Жили три друга-товарища, Пой песню, пой! Один был храбр и смел душой, Другой умен собой. А третий был их лучший друг. Пой песню, пой!
Слой пыли был толщиной с шерстяное одеяло. Под пылью порыжевшая газета, перетянутая бечевкой. Я подтащил пачку к выходу и хладнокровно швырнул вниз. Столб поднялся, словно над атоллом Бикини. Про уничтоженный американскими империалистами атолл и названный в честь него волнующе прекрасный купальник я знал из журналов, тоже обнаруженных на этом замечательном чердаке.
Вот она лежит передо мной на столе, одна из найденных тогда книг. Москва, 1963 год, Государственное издательство детской литературы, иллюстрации К. Клементьевой. Не то чтобы как-то особенно берёг её все это время. А вот сохранилась. Видать что-то в ней всё же было.
Что-то такое, что заставило вспомнить о ней через пару десятков лет (средний возраст, утрата ориентиров, прочие положенные невзгоды) и перечесть, как перечитывают люди разную ерунду, чтобы «развеяться».
Удивительно – мне было очень интересно читать эту повесть. Она оказалась мне как раз впору. Будто что-то важное и самоуважительное читаешь. Что-то умное про взрослую жизнь.
Говорят, дети инстинктивно чувствуют серьёзность нашего к ним отношения. Если отношение формальное, несерьёзное (например, мы сами не готовы делать в жизни то, чего требуем от ребенка), дети могут закрыть на это глаза и принять нашу невольную лживость за правила игры, а могут и не принять – упереться, и тогда у нас возникнет «педагогическая проблема». На самом деле не у нас, а у них – с нами. Но кто же с этим считается.
Конечно, способность относиться к человеку всерьёз далеко не всегда зависит от намерений говорящего. Ну вот, например, ваш близкий чем-то расстроен, очень расстроен и чрезвычайно нуждается в словах поддержки. И вы хотите, очень хотите эти слова сказать! А из горла лезет сюсюканье. А из горла лезут неуместные шутки. А из горла лезет молчание. Искренность – не свойство натуры, а Божий дар, который не даётся раз и навсегда человеку. Но иногда – даётся.
Софья Могилевская написала немало книг. Некоторые из них помнят все. Например, «Сказка о громком барабане» (помните, барабан был старый, на стене висел). Или «Чапаёнок». А другие мало кто помнит. Например, повесть «Золотой налив» – её я специально отыскал у букиниста, прочёл. Понравилось, конечно. Но – ничего особенного. Подозреваю всё-таки, что та, найденная на пыльном чердаке, была её главной книгой.
Могилевская вспоминала: «В те годы, когда повесть задумывалась и писалась, жили мы в заводском посёлке. Окружающая обстановка и атмосфера дома очень похожа на ту, что в книге. И были у сына два близких друга, похожих на героев повести».
Вот как всё просто. И вместе с тем удивительно. Значит ли это, что обстановка и атмосфера нашего дома (того самого, с чердаком) не похожа на ту, что в книге? Не может быть…
Это, кстати, одна из причин, по которым я никогда не смотрел и не посмотрю снятый по книге фильм. Там всё будет не так. Вы меня спросите, как было.
Мне ли не знать. Посёлок, где жили мальчики Петя Николаев, Вова Чернопятко и бесфамильный Кириллка, был на самом деле нашим поселком. Я и сейчас могу с закрытыми глазами повторить путь Пети от дома мимо проходной завода (у нас на этом месте был украшенный шикарными воротами совхозный гараж) к поликлинике, где ему и Вовке сделали прививку от оспы. Ощущение холодка в душе, одиночества и ватных ног в прохладном сумрачном коридоре тоже мне хорошо знакомо.
Вообще, Петя Николаев был мною и, может быть, поэтому мне ревниво не нравился. Залюбленный, избалованный мальчик. Да, «умён собой» и обучен тому, что такое хорошо, и что такое плохо, но из таких правильных, обученных детей вырастают какие угодно взрослые. Нет, Петя – это не то. Мне нравился щекастый горлопан Вовка – тот, что «храбр душой». То есть драчлив, чему я всегда так завидовал в детстве.
А вот моему сыну больше всех понравился Кириллка. Странный выбор. Тщедушный, робкий, веснушчатый... Но поскольку книгу мы с ним перечитали три раза подряд, я сумел присмотреться к Кириллке как следует и кое-что понять. Кстати, я, кажется, забыл сообщить название повести. Ну, не важно, потом.
Значит, так. Живут в заводском поселке два друга-первоклассника, Петя и Вовка. Сидят на одной парте (тогда еще сидели «на» парте, а не «за» ней, как потом, когда сидения отделили от стола). В классе появляется новенький.
Петя хорошо учится, и Вовка в целом скорее неплохо, а этот рыжий Кириллка – сплошное недоразумение. Без конца вздыхает, молчит, слова из него у доски не вытянешь, в тетради кляксы, на ушах веснушки… У него даже портфеля нет. В газете носит в школу учебники.
Петя с Вовкой сначала невзлюбили его. Потом…
«– Кириллка, – сказал Петя, – будешь с нами дружить?
– С вами? – недоверчиво прошептал Кириллка.
– С нами! – подтвердил Петя. – С ним и со мной.
Хочешь?
Но Кириллка молчал, переводя глаза с Пети на Вовку и с Вовки на Петю.
– Ничего не понимает! – с сожалением воскликнул Вовка. И громко, точно глухому, стал раздельно выкрикивать каждое слово: – Хочешь дружить… ты… да он… да я?
Тут Кириллка снова залился слезами. Всхлипывая, проговорил, что он всегда хотел, только они не хотели… И он бы давно хотел, если бы они хотели… И если он молчал, так потому, что они все время молчали… И раз они хотят с ним дружить, то и он больше всего на свете хочет с ними дружить, с Петей и Вовкой.
Говоря это, Кириллка вытирал слезы сразу двумя носовыми платками, и его лицо – нос, щеки, лоб и подбородок – становились все грязнее и грязнее.
– Это он об мой платок! – хвастливо выкрикивал Вовка».
Так у сироты Кириллки появились друзья. Появилась мама, ну и что ж, что Петина. Кляксы перестают падать в его тетрадь. Он получает первую пятерку по арифметике. Пой песню, пой.
Но тут Петя увлекается коллекционированием марок. Вернее, он увлекается Лёвой, увлекающимся коллекционированием марок. Лёва – пятиклассник, отличник, блестящий молодой человек. И коньки у него – «гаги», а не «снегурки», как у Вовы. Дружба дает трещину, Вовка злится, Кириллка вздыхает, кляксы снова падают в его тетрадь.
Лёва между тем вовлекает доверчивого приятеля в сети жульнической комбинации, связанной с одной ценной (фальшивой) и якобы очень-очень опасной маркой. Оказавшись наедине с мучительной тайной, Петя окончательно теряет себя. Вовка гневно от него отрекается. Преданный (в обоих смыслах слова) Кириллка разрывается между бывшими друзьями, вздыхает…
И случайно раскрывает Лёвин обман.
Кульминация бурная, как в добротном киносценарии: сюжетные линии множатся, множатся, тут же на глазах сплетаясь в тугой жгут. Кириллка теряет выданные ему тёткой пять рублей (задолжав такие состояния, вообще-то стреляются); у Пети истерика, он нагрубил учительнице, его выгнали из класса (сродни отлучению от Церкви, кто понимает); Вовка и Кириллка отважно дерутся с Лёвой; Кириллка уходит из дома; в посёлке появляется загадочный незнакомец в меховых сапогах; Кириллку арестовывает милиция… От всеобщего волнения чуть не случился пожар, – мама забыла снять чайник с примуса!
Впрочем, незнакомец в меховых сапогах, кажется, его прикрутил…
Текст насыщен событиями и деталями, но это не делает его нудным. Напротив, повесть завораживающе уютна, будто читаешь её при свете той лампы с зелёным абажуром, что стоит на столе у Пети. Потрескивает печка, за окном кружатся снежинки…
В очередной раз дочитав до конца и убедившись, что всё закончилось хорошо (у Кириллки нашелся папа; Петя прощён; роковая марка сгорела в печке; три друга-товарища отправляются в театр смотреть «Снежную королеву» – не про войну, но все равно хорошо), я понял вдруг нечто совершенно неожиданное.
Насчёт Кириллки.
Очень неожиданный для детской советской повести персонаж.
Ну вот куда он направляется, когда бежит от теткиного гнева из дома? На Север. А что там на Севере?..
А какую сказку перед этим вспоминают Петя и мама?
«Снежная Королева».
И кто там в ней туда, на Север, отправляется?..
Герда совершает «подвиг любви», это мы помним, знаем. Но если освежить в памяти сказку, окажется, что никакой любви в привычном нам значении обладания там нет. Герда, ни на мгновение не дрогнув, желает Каю счастья с принцессой. Ей важно, чтобы он был благополучен, а не был с ней. Она идёт в царство Снежной Королевы, не для того, чтобы его вернуть, а чтобы его спасти.
Я, конечно, открыл Америку, но, во-первых, помним ли мы эту сказку, а во-вторых, давно ли делали уборку в душе?
Подвиг Герды – это подвиг смирения. Самоумаления. «Не важно, чего я хочу». И не «во имя любви» подвиг, а «за други своя».
Посмотрим теперь на Кириллку. Он не так прост. Вопреки тому, что фокализатор в повести – Петя (фокализатор – это такой персонаж, в иллюминаторы глаз которого смотрит на события читатель), самым тонко настроенным персонажем является не он с его нежной и умной мамой, с его начитанностью, с его уютным домашним миром, а бесприютный Кириллка.
Кириллка любит делать странные вещи. Глядеть на искры, летящие в ночное небо из печной трубы. Или на пирожки, вспухающие в раскалённом масле на сковородке. Зачем-то долго считает школьные окна... В общем, «мечтает», можно сказать. А правильнее сказать – медитирует. Пребывает в состоянии углублённого созерцания. Но не в себя углубленного. О себе он почти не умеет думать. Он всё время думает о других. Об отце, дяде, тётке, о противном двоюродном братишке Генечке, о друзьях, о Петиной маме, об учительнице. А вот друзья, например, о нём редко думают... Пете не до того, а Вовка человек действия, он вовсе не имеет привычки задумываться.
Не Вовка, не Петя и даже не мудрая, но растерявшаяся Петина мама, а именно Кириллка своим «уходом от мира» (бегством на Север) спасает и сохраняет их общий мир. Чувствуете, кто он такой?..
Кириллка – молитвенник. Медитация ведь сродни молитве. Своими пресловутыми вздохами он отмаливает Петю и Вовку от их грехов: себялюбия и гневливости. Удерживает их вместе силой самоотречения и прощения.
«Снежная королева» – лейтмотив и смысловой ключ сюжета: не случайно главные события повести – злое превращение и спасение Пети – происходят в зимних декорациях.
Между прочим, в кульминации оригинального, неадаптированного для советских детей текста сказки Герда читает «Отче наш». Соня Могилевская, девочка из интеллигентской дореволюционной семьи, это помнила.
А мы, было время, и не догадывались.
***
Повесть «Марка страны Гонделупы» впервые была напечатана в 1941 году – всего за несколько дней до войны. Второе издание, вышедшее в 1958 году, было существенно переработано. Литературовед Мариэтта Чудакова, которой посчастливилось прочесть книгу в первой редакции, считает, что переделка книгу испортила. Не могу судить, я читал только во второй редакции. Но подозреваю, что тут как с футболом: кому за шестьдесят лет, для тех лучший футболист в истории Пеле, кому за сорок, для тех Марадона, а кому за двадцать, для тех Месси...
Только один момент. В результате переделки в тексте стало меньше речевого натурализма. Например, в первом издании продавщица гастронома говорит:
«– Нет, как вам это нравится? Уже пять минут эти два ребёнка стоят перед моим же прилавком и ругают мой же товар! Сейчас же уходите с магазина! Ой, эти дети вгоняют меня в гроб!»
А во втором всего лишь:
«– Сейчас же уходите из магазина! Как вам не стыдно! Целый час стоят и бранятся. Беда мне с этими ребятами!»
В первом варианте передана прелесть местечковой еврейской речи (Чудакова политически корректно называет это «украинизмами»). Во втором – образ продавщицы обретает лаконичность послевоенного сталинского ампира («борьба с космополитами» и всё такое), но вместе с тем – она становится… идеальнее. Ближе к универсальной неизменчивой форме. «Вековечнее», так сказать.
Если уж у бесфамильного Кириллки нет особой, отдельной от остальных национальности, то пусть не будет её и у Вовки (в первой редакции он был Опанасом), и у Пети (сына Могилевской звали Ароном), и у других как бы «русифицированных», а на самом деле – просто универсализированных в русском тексте детей.
Всё правильно. У меня есть подозрение, что дети не бывают русскими, украинцами, евреями и так далее. Дети – они пока просто люди.
Литература должна сначала «чувства добрые лирой пробуждать», а потом уже услаждать слух. Если на душе будет красиво, ушам тоже будет красиво. Книга Могилевской, написанная в суровое время, пробуждает добрые чувства.
Как-то мы с женой гуляли в окрестностях Суздаля и увидели старый надгробный камень. На нём не было эпитафии, не было дат рождения и смерти, не было даже фамилии. Только два слова: «Монах Иона».
Это было красиво.
_______ Это был отрывок из книги Льва Пирогова «Первый после Пушкина» (о детях, детских писателях и взрослых проблемах), которая продаётся здесь
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Значит, так. Живут в заводском поселке два друга-первоклассника, Петя и Вовка. Сидят на одной парте (тогда еще сидели «на» парте, а не «за» ней, как потом, когда сидения отделили от стола). В классе появляется новенький.
Вы можете