавая предпочтение солдатскому сукну да онучкам… И не совестно нам ни за жизнь свою, ни за весь карьер! Верой и правдой государю и отечеству послужили, от Москвы-матушки до самого ихнего Парижа дотопали!.. Так или не так, а Кузьмич?
Куьмич по-свойски достаёт из печи чугунок с картошкой, ставит его на стол, начинает очищать картофелины.
КУЗЬМИЧ. Да не просто дотопали, Николай Карлыч… Боёв да страстей разных вытерпели – содомный ужас! До смертного часу не забуду, в какую переделку мы с вами под Лейпцигом-городом попали… Дождь тогда ливмя лил, вот как нынче… Темно, холодно, а француз так и прёт, так и прёт, собака… Только тем и выручились, что встали на пригорке, да сверху зачали огнём его ссаживать…
БАНПАРТОВ. Мы тогда славно стояли – без аллегориев… А ведь могло и хуже дело обернуться… Да! Всё беспечность наша, всё надежда на российский авось… Ну, сам посуди, Кузьмич!..
(бросается к печке и чертит углем на её белом боку диспозицию)
Сам суди… Вот тут река, тут деревня… Мы вот здесь на ночёвку встали… А корпус графа Нарышкина аж вот здесь, за целую версту от нас… По артикулу – им бы аванпосты выставить, да казаков отрядить в пикеты… Вот сюда… И сюда… А на деле что? На постой определились – и спать…
(в волнении берёт со стола табакерку, нюхает табак, косится на портрет)
Я тотчас скачу с рапортом к его светлости, да какой там – и слушать не желает! Француз, говорит, ещё далече… А француз – он хотя и шельма, но не дурак. Подошёл поутру, да стебанул с левого крыла… И покатились драгуны хвалёные вперемешку с конногвардейцами кто куда… Ежели бы не наши егеря – и сам граф в том деле не спасся, ей-ей…
КУЗЬМИЧ. Святая правда, ваше благородие! Как курёнка в ощип забрали бы… Я графских штабных-то опосля видал – кто в чём прискакал, прости господи… Этот без башмаков, другой без мундира, третий в одних рейтузах… На грех мастера нет, всё побросали аники-воины…
БАНПАРТОВ. А ведь было, было им говорено! И не единожды… В рапорте-то я всё означил. И указал, что неспокойно у меня на линии… Просил хотя бы полдюжины пикетов выставить… Местность-то, ты помнишь, там изрытая, всё лощинки да овраги. Самое прелестное для скрытного манёвра место. А пикеты те в крайнем порядке сигнал тревожный подать могли... Но… Подвергли осмеянию мой доклад… И вот за этот пагубный авось и всыпали нам безбожные галлы-святопредатели по первое число!..
КУЗЬМИЧ. Ась? А-а… Так точно, проучили, Николай Карлыч, самым калиберным порядком проучили… И как мы тогда только сдюжили, удержались на том взгорке?.. Я всю патронную сумку исстрелял, да ещё до трёх раз в пороховую казну бегал за припасом… Насилу отбились от чертей… Зато и сами на лешаков походить стали, рожи у всех чрез дым да копоть были орудийного банника чернее… А мундиры…
(безнадёжно машет рукой)
БАНПАРТОВ (заводясь, и оттого ещё энергичнее черкая на печке). А чего проще-то было, Кузьмич! Поставь сюда тяжёлую полубатарею под пехотным прикрытием… Вот тут застрельщиков рассыпь… Казачий полк пусть бы в оном лесочке дожидался своей фортуны… И покуда графский корпус сдерживал бы неприятельский натиск с фрунта, резервные колонны по этой вот дороге – фланговым манёвром… А для вящего успеху – гусар бы пару эскадронов, да в сабли!..
КУЗЬМИЧ (скептически кривясь, бросает картофелину обратно в чугунок). И-и-и, ваше благородие… Да что проку с этих гусаров-то? У них всей лихости – одно шампанское вино лакать, да поселянок по стогам тискать… Куды им – бросаться в эдакую затейливость! Помните, небось, как унтер-офицер Торопов об гусарах насмешничал: какой с гусар навар? Так, пустые щи – хоть… рот полощи…
БАНПАРТОВ. Нет, не скажи, Кузьмич… Непременно – во фланговый обход! Это как аз, буки, веди… Это как «иже еси на небеси»… Главнейшее дело для достижения полного успеха! Меня сей премудрости ещё в бриеннской школе обучили, а я там не из последних курсантов был… Ты погляди, погляди, что могло статься…
(новые стрелы на печке)
На плечах неприятеля врываемся в долину. Переправы – вот они, забираем их сходу, не мешкая нимало… Далее – соединяемся с корпусами Остермана и фон Палена, охватываем прибрежные крепости, отсекаем французам линии снабжения… Так… И так… А после - эдаким манером… И вот она, виктория – без всяких аллегориев!.. А уж тут, Кузьмич, без подходящего к случаю бюллетеня никак не обойтись…
(принимает позу оратора)
«Солдаты, любезные сердцу дети мои! Орлы гнезда петрова, екатерининского и александрова! Богатыри, явившие чудеса геройства и мужества! В сей великий момент, когда неприятель повергнут в прах и ретируется, оставивши все пушки, штандарты и вверивши вашему великодушию своих раненых, в сей великий момент говорю вам: вы посеребрили свои крыла славой победы, но впереди вас ждёт сугубый подвиг. Подвиг, достойный звания освобождателя отечества от осатанелых двунадесятьязычных стай. И сия слава навек покроет вас позолотою благодарности соотичей и дружеских народов, понеже не ведали вы ни устали, ни покою…»
В комнату заглядывает кухарка.
КУХАРКА (бесцеремонно). К ужину-то чё подавать? Огурцы али капусту?.. А может, кашу, что с обеда осталась?..
БАНПАРТОВ (осекаясь на самом возвышенном месте). Тьфу ты, преглупая баба! Кто тебе велел перебивать, коли тебя не спросили?..
КУХАРКА. Да как не перебить, батюшка! После сам браниться станешь, как третьего дня... И дурой, и каргой величал…
КУЗЬМИЧ (тоже раздосадованный вмешательством женщины). А как тебя не бранить? Тебе что было велено, бестолковая? Сказали ж: баранины пожарить, да хреном её как следует заправить. И кулебяку изготовить, и блинов с изюмом настряпать… А у тебя на столе что стояло? Совестно молвить – шулюм какой-то бивуачный…
БАНПАРТОВ. И про сыр сказано было: пускай не моцареллу, но хотя б чеддер какой расстарайся, на стол добудь!..
КУХАРКА. Чё проку, благодетель, об сырах толковать, за баранину лавочник уже по три копейки на фунт просит. А мы ему ещё за прошлый месяц должны – за муку, за масло да за ливанский кофей… И табак, к слову, он нам тоже в долг отпускал. В круговую ему должны…
БАНПАРТОВ. Ну, забубнила, забубнила… Должны! Самому не хуже твоего известно, что должны… Вот баркас прибудет – и провиант доставит, и довольствие денежное… Дай только срок, пусть погода установится, а то видишь, какой ветродуй… Тут пуля не проскочит, не то что баркас…
КУЗЬМИЧ. Я так полагаю, ваше благородие: эта непогодь на неделю, не менее. Примету имею на то верную: коли култышка моя чесаться да ныть принимается – к ненастью…
(для наглядности топает деревянной ногой)
К холоду, к дождю… Ох и муки мученической я тогда чрез неё принял – страсть сказать! Так хватануло осколком брандскугеля, что полковой лекарь едва в чувство вернул… А уж как меня после в гошпитале врачевали – про то отдельный сказ…
КУХАРКА (отмахиваясь). Затвердила сорока Якова одно про всякого… Уж который раз об ноге твоей слышу…
КУЗЬМИЧ. А слыхала, так ещё однова послушай – убытку твоей бабьей стати не будет. Тебе, непутёвой, только на пользу - мужским разговорам-то внимать… А коли ноге моей не веришь, другая примета имеется… Заглянул я давеча на гумно…
КУХАРКА. Да ну тебя, Кузьмич, с приметами твоими да с обычаями!.. Я и без всяких примет тебе наверное укажу: коли мы через два дни с лавочником не сочтёмся, он нам не то что мяса али кофею – и полбы-то не отпустит!
БАНПАРТОВ. Что ты такое несёшь!.. Как так не отпустит?.. Мне – не отпустит?!.. Кто на острову гарнизонный комендант – я или лабазный суслик какой?
КУХАРКА. Ты, отец родной. Да только я и тебе без обиняков скажу: ты командир безденежный, а лавочник – он при мошне… И погреба у него полнёхоньки… Ежели не заплатим – и тебе, и всем твоим инвалидам на тюре сидеть, баркас ожидаючи…
КУЗЬМИЧ. Ой, дура!... Ну и дура же!.. Да где ж мы ныне денег-то возьмём? Мы ж люди казённые… Коли чрез бурю жалованье да припасы не везут – разве что онучи последние скинуть, ими с лавочником рассчитаться?..
КУХАРКА (Кузьмичу). Онучи да портянки твои прелые ему без надобности…
(подходит к капитану)
А вот мундир сей с галунами али табакерку он бы принял… Так сам и указал…
БАНПАРТОВ (возмущённо). Ах, он разбойник!.. От веку эдакого лихоимца не видывал!.. Табакерку!.. Да у меня только и осталось от прежней службы, что мундир да табакерка… Я в бою её добыл!.. Да ни в коем разе!..
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
В наступившем году мир отмечает 200-летие войны 1812 года. По этому поводу Перемены публикуют пьесу челябинского драматурга Егора Черлака «Хроники забытого острова». Сюжет этой пьесы опирается на реальный исторический факт: на заре своей карьеры юный лейтенант Наполео Буонапартэ направил на имя Екатерины письмо с просьбой принять его на русскую службу. Что могло бы случиться, подпиши императрица данное прошение? Изменился ли бы от этого ход истории? Егор Черлак позволил себе поразмышлять на эту тему. Недавно автор стал призером всероссийского конкурса 
Вы можете