Продолжение. Предыдущее здесь. О «Блюзе бродячего пса» и его авторе – здесь. Начало «Блюза» – здесь.

Благодаря мощной протекции супруга Лу взяли на телевидение в программу «Время». С завидным дарованием освоила свою роль: если речь шла о враждебных происках стран капитала против «мира и прогресса», ее голос звенел осуждающе, с нотой презрения – «Израильская военщина топчет многострадальную землю Ливана», если сообщал о достижениях нашей родины и стран социализма на полях, фабриках и заводах, голос достигал патетических нот, в зависимости от достижения, некрологи читались с умеренно мужественной скорбью. Прелесть, а не Лу.

После обычных обязательных «как-ты-живешь», «а-ты-как-живешь», речь переметнулась на родственников,

– Что поделывает супруг? – спрашиваю.

В голосе Лу нотка презрения:

– Третий день над статьей сидит, пригвождает к позорному столбу американского президента.

Улыбаюсь:

– Ему не привыкать.

– Как отец? – спросила Лу.

– Женился.

Лу едва не выронила чашку с кофе.

– На ком женился?

– На девчонке. Беленькая, смазливая в меру, ничего себе. В тот вечер она была у меня.

У Лу едва заметно дрогнули белые веки.

– Тот вечер помню, а ее… Верно, польстилась на дачу, машину, положение. Хищница.

– Пути браков неисповедимы. – Смотрю на нее. Бело-розовая кожа плотно обтягивала безупречный лоб, четкий носик, круглый подбородок, высокую шею. В ушах крохотные жемчужные серьги. Вспомнил всю ее в своих руках, почувствовал спокойное волнение. Наши взгляды тесно встретились.

Позвал бы – пошла за ним не думая – пронзила Лу мысль.

Хороша, спокойно думаю, но отдавать себя, душу, день и ночь женщине унизительно. Что толку?

Отвожу взгляд.

– Еще кофе?

– Пожалуй.

Приношу два двойных.

– По загранице не скучаешь? – спрашиваю. Она закурила.

– Нет. Я дома. Хорошо ли, плохо, но дома. – В голосе появилась насмешливость. – Зато с Томасом беда. Москва для него хуже ссылки. А хлебные места в Америке, в западных столицах расхватаны друзьями-международниками. – Недобро рассмеялась. – А какая была житуха в Штатах! Вечером – вояж по Бродвею, зайдет в порнушку, в джазовый клуб, оттуда к массажистке – там теперь так проституток зовут. А утром со знанием дела опишет «их нравы». Благодать! – Нервно загасила сигарету. – Редакция подложила ему крупную свинью – не желаете ли в Афганистан? Хочешь, не хочешь, а придется.

Смотрю на ее вздрагивающие холеные пальцы:

– По крайней мере, напишет правду.

У Лу округлились глаза:

– Он? Ложь у него вторая натура, а, может быть, первая, не знаю,

– Придется сказать правду. Передай. – твердо говорю я.

Медленно пьем кофе. Она теснее придвинулась.

– Что тебя волнует в жизни? Не пьешь, женщин не любишь, тогда – что?

– Музыка. В ней все страсти, весь мир.

– Музыка – профессия. Разве профессия может быть страстью? – возразила она.

Залпом допиваю чашку:

– А что волнует тебя?

Она подперла подбородок о кисть:

– Сгореть, а не тлеть, – медленно сказала она.

– Со мной?

Она резко рассмеялась:

– О, нет! Ты греешь, а не горишь. Холодная пустыня.

Сильным движением бедер поднялась. Провожаю глазами ее длинноногую безукоризненно сложенную фигуру. Лу – драгоценность и в оправе не нуждается. Бог с ней…

ТУ-134 приземлился в Кабул вечером. Сходя по трапу, Томас с удовольствием вдыхал прохладный сухой воздух, за далекую гряду неразборчивых зеленых гор закатывалось красное солнце. Вдалеке от взлетной полосы бронетранспортеры растаскивали железную свалку – обгоревшие и покореженные остатки вертолетов и МИГов.

– Та-ак, – само собой вырвалось у Томаса.

– На войне как на войне, – без интонации ответил на это «та–ак» встретивший его лейтенант.

В обществе двух солдат с автоматами на коленях, расположившихся на заднем сиденье открытого ГАЗона, поехали по пригороду. От глухих глинобитных стен и заборов, от темных одноэтажных домиков веяло опасностью. Томас почувствовал сердцем неприятность. «Опасная будет командировка», – подумал он.

– В городе тревожно? – праздным голосом спросил он у лейтенанта,

– Бывает, – флегматично ответил лейтенант.

Больше Томас вопросов не задавал.

Привезли его в фешенебельную гостиницу «Кабул». У парадного подъезда с вертящейся дверью дежурил броневик и расхаживал патруль. Ему отведи просторный номер на втором этаже. Сел в кресло, выкурил две сигареты. Вспомнилась Лу при прощании. «Смотри и слушай правду». Медленно поползла угрюмая мысль: «Правду… Где бы я был, если б писал правду?» Припомнились слова главного редактора, сказанные в напутствие: «Мы надеемся на твою правдивую объективность». Чего- чего, а объективности у него хоть отбавляй. Но неприятное чувство не проходило. Захотелось встряхнуться, уладить мысли. Он спустился в бар. За медной стойкой в высоком шкафу весело блестели разноцветные бутылки всех мастей. Не раздумывая, взял бутылку виски и фисташек.

– Томас, – громко позвал его нетрезвый голос из глубины бара. Издали он признал собрата по перу Илюшку Красноглазова из «Красной Звезды». Обнялись, троекратно поцеловались. Майор Красноглазов пил водку под советскую колбасу и соленые огурцы и был вполпьяна.

– И ты, стало быть, сюда, – ударил по колену Томаса Красноглазов.

Томас налил себе полную рюмку:

– Нашего брата не спрашивают, где ему быть. Куда пошлют.

Красноглазов скривил левую щеку – правая была как деревянная.

– Попал ты черту в зубы. Это тебе не нью-йоркский Бродвей, не Пиккадили, не Елисейское поле. Тут не шутят, – выпил рюмку. – Спрашиваю на рынке мальчишку, оборванцу лет десять, чего ты хочешь в жизни? «Убить русского», такой вот ответ. – Красноглазов облизал кривые губы. – Премилым весенним вечером идешь по улице, а за спиной возникает такой же оборванец и пускает тебе в спину ножичек. – Отстегнул от пояса ножны с кинжалом. – Пощупай.

Томас потрогал обоюдоострый кинжал с тяжеленной рукояткой. Вернул.

– Ясно без слов.

Красноглазов выпил еще.

– Вечером один не ходи. И днем не ходи. Корреспонденции с переднего края пиши не выходя из номера. Сказки подкинут. – Поднял стакан. – Со свиданьицем. За все хорошее.

Томас пригляделся к приятелю и неприятно поразился. Казалось, из лихого журналиста вынули душу.

– Что у тебя со щекой? – поинтересовался Томас.

Красноглазов поскреб ногтем небритую правую щеку .

– Ни грамма не чувствую. Контузило в Пенджабской долине. – Перегнулся через стол. – Время, когда духи воевали кремневыми ружьями, кануло в Лету. Теперь у них гранатометы, ракеты и черт в ступе. Увидишь. – Нетвердо поднялся. – Пойду соснуть. Завтра утром – в Ташкент. – Усмехнулся левой щекой. – От-писался.

Благодатное виски мало-помалу разогнало неприятное чувство. Тепло согревало ноги. Через столик в невеселом молчании сидели летчики. Старший – полковник – разлил по стаканам водку и поднялся:

– Помянем Гришу. Земля ему пухом.

Летчики не чокаясь выпили, и чей-то молодой голос, запинаясь, сказал:

– Они за это ответили.

– И ответят, – добавил другой.

Утром, отметившись в корреспондентском пункте, Томас отправился в Генеральный штаб. Его принял молодой полковник, бровастый и энергичный. Томас с официальной твердостью сказал, что он не намерен праздно проводить время в городе, что его долг – быть в гуще событий, на передовой линии огня. Полковник сдержанно улыбнулся:

– Весь Афганистан – передовая, товарищ Евдокимов. – И для начала предложил сопровождать автоколонну в Герат. Позвонил в часть и предупредил, что поедет «журналист из Москвы».

– А это достаточно опасно? – мужественно опросил Томас.

– Достаточно, – заверил его полковник.

Томаса доставили в часть. День парился жаркий. Томас расположился в прохладной тени белоцветной столетней акации. На широком плотно утрамбованном дворе, обнесенном глинобитной стеной с колючей проволокой и сторожевыми вышками, шоферы суетились у поднятых капотов автоцистерн. Неподалеку от них стояли четыре бронетранспортера и два танка. Из казармы, докуривая на ходу, выходили солдаты с “Калашниковыми”. Томас почувствовал на сердце холодок бодрящей тревоги.

– Отец? – услышал он за спиной удивленный голос. Обернулся – Петька, сын. Томас поразился:

– Ты же служил в Калуге!

– Не важно, где я служил, – перебил его сын. – Давно здесь?

– Со вчерашнего вечера. – Томас вглядывался в сына. Выражение лица чужое, враждебное миру.

Сын торопливо докуривал сигарету. Оглянулся и понизил голос:

– Мы ведем грязную подлую войну. Ты должен знать.

Томас опешил, но взял себя в руки:

– Не могу разделить настроение, навеянное вражескими голосами и праздной московской болтовней.

Сын смял окурок каблуком:

– Убедишься. Если осталась капля совести… – Не договорил, потому что подходил офицер, и торопливо отошел в строй солдат.

– Вы поедете со мной, товарищ журналист, – весело сказал подошедший бравый майор с сильным широким лицом. И – солдатам:

– По машинам.

Взревели моторы танков и бронетранспортеров. Из выхлопных труб и решеток полетел блещущий искрами дым.

Поехали.

В бронетранспортере было тесно и душно, пахло перегоревшим маслом и потными сапогами. Томас старался уловить выражения солдатских лиц. Но служба и форма вытеснили все человеческие краски кроме одной: служебнопокорной «слушаюсь». Лишь один солдат не мог унять дрожи в молодых губах.

Широколицый майор откинул верхний люк. Дышать стало легче. Томас задрал голову навстречу кусочку голубого неба, зажатому между сталью.

– Разрешите вылезти наружу, товарищ майор. На горы взглянуть.

– Вылезайте – позволил ему майор. – И добавил тише – пережить бы эти горы. В жизни не забыть.

– Кто переживет, а кто и… – подал голос солдат с прыгающими губами.

– Прекратить разговорчики, – оборвал его майор. – Что о нас подумает товарищ журналист?

На Томаса солдаты внимания не обращали. Он вылез через люк на крышу. Возле турели с пулеметом курил солдат без пилотки. Томас приветливо вглядывался в зеленый простор ущелистых гор.

– Не подозревал, что здесь могут быть зеленые горы.

Солдат смачно сплюнул:

– Это – пока. А потом все сожжет змей-горыныч. Солнце, говорю. – Солдат снова сплюнул. – Солнце тут злое. Останутся верблюжьи колючки. – Сморщил веселый нос. – Последний рейс делаю. Как говорится, свой интернациональный долг исполнил.

Томас продолжая смотреть на безмолвные горы:

– Слушай… Правительственные афганские части вместе с нашими войсками против душманов воюют? – спросил он осторожно.

Пулеметчик презрительно рассмеялся:

– Они-то? Спят и видят, сволочи, как к духами перекинуться. Одним миром мазаны – мусульмане, мать их, – солдат очень заковыристо выругался, и с суровой интонацией. – Напишите в своей газете, товарищ корреспондент, расскажите обстановку советским людям.

Впереди раздался оглушительной силы взрыв. Нависшая над дорогой скала, увлекая за собой громадные камни, с грохотом сверзилась на шоссе. Не успел Томас втянуть голову в плечи, как позади грохнуло вторично, и другой обвал завалил дорогу позади колонны. Солдат бросился к пулемету, рванул Томаса за руку.

– Прыгай вниз!

О замерший корпус бронетранспортера мерзко зацокали пули. Майор кричал в лорингафон:

– Москва, Москва, один, два, три, я – Пчелка. Дорогу завалили взорванные духами скалы. Бьют из крупнокалиберных пулеметов и гранатометов. Высылайте вертушки… Вас понял. – Обратил широкое лицо к солдатам. – Занимайте оборону.

Срывая с плеч автоматы, солдаты прыгали с бронетранспортеров. С мертвым стуком свалился пулеметчик. В остекленевших голубых глазах – омертвелое удивление.

Сердце Томаса провалилось в никуда. В мозгу, сокрушая разум, бился всепоглощающий немой вопль – пропал, пропал… Вдруг непонятно каким клочком сознания ощутил, что смотрит на окружающее не своими, а другими, чужими, гневными глазами.

На дороге факелами пылали бензоцистерны, и не было ни сил, ни возможности пресечь торжество огня.

Дым душил легкие, слепил глаза.

Скрывшись в кювете, Петр, не глядя, расстреливал горы.

В двух шагах от него огненной вспышкой взметнулся щебень, по левой руке будто ударила острая железная палка, и чудовищная боль поглотила сознание.

Продолжение