Альберт Кузнецов возвращался с рыбалки после двух с половиной суток, проведенных в замечательной компании заводских работяг, вырвавшихся на субботу-воскресенье прямо из цеха на природу. Сам Кузнецов не был связан ни производственной, ни какой-либо иной дисциплиной, и мог бы оставаться сколь угодно долго там, где они были, - но без ребят, ставших за короткие дни друзьями, это было бы уже неинтересно. Так что рано утром в понедельник небольшая идиллия Кузнецова завершалась. Он был очень доволен - его рюкзак оттягивался пакетом с пойманными лещами и окунями, а в этюднике лежали небезынтересные заготовки для будущих работ.
Автобус тормознул у проходной Металлургического комбината, где большинству участников рыбалки надлежало отправляться непосредственно по рабочим местам. Кузнецову же предстояло еще добираться домой на трамвае, через полгорода.
Затем утреннее июньское солнышко металось бликами в дребезжащих на ходу стеклах. Уставший от долгой дороги и двухсуточного недосыпа Кузнецов, не обращая внимания на стоящих рядом, пытался подремывать. Но на очередной остановке трамвай так тряхнуло, что он невольно открыл широко глаза ... И заметил девушку, притулившуюся у стенки вагона, рядом с самой дверью. Она судорожно цеплялась за никелированную стойку - гротескное сочетание стесняющейся себя неловкости и своеобразной неуклюжей грации. Но вот вагон сделал очередной поворот, при этом поток света упал на незнакомку, как будто облив ее теплым золотом. И она сама в этот момент развернулась, расправила плечи, вдруг превратившись из угловатого недоросля в красавицу - гибкую и пленительную, как лесная нимфа... Совсем недолго это длилось, но тренированным глазом художника Кузнецов успел ухватить и зафиксировать миг волшебного превращения. И уже не выпускал незнакомку из поля зрения. Между тем, спустя несколько остановок, она оторвалась от стойки, видимо, определив возможность продвинуться на удобное место вглубь вагона, что скрыло бы ее за спинами других стоящих. Он тогда приподнялся, сделав по направлению к ней приглашающий жест. Девушка глянула на него стесняющимися глазами и затрясла головой, отказываясь, но увидев затем, что Кузнецов решительно встает, неожиданно шустро шмыгнула на освободившуюся скамью. Достала из сумки книжку и углубилась в нее, отгородившись чтением от окружающих, так что Кузнецов теперь мог вволю изучать ее, глядя сверху вниз.
Первое, что привлекало внимание в этой ее позе - красивые, длинные ноги, открытые значительно выше колен короткой легкой юбкой с боковым разрезом; край подола девушке приходилось придерживать рукой, чтобы не задирался от трамвайной тряски. Мысленно очертив от верхней части ног контур остального тела, художник определил, что ее фигура во многом далека от совершенства. Под свободной канареечно-желтой блузкой угадывались худенькие плечи, немного недоразвитый торс, плосковатые груди. Но прелестно было обрамление коротких темно-каштановых кудряшек вокруг личика, черты которого были мелковаты, но весьма выразительны. Брови неплохи, глаза... Какой у них цвет? Так и есть, синий с зеленцой - у темных шатенок это часто бывает.
При следующем повороте трамвая на девушку еще раз плеснуло солнцем из окна, высветив ее дивным сочетанием нежно-розовых, желтых и светло-бежевых тонов. У Кузнецова захватило дух от желания немедленно написать ее вот в таком виде. Но трамвай в очередной раз остановился, девушка торопливо встала и, протиснувшись мимо двух-трех пассажиров, выскочила наружу. В дверях вагона она обернулась, послав Кузнецову смущенно-радостную улыбку. И исчезла.
II
Добравшись до своего дома, Кузнецов удовлетворенно сбросил на веранде рюкзак, со старательной нежностью поцеловал жену, однако решительно отказался от завтрака, ограничившись чашкой кофе. Затем он сразу же убежал в свою студию, заявив, что ему надо разобраться с привезенными эскизами. На самом же деле он спешил зафиксировать в карандаше облик своей трамвайной попутчицы, который отчетливо стоял у него в глазах. Жена, привычная к причудам художника, спокойно собрала детей в школу, затем отправилась на работу.
Он сделал несколько набросков, полностью воспроизводящих лицо упущенной модели, ее фигуру в двух-трех позах. Затем принялся орудовать красками, и так увлекся, что проработал несколько часов без перерыва. В дверь студии постучала жена, вернувшаяся из своей поликлиники. Кузнецов отреагировал раздраженно:
- Нина, я сейчас занят... Подожди еще немного, вот только чуть-чуть...
- Но можно мне хотя бы зайти?
- Нельзя. Ты же знаешь, я не люблю, когда ты смотришь на мои незаконченные работы. Я сейчас, сейчас...
И проработал до того времени, когда почувствовал, что уже более не в силах держать кисть...
К их обычному позднему обеду он вышел с более, чем часовым опозданием. Жена уже накормила детей, отправила их делать уроки и теперь вполголоса ругалась по-грузински. Слов он не понимал, но знал, что Нина сердится. Она всегда использовала родной язык, чтобы выплеснуть недовольство - после того, как несколько лет назад у Кузнецова возникли проблемы с сосудами. Тогда она убедила его окончательно отказаться от алкоголя и табака, а сама обещала, что никогда не будет трепать ему нервы по пустякам.
Впрочем, после совместной трапезы и спокойного вечернего разговора Нина умиротворилась, и к моменту отхода ко сну гармония супружеских отношений была вполне восстановлена.
Но на следующее утро жена художника обнаружила, что он сбежал в свою студию, не дождавшись ее пробуждения. Это уже было похоже на "творческий запой" - такого рода состояния случались у Кузнецова несколько раз в год и очень беспокоили Нину, видевшую в них эквивалент запоев алкогольных, с которыми ей изредка приходилось сталкиваться в былые годы. Впрочем, на этот раз муж не стал ее чрезмерно нервировать - он появился в кухне к моменту, когда чай был заварен и утренняя овсянка подана на стол. И она лишь кротко попеняла:
- Алик, нельзя же так, какой пример детям... Ты самый нэдисциплинированный в семье... - Легкий акцент у Нины всегда был признаком некоторого волнения. Муж обнял ее, поцелуями сняв недовольство с миндалевидных глаз, от уголков которых расходились лучики ранних морщинок.
- Прости... Я начинаю новую работу. И это... Это, кажется, будет очень значительное. Так у меня давно уже не получалось. Ты не беспокойся, я в порядке.
III
Лицо "утренней незнакомки", цветовая гамма одежды, форма красивых ног - все это по отдельности вышло на эскизах вполне соответственно впечатлениям того мига, когда Кузнецов увидел ее в золотистом сиянии. И он знал, что необходимые светоэффекты сумеет передать игрой красок на холсте, - но сначала надо было определиться с композицией, выстроив пространство картины под ее фигуру. А вот фигура, в целом, никак не давалась - не получалось то сочетание грациозного и неуклюжего, которое первым делом бросилось ему в глаза там, в трамвае.
Дни шли за днями. Кузнецов вынужден был отступиться от намерения сразу же формировать основной рисунок; он принялся анализировать образы, вырываемые из зрительной памяти. И пришел к выводу, что сначала надо реконструировать и изобразить ее тело, как таковое, со всеми особенностями и изъянами. Он нарисовал ее на бумаге нагой (как представлял), в нескольких видах - спереди, со спины, сбоку. Стоя, сидя, лежа и полулежа. Некоторые варианты ему понравились, хотя окончательное решение по композиции еще не приходило.
Чтобы начатое не пропадало, он решил немного отвлечься от основного замысла и изобразил маслом три небольших "ню". Вот она лежит на траве, в позе "Нагой махи". Вот стоит под деревом, склонив голову с распущенными волосами, половина тела в тени, вторая - в потоке дневного света. Лучше всего получилась третья картинка: она входит в воду, уже погрузилась до коленок; полуобернувшись при этом назад, смущенно улыбается, как будто стесняясь своей наготы. Закончив серию, Кузнецов почувствовал, что нащупал верный путь. Подчиняясь творческому инстинкту, он продолжил работу с "Купальщицей", воспроизведя ее в укрупненном масштабе - теперь это была полноформатная картина, исполненная в сугубо реалистической манере. Избавляясь от излишнего натурализма, Кузнецов усилил игру света и теней, зазеленил изображаемую поверхность воды, как бы добавив ощущения плотности и прохлады. Затем, все еще недовольный чрезмерной заглаженностью телесно-розовой фигуры, кое-где разбелил ее поверхность, а в других местах чуть-чуть прошелся желтым и даже коричневым. Избавившись так от раздражающей кукольности тела, он остановился в раздумье - чего-то еще не хватало, какого-то завершающего элемента. И, по наитию, посадил темный мазок на верхнюю часть бедра - получилось что-то вроде родимого пятна. Поднял еще кисть - и остановился. Все, готово...
"Купальщица" стала вполне самостоятельным творением, но основной замысел Кузнецова был гораздо обширнее. Некогда он пленился "Девочкой на шаре" Пикассо, разглядев в ней художественную аллегорию нераздельно-неслиянного единства материальной устойчивости и вечной подвижности мира. Мэтр исполнил это в жесткой, реалистичной манере - строго логично, в полном соответствии с латинской ментальностью. Кузнецову давно хотелось изобразить подобную же дихотомию, но в подвижном колыхании массивов света и мрака, соприсутствующих в Космосе. Он искал, и он нашел - в его картине будет лишь одна фигура, озаренная солнцем на выходе из тени, как олицетворение самой жизни, рождающейся из соединения двух взаимопереходящих и противоборствующих первооснов.
IY
Нина уже вполне убедилась, что очередной "запой" у мужа имеет место. И когда истекла третья неделя его творческой горячки, не на шутку забеспокоилась. Дело могло кончиться нервным срывом, а то и еще чем похуже. Решив, что самой ей не вывести супруга из опасного состояния, она отзвонила лучшему другу Кузнецова, Ване Лютову, который все сразу понял и обещал приехать немедленно, как только позволят дела.
Ваня когда-то вместе с Альбертом постигал азы Высокого ремесла в местном художественном училище, где они оба числились в ряду самых одаренных. Но если Кузнецов так и пошел по однажды выбранной стезе, никуда с нее не сворачивая и не гоняясь за быстрым успехом и материальным достатком, то другу его быстро наскучило смиренное служение искусству, и он переключился в коммерцию, где весьма преуспел. Сейчас г-н Лютов считался по городу в десятке самых серьезных капиталистов, он владел крупной финансово-инвестиционной компанией и блокирующими пакетами акций в двух банках. В память о молодости Лютов занимался меценатством и сам понемногу собирал картины. При всем при том, он сохранял прежние отношения с Кузнецовым, более того - относился к другу с величайшей почтительностью, как бы признавая за ним превосходство духовности и таланта.
По тревожному звонку жены друга Лютов прибыл в тот же вечер и не один, - в подкрепление себе он прихватил их общего с Кузнецовым знакомого, искусствоведа Вадика Либермана, "льва" местной богемы, только что вернувшегося из поездки в Москву, где он регулярно публиковался в тонких и толстых журналах. Нина подвела гостей к студии, громко постучала и крикнула через закрытую дверь, перебивая недовольное ворчание супруга:
- К тэбе Ваня и Вадым, нэ будь хамом, открой пажалуйста! А я нэ буду мешат, я уйду...
Заскрипел ключ в двери, гости перевалили через порог, облапили по очереди хозяина, смущенно прятавшего за спину перемазанные краской руки.
Либерман с любопытством водил глазами туда-сюда. Слегка подвыпивший Лютов опустился на табуретку, прокашлялся.
- Ну, брат, совсем забурел. Не звонишь, не заходишь. Послушай, Берт, так же нельзя! Мы же с тобой договаривались пикничок устроить и все такое - а ты сачкуешь. Не хорошо, Берт, не хорошо...
- Ты, Ваня, прости, я тут увлекся одним сюжетиком... Да в общем, уже почти кончил.
- Так покажи, что закончил... Или почти закончил... Вадик, нам повезло - Берт Кузнецов демонстрирует очередной шедевр!
- Я, вообще-то, не хотел до окончания... Ну ладно, Ваня, смотри, - ты ведь не сглазишь, дружище.
Кузнецов повернул к гостям большой холст, над которым трудился последнее время.
Выбрав надлежащую точку обзора, искусствовед прошелся взглядом по всему полотну, покачал головой, тихонько присвистнул. Финансист замер, вперившись в картину широко открытыми глазами...
Залитая солнечным светом девушка размещалась в неловкой, но изящной полусидячей позе на каменном приступке, то ли упираясь правой рукой в квадратную колонну, уходящую вверх, то ли отталкиваясь от этого замшелого зеленого столба и от наплывающих за ним лиловых теней. Другой рукой она придерживала загибаемый ветром край легкой юбочки, открывающей прелестные длинные ноги, как будто готовые спружинить в прыжке или в стремительном танце. Свет изливался из голубого пространства в правом верхнем углу картины, оттесняя сине-зеленую, затем бурую и почти черную тьму, уходящую налево вниз. На волнистой диагонали, разделяющей светлое и темное, колыхались купы папоротника, справа и сверху от них - светлая зелень с россыпью белых гроздочек жасмина, создающих цветовой контрапункт золотисто-желтому наряду девушки, белизне ее ног и лица.
- Нет слов, Берт. Я просто потрясен... - Лютов обрел, наконец, дар речи. - Но непривычно - будто не совсем твоя манера? Так натурально ты не работал, мне помнится... Либер, скажи свое слово, как тебе?
- А что, возврат к реализму, сейчас в самую масть - отозвался искусствовед. - Девочка хороша, как живая.
- Причем здесь реализмы-сюрреализмы. Тут миф, метафорический ребус. Ты гляди, вот кто она? Натуральная девчонка и в то же время эдакая фея, слетела с небес и вот-вот опять вспорхнет и улетит. Или просто выскочит из картины, прямо к нам. Берт, я правильно уловил?
- Ну, примерно так. - Кузнецов улыбнулся, довольный произведенный эффектом. - Я еще чуть-чуть допишу вот здесь, добавлю света, и все, финита.
Финансист-меценат обернулся к другу-художнику бешеными черными глазами.
- Ты что, очумел? Ведь запишешь, ей-бо, запишешь. Кончай сейчас, лучше уже некуда...
- Нет, я все же немного высветлю, - не согласился художник. - Это недолго, через полчаса будет готово.
- Ну, тогда дорабатывай при нас. А мы пока поглядим, что у тебя тут еще. А потом коньячку выпьем за твои успехи. Как говорится - у них с собой было. Правильно, Вадим?
Либерман не ответил, его внимание привлекла "Купальщица". Он подошел, поглядел так и эдак, еще раз тихо присвистнул и молча поманил Лютова.
Пока друзья что-то вполголоса обсуждали за спиной Кузнецова, он ушел в работу, разбрасывая последние, завершающие мазки. Потом закончил - даже менее, чем за полчаса, так что Лютов и Либерман не успели еще утомиться ожиданием.
Они присели тут же за небольшой столик, смахнув с него пыль и сдвинув на край пустые тюбики из-под краски. Финансист раскрыл свой солидный дипломат, достал бутылки, пластмассовые стаканчики. Плеснул щедро коньяка Либерману, себе поменьше, художнику налил минералки. Пока сидели, почти беспрестанно говорил один Лютов, восхищаясь увиденным и быстро пьянея. Затем раздался стук и голос Нины:
- Мужчины, хватит сэкретничать! Я стол приготовила, сациви. Ваня, ты лубишь сациви?
Лютов встрепенулся, кинулся к двери.
- Идем, идем скорее. Во всем городе никто не готовит сациви по-настоящему, кроме твоей жены, Берт. Имей же совесть, цени... Ниночка, дай я тебе ручку поцелую!
Затем они долго сидели в гостиной: сначала вкушали, затем переваривали замечательные кавказские блюда, приготовленные женой художника. И много о чем говорили в тот вечер. Вконец растроганный финансист беспрестанно повторял, что Кузнецову необходима персональная выставка, и не где-нибудь, а в Москве, в хорошем салоне, с презентацией и всем прочим. Он требовал, чтобы Либерман немедленно занялся "раскруткой" этого грядущего эпохального мероприятия, с подключением средств массовой информации ("...надо будет ти-ви - купим ти-ви, заплатим всем, кому надо"). Искусствовед лукаво щурился, поддакивал.
От беспорядочной, полупьяной болтовни в хорошей компании у Нины было тепло на душе, и она беспрестанно улыбалась, все время пытаясь что-то еще подложить гостям на тарелки. А со стен на нее глядели две мужнины работы, которые ей очень нравились, хотя сам автор считал их чересчур гладко выписанными и парадными. На одном из полотен была она сама, в расцвете зрелой, тридцатилетней красоты, в бордовом бархатном платье и с большой пунцовой розой в руке. На другом был брат Нины Зураб, ныне покойный, в белом халате и со стетоскопом - добрый, сильный и умный доктор, вглядывающийся в очередного пациента внимательными черными глазами.
Y
Кузнецов и сам подумывал о том, чтобы где-нибудь выставить свою "Солнечную девушку", еще лучше - вместе с подборкой некоторых старых работ. Но, после почти месячного "запоя", следовало подумать и о насущном - о заказах на портреты, которые он взял, и безобразно затянул с исполнением. А это были бы живые деньги, которых постоянно не хватало в семье.
На следующее утро после достопамятного приезда друзей Кузнецов вывел из гаража своего старенького "Жигуленка", помахав жене, сел за руль и отправился объясняться с заказчиками, надеясь уговорить их на перенос сроков, а если удастся - сорвать где-то аванс. И в тот же день погиб в глупой автомобильной аварии - на почти пустынном шоссе не вписался в поворот и врезался в бетонный столб. Возможно, с рулевым управлением что-то случилось, а по другой версии - мгновенно и некстати отказало сердце самого Кузнецова, взорвавшееся микроинфарктом.
Его похоронили рядом с братом жены - на то была воля Нины. И была неизбежная церемония поминок, происходившая под неусыпным наблюдением Лютова. В гостиной кузнецовского дома, где многочисленные гости ели и пили в честь безвременно ушедшего, к двум портретам добавилась цветная фотография Кузнецова - живописного или хотя бы карандашного автопортрета в коллекции его работ не нашлось.
Лютов едва сдерживался, чтобы не запить по-настоящему. Но он еще должен был поддерживать безутешную вдову, от которой не отходил несколько дней подряд. Затем Нина обрела способность говорить и решать разумно, и Лютов использовал этот момент, чтобы определиться с художественным наследием Кузнецова. Дело было не слишком сложным. После того, как несколько старых работ, в полном соответствии с намерениями покойного, безвозмездно ушли в местную галерею, Лютову было сравнительно просто убедить Нину продать ему "Солнечную девушку", "Купальщицу" и ряд сопутствующих этюдов, а также все карандашные наброски, связанные с данной серией. Он заплатил за все это больше, чем она запрашивала, и мог быть уверен, что значительную часть морального долга перед вдовой друга выполнил - полученного ей хватит на несколько лет даже не очень скромной жизни.
"Купальщица" и все три предшествовавшие ей "ню" заняли свои места в "холостяцкой квартире" Лютова, где он периодически скрывался от своей второй семьи, многочисленной, требовательной и многоголосой, проживавшей в его загородном особняке. А "Солнечную девушку" он поместил в офисе, над большим письменным столом, за которым вершил основные сделки. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете