Часть первая здесь. Начало части второй здесь: 1 / 2 / 3 / 4 / 5 / 6 / 7 / 8 / 9

Лысые Горы, 5 декабря 1820.
Так значит, живя по старинному, заведенному обиходу, воплощенному в хозяйственной Соне, Николай пытается ориентироваться на Марьины идеалы - смиряет свой нрав, добросовестно читает умные книжки, выписываемые каждый год на определенную сумму... Нет, все бесполезно: с каждым днем открывая в жене новые душевные сокровища и поклоняясь им, он все-таки скатывается к ценностям своей двоюродной материальной софии. Это прямо какая-то насмешка неба над землей - Марьина страсть любить всех ближних так, как Христос любил человечество, оборачивается в голове Николая государственной мудростью: порядок, строгость... - тут его сангвинический кулак сжимается. - И справедливость, разумеется, - потому что если крестьянин гол и голоден, так он ни на себя, ни на меня не сработает... Любовь к ближнему мытаря - так можно назвать его внутреннюю политику социальной справедливости.

Что же касается внешней, то Николай трансформирует стремление Марьиной души к бесконечному, вечному и совершенному в заботы о расширении своих владений. Нет, не надо думать, что это какое-нибудь хищничество. Наша политика никогда таковой не была. Соседние мужики (типа: эстонцы с армянами) сами приходили просить Николая, чтобы он их купил, и долго после его смерти в народе хранилась набожная память об его управлении. "Хозяин был... Наперед мужицкое, а потом свое. Ну и потачки не давал. Одно слово - хозяин!" Этот восторг перед крепким хозяином и поныне готов разделить всякий российский мужик.

Петербург, ноябрь 1877.
Две софии под одной крышей - характернейший факт нашей культуры 19-го века. С одной стороны жесточайший официоз с отточенной формулой министерства народного просвещения: православие, самодержавие, народность. А с другой - не всегда четко отличимые от официоза возвышенные парения выучеников немецкой философии славянофилов, которые, на словах осуждая порочную практику правительственного мордобоя, в сущности оправдывали исконный источник ее - патриархальные архетипы крестьянской общины. Со временем славянофилы - Аксаковы и Данилевские - вообще начнут формулировать мысли, которые официоз по разным деликатным причинам не в состоянии выразить. Марья займется своим привычным делом - отгадыванием того, что имеет в виду хозяин. Ведь без нее Николай почти бессловесен - мычит, что, мол, присяга и долг...

- По-моему, ты совершенно прав. Пьер со своим западническим экстремизмом забывает, что у нас есть другие обязанности ближе, которые сам Бог указал нам, что мы можем рисковать собой, но не детьми.
- Ну вот, вот, это самое я и говорил ему, - подхватил Николай, которому действительно казалось, что он говорил это самое, А они свое: что любовь к ближнему и христианство, и все это при Николеньке...

Еще одна трансформация Марьиных слов. И забавней всего как раз то, что при ребенке нельзя говорить о христианстве. Потому, видимо, что оно несет пугающий код перемен. Из всего христианства Николай понимает лишь то, что всякая власть от Бога. А значит, государственная мудрость должна состоять в том, чтобы как можно точней воспроизводить в поколениях генетический код, конституирующий именно эти, свои, а не какие-то чуждые принципы. На то и присяга, и долг... А если появятся какие-то мутантные образования, какие-то инородные идеи, завезенные из-за границы, наш фагоцит возьмет саблю в руку и пойдет крошить их в капусту во имя присяги и долга, во имя иммунной идеологии, для которой найдет оправдание Марья. Со своей колокольни он прав, ибо маленький Николушка Болконский, разбуженный Пьером, легко может вырасти в Герцена или Бакунина. И придется его тоже ссылать...

Лысые Горы, 6 декабря 1832.
А еще хуже, если такое случится с его собственными детьми, рожденными графиней Марьей. Обидно, ведь он живет только ради потомства, которое должно воплотить его софийные архетипы. Он собирает земли, устраивает наше состояние... Еще десяток годков жизни, и я оставлю детям... Короче: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме! Но графиню Марью нисколько не интересуют эти разговоры о белке, вращающей колесо.

Она смотрела на Николая и не то что думала о другом, а чувствовала о другом. Она чувствовала покорную нежную любовь к этому человеку, который никогда не поймет всего того, что она понимает... На лице ее выступило строгое выражение затаенного высокого страдания души, тяготящейся телом. Николай посмотрел на нее. "Боже мой, что с нами будет, если она умрет, как это мне кажется, когда у нее такое лицо", - подумал он и, став перед образом, он стал читать вечерние молитвы.

И тут мы вместе с Николаем Ростовым должны испытать страх маленького мальчика Николеньки Иртеньева, проснувшегося от удара хлопушки над ухом: бабах! Да ведь это пророческий страх - умрет женщина. И не просто женщина, а - по позднейшей формуле Льва Толстого - женщина, властвующая над властвующим мужчиной. Эта женщина устанавливает общественное мнение и готовит новые поколения людей. Кажется, речь теперь идет уже о настоящей Софии Премудрости Божией. И падения этой путеводной звезды опасается Лев Николаич. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ >