Троицкий Сийский монастырь располагается в 90 километрах южнее Холмогор. От Архангельской трассы к нему надо поворачивать в районе Большой Горы и ехать километров 9 в сторону Кулиги. Там на длинном мысу, вдающемся в Большое Михайловское озеро, и стоят монастырские здания. Красота. Кругом вода, какие-то протоки. Собственно речка Сия протекает сквозь вереницу озер. Втекает в них и вытекает, направляясь к Северной Двине.

В 1520 году в это место пришел Монах Антоний с несколькими учениками. В миру его звали Андреем, он был из семьи богатых крестьян Двинской волости. Когда родители умерли, молодой человек отправился в Новгород и пять лет прослужил у какого-то купца. Женился. Но через год жена умерла. Андрей решил, что это знак свыше. В 1508 году он распродал имущество и пришел в Кенский монастырь (это несколько севернее Каргополя) к игумену Пахомию. Тот, провидя подвижническую будущность нового монаха, выбрал для него при постриге имя Антоний (в честь Антония Великого), поселил в своей келье, лично руководил его духовными упражнениями. Будучи в Кенском монастыре, Антоний принял священнический сан.

Все бы хорошо, но пришло время, и Антония потянуло в пустыню. Вместе с двумя товарищами (Александром и Иоакимом) он оставил Кенскую обитель и отправился вниз по рекам Кене и Онеге искать место силы, в котором можно было бы поселиться. Там, где к широкому току Онеги своим истоком близко подходит река Емца, странники углубились в тайгу и, пройдя по Емце до впадения в нее речки Шелексы, остановились у порога, названного Темной Стремниной. Место суровое, сильное. Здесь искатели силы остановились, построили церковь во имя Николы Чудотворца, прожили семь лет. И, возможно, так бы и остались у Темной стремнины, если бы окрестные жители вдруг не пришли бы и не указали, как говорится, дорогу святым отцам.

Некоторые туземцы на дух не переносят, когда служители еврейского бога всерьез и надолго закрепляются на их территории. Если за попами нет государства, их обычно гонят взашей. Мы это видели на примерах Макария Желтоводского, Дмитрия Прилуцкого и других. Гнали и чуть живота не лишали. Так и жители Шелексы: посадили монахов на плот (их было уже семь человек) и отправили вниз по течению Емцы. Где-то километров через 150 по реке (там, где с Емцы удобно перейти на Сию) им повстречался рыбак, носящий православное имя Самуил. Антоний разговорился с ним и узнал, что неподалеку есть безлюдное место, откуда периодически слышаться колокольные звоны и ангельское пение. И еще звероловы видели каких-то призрачных монахов, валивших лес и что-то как будто строящих. Антоний пошел посмотреть, был восхищен красотой места силы на озере и решил обосноваться на нем.

Поначалу братии буквально нечего было есть. Ну, то есть как нечего? Грибов, ягод, травок было навалом, рыбы – тоже. Но вот масла и хлеба не хватало. Был момент, когда товарищи Антония готовы были даже разойтись в разные стороны. Но вдруг среди леса возник человек, который за здорово живешь снабдил бедных иноков маслом, хлебом, мукой. Да еще и дал денег на строительство. Встречаются же благодетели. Этот, вроде, был путешественник: шел откуда-то издалека в Новгород. Обещал вернуться, но – не сложилось.

В то время, когда Антоний поселился на Сие, Москва давно уже привела к покорности Новгородскую республику, но все-таки северные земли экономически все еще тяготели к Великому Новгороду. Так вот некий Василий Бебрь, сборщик податей, поставленный новгородцами, подговорил каких-то разбойников напасть на строящийся монастырь и ограбить его. Не вышло. Разбойники увидали множество вооруженных людей среди работающих монахов и испытали такой ужас, что опрометью бежали от Михаловского озера. Доложили Василию: так, мол, и так. Бебрь понял, что никаких вооруженных людей там не было, что это какой-то морок защищает монахов. Пошел к Антонию и покаялся. Это было первое чудо, явленное преподобным.

Шли годы, слава о подвижнике с Михайловского озера ширилась, к нему потянулись ученики. Настала пора отправляться в Москву за официальным разрешением на учреждение монастыря. Антоний отправил в столицу двух своих соратников, и те провернули дело очень успешно: вернулись с документами на землю под монастырь, а также – с церковной утварью и ризами пожертвованными Иваном Васильевичем, будущим Грозным. Монахи начали строить церковь во имя Живоначальной Троицы. Антоний, который по праву стал игуменом, написал для нее икону (он был изрядный изограф). Увы, не успели порадоваться новой церкви, как она дотла сгорела. Только икона Троицы, написанная Антонием, осталась невредима после пожара. С тех пор от нее начались исцеления.

Похоже, это был не просто пожар. В огне скрыт намек на то, что место силы на Сие не так уж и жаждало, чтобы на нем стоял монастырь. Сопротивлялось его появлению. Через некоторое время все церкви, построенные Антонием, еще раз сгорели. Дело рук местных жителей, которые после 1540 года стали жестко конфликтовать со святыми отцами. Я пытаюсь здесь не писать о монашьем стяжательстве, но – что уж греха таить – после окончательной победы идеологии Иосифа Волоцкого (церковь должна быть богатой), почти все монастыри на Руси взяли курс на бессовестное обогащение. Сийский – не исключение. К концу 16-го века он стал крупнейшим вотчинником на Подвинье.

Самому Антонию эти хозяйственные дрязги, конечно, претили. Когда в обители собралось до 70 человек спасающихся, и монастырь стал откровенно процветать, преподобный оставил игуменство и ушел на озеро Дубницкое, а потом еще дальше, на озеро Падун. Где безраздельно предался молитве и истязанию плоти. Применял для этого излюбленный метод северных русских подвижников: обнажал тело в самое комариное время и позволял тучам гнуса жалить себя. Кожа от этого подчас превращалась в сплошную кровоточащую рану, а святой человек трансцендировал, воспарял к небесам. В результате таких упражнений Антоний мало-помалу достиг совершенной прозорливости.

Братия, однако, не понимала, почему ему надо жить в одиночестве. Когда в монастыре начались неприятности, монахи пришли в затвор к Антонию и умоляли вернуться, снова взять на себя руководство. Преподобный покорился. Он был уже очень стар, болен, с трудом передвигался. Готовился к смерти, просил, чтобы тело его бросили в болото на растерзания зверям, гадам и птицам. Странное, однако, желание для православного. Ведь так хоронили самоубийц, тех, кто после смерти превращался в заложенных покойников, упырей, русалок. В предыдущем тексте я объяснял, что такие покойники не попадают ни в ад, ни в рай, но остаются в языческом посмертии, бродят среди живых. Неужели Антоний хотел именно этого? Неужели превозмог христианские предрассудки? Так или иначе, ученики не уважили просьбы святого. Когда он в 1557 году умер, братия похоронила его с южной стороны деревянной Троицкой церкви. Над могилой поставили каменную гробницу. Позже царь Иван Грозный прислал покров на нее.

Кстати, все члены угасающей царской семьи очень почитали преподобного Антония. Возможно, это связано с тем, что он был молитвенником о рождении самого Ивана Васильевича. Но не обошлось и без специальной активности сийских монахов. В 1579 году, когда Антоний был канонизирован на общероссийском уровне (на Двине-то он почитался святым изначально), в Москву явился игумен Сийского монастыря Питирим и обратился к царевичу Ивану (которого впоследствии отец убьет своим посохом) с просьбой написать канон преподобному Антонию, а также – его житие. Тот написал и с тех пор проникся к Антонию особой любовью. Все это знали. Когда царевич погиб, безутешный убийца-отец сделал крупные вклады в монастырь на помин души сына, а заодно освободил монахов от пошлин и даровал им немалые льготы. Царь Федор Иванович тоже не забывал жертвовать Сийскому монастырю в память о брате.

А вот Борис Годунов сантиментов уже не имел. Превратил тихую обитель в тюрьму для своего конкурента на царских выборах 1598 года. Конкурент, Федор Никитич Романов, был обвинен в колдовстве. Новый царь весьма верил в порчу. Вскоре после своего избрания он заставил подданных всех клясться: «Царя, царицу и детей их на следу никаким ведовским мечтанием не испортить, ведовством по ветру никакого лиха не посылать. Людей своих с ведовством, со всяким лихим зельем и кореньем не посылать, ведунов и ведуней не добывать на государское лихо». Клялись. Царь как будто заранее знал о готовящемся на него покушении с применением вредоносной магии. И, пожалуй, за его невротическим страхом стояло что-то реальное. Ведь едва он взошел на трон, как начал ужасно болеть. Дошло до того, что вся Москва была уже совершенно уверена в том, что царь мертв. Бориса выносили к толпе, чтоб она убедилась: жив еще. А тем временем клика Романовых готовила государственный переворот.

Заговорщики вовсе и не рассчитывали силой отнять власть у Бориса, для этого не было средств. Расчет был на то, чтобы подхватить власть, когда изведенный колдовством помазанник отдаст богу душу. По всем прикидкам это должно было произойти 27 октября 1600 года. Именно к этому дню должен был созреть заговор (оба смысла этого слова в данном случае уместны). Но Семен Годунов, который руководил у Бориса тайной полицией, упредил ход событий. 26 октября подворье Романовых взяли штурмом, обыскали, нашли мешок с колдовскими кореньями и прочие чародейские штучки. Это ли не улики?

Суд, который вершился на патриаршем дворе в присутствии царя, думы и высшего духовенства, был короткий, но справедливый. Романовых и их приспешников признали виновными и разослали по разным монастырям. Федора Никитича – в Сийский, где постригли в монахи под именем Филарет (чтобы превратить в политический труп). Там он и пробудет до самого прихода к власти выкормыша клики Романовых Юрия Отрепьева, сперва постригшегося (в Железноборском монастыре), а потом назвавшегося царевичем Дмитрием, сыном Ивана Грозного. Впрочем, о том, как Романовы раздували Смуту ради того, чтобы в 1613 году прийти к власти, я уже здесь рассказывал.

Жилось Филарету (Романову) в Сийском монастыре не так уж и плохо (гораздо тяжелее была участь его родственников, большинство из которых погибли). Поначалу-то он тосковал по любимой жене и малолетнему сыну (будущему царю), беспокоился, живы ли они. Но когда через Сийского игумена Иону получил известие, что все в порядке, и пообвык в монастыре, зажил довольно вольготно. Гонял палкой старцев, приставленных к нему для надзора, бранился, в церковь на службу не хаживал, не подчинялся монастырскому чину, говорил о мирском, об охоте, чему-то все беспричинно смеялся. Это не только потому, что знал об успехах своего протеже Юшки Отрепьева. Это в первую очередь потому, что место силы на Сие обладает счастливым свойством примирять человека даже с самой ужасной действительностью.

Много позже (по другому поводу и в связи с иными местами) Сергей Аксаков скажет: «Улягутся мнимые страсти, утихнут мнимые бури, рассыплются самолюбивые мечты, разлетятся несбыточные надежды! Природа вступит в вечные права свои». Вот так и Романов: болтал о любимой охоте, беспричинно смеялся, отдался течению ци (ести), стал почти совершенномудрым. И даже дальнейший ход Смутного времени, приведший его сперва на патриарший престол при дворе Тушинского вора, потом в польский плен и наконец – к настоящему патриаршеству и фактической власти над Россией, не сумел полностью искоренить в нем глубокого дзенского мироощущения, которое он приобрел в месте силы на Сие. Я с тех пор, как там побывал, тоже все беспричинно смеюсь.

КАРТА МЕСТ СИЛЫ ОЛЕГА ДАВЫДОВА – ЗДЕСЬ. АРХИВ МЕСТ СИЛЫ – ЗДЕСЬ.