Это были времена, когда я ездил в метро и работал грузчиком в хлебном ларьке. Да, в моей карьере были самые невероятные и трудно объяснимые периоды, как у настоящей рок-звезды или пророка. Это был тот неуловимый миг, когда я совершенно осознанно бросил занятия любым криминалом, но еще не стал хотя бы начинающей арт-звездой. Переходный год из одного измерения в другое. Я отказался от выгодного предложения тамбовской группировки работать с ними по нескольким проектам. Отклонил сомнительное дельце старинного приятеля, связавшегося с товарищами «малышевцами». В одном месте мне предлагали быть режиссером-постановщиком нескольких ярко киношных погромов, от которых вторая группа должна была спасти терпилу, в другом разрабатывалось разбойное нападение на перевозку кассы крупного магазина, и, наконец, практически безопасная работа старшим в одном нарко-караване.

Я выбрал вариант, совершенно невозможный для всех, кто меня знал в те времена. Я пошел и устроился работать ночным приемщиком в хлебном ларьке. И стал пахнуть вместо Версаче и Хуго Босс – свежим хлебом, который разгружал в драповом пальто и костюме.

Правда, это было немного комично, как я сейчас вспоминаю. На ногах у меня при этом были ботинки стоимостью трехмесячной зарплаты, а в голове звучал новый альбом Смэшинг Пампкинс «Сиамс дримс». Но я честно решил стать одним из так называемых нормальных людей. Одним из всех этих, которые не говорили на зверином сленге и не угрожали через каждое второе слово похитить, пытать и поставить на счетчик.

Собчаковский бандитский Петербург доживал последние дни. С минуты на минуту я чувствовал, что начнут убивать и сажать. Это нависло в 1996-м году над всеми… В 1995-м еще не было такого ощущения. А в 96-ом стало понятно, что КОНЕЦ близко.

Конечно, это решение мне далось непросто. Все сопровождалось дикой ломкой, но я понимал, что выбери другой путь – и мне конец. Я погибну. Как гибли в тот год другие мои друзья. Одного сбросили с крыши, другого посадили на 8 лет, третьего закололи, четвертого посадили на 15 лет, пятую застрелили во сне, шестого посадили на 12 лет, седьмой и восьмой были объявлены во всесоюзный розыск…

Но когда я попрощался с друзьями юности, они все были живы и на свободе, и смотрели на меня, как на идиота. Вся моя воля была собрана в кулаки. И я принимал булку и хлеб и грузил. Оставляя занозы в своих мягких и ухоженных ручках с чистыми, всегда наманикюренными ноготками и без единой мозольки.

Я спал на пластмассовой таре в продуваемом со всех сторон ларьке, зимними ночами. Все это продлилось месяца три, но мне казалось – ВЕЧНОСТЬ.

Уже через полгода я работал зам.директора кабельного телевидения в большом офисе, полном видео, музыки и прикольных людей. А через год создал Doping-Pong… Но тогда я находился на гране нервного срыва и без всяких средств к существованию. Моя жена была беременна, и максимум, что у нас бывало на столе – бутылка сока и буханка булки. Это все, чем мы питались и на что я мог заработать ЧЕСТНО. Хуй знает, как жили все эти люди первую половину 90-х годов. Я попробовал и чуть не окочурился от голода и холода. Я пробовал научиться зарабатывать, не входя в конфликт с законом. И это было практически невозможно. От этого голова шла кругом, и все время хотелось схватиться за пистолет. Но было очень важно в тот период времени оставаться честным.

Состояние напряжения, езда в общественном транспорте и необходимость адаптации в обществе – выливались в те дни у меня в какие-то постоянные приступы НАСИЛИЯ. Такое ощущение, что я одичал и отвык от мира ЭТИХ ЛЮДЕЙ. Которых не видел с 1991 года вблизи…

К примеру, вот как мог пройти один из дней моей работы в ларьке.

Я еду в метро с моей женой и подругой (они обожали провожать меня несколько станций на работу). Тогда мы целое лето жили шведской семьей и наслаждались каким-то невероятным покоем, несмотря на нищету, свалившуюся вдруг на нас. Я замечаю, как на подругу (очень симпатичную маленькую девочку) с ухмылкой бросил взгляд какой-то взрослый мужик-пролетарий и, обслюнявив взглядом, ухмыльнулся.

Мои красивые, юные девушки выходят на остановке. Я задерживаюсь на выходе. И со всей силы наношу удар в челюсть работяге. Он в шоке видит во мне, наконец-то, что я есть, а не просто очередного пассажира с телками в его сраном вагоне метро, и в испуге закрывается руками, непроизвольно приседая. Он видит мое безумие, и обороняться у него не возникает даже и мысли. Я сквозь зубы шепчу: «Думай в следующий раз, на кого смотреть и как, сссука». Он, полностью сломленный, соглашается, кивая и прикрываясь дрожащими от страха руками… Я выхожу со сжатым кулаком и думаю, что это реально чудо, что я не превратил им сейчас его морду в кровавое месиво.

Девушки не произносят ни слова, молча сопровождают меня, так как давно уже привыкли к моим праведным вспышкам ярости и принимают их, как должное. Мы прощаемся, целуемся. Я сажусь в вагон поезда, идущего в противоположенную сторону – на Дыбенко, туда, где мой ларек. Сажусь на свободное место. Рядом группа молодых людей. Очень громко ржут и ругаются матом. Я резко поворачиваюсь и хватаю одного, сидящего ближе ко мне, за шею. Я бью своим лбом в его лоб.

– Говори потише, или хочешь выйти со мной подышать свежим воздухом? Хочешь? Скажи падаль, хочешь?

Студент, широко открыв глаза, смотрит на меня.

– Нет… Я не хочу… Отпустите меня… Я ничего не делал… Я не хочу…

Мы едем в полной тишине. Их компания умолкла. Как и все вокруг.

Я пытаюсь подавить в себе приступ агрессии. Пытаюсь нейтрализовать желание драться и бить людей. Которые теперь вокруг меня.

Поворачиваюсь опять к студенту и к его компании из нескольких девушек и парней. Они практически мои ровесники. Но они дети, а я нет. Когда они учились на своих первых, вторых, третьих курсах и жили за счет родителей, я зарабатывал свои первые сотни долларов, носясь по питерским улицам с друзьями, наезжая и разводя, кого попало.

– Извините меня, – говорю я четко и медленно… – Я был не прав. У меня сейчас очень сложный период. Извините.

Я вижу их еще более вытянувшиеся от удивления рожи.

Думаю, что, наверное, мой монолог чем-то напоминает Самюэля Джексона в «Криминальном чтиве». Но я действительно пытаюсь. Я пытаюсь стать ЧЕЛОВЕКОМ и перестать быть ЗВЕРЕМ. Таким же, как они. Иногда дурацким, таким слабым, но… я хочу вернуться к своему виду жизни. Из которого совершил побег много лет назад. Для меня это важно. Чтобы жить дальше. Я выхожу. Смотрю на продающиеся на выходе из метро журналы «Птюч» и «Ом»… Время меняется на глазах… Чаще всего я трачу все свои заработанные деньги на свежий номер одного из этих журналов. Недавно жена кинула в меня сковородкой, когда поняла, что я потратил все деньги на розовый «ОМ» с Мэнсоном. Но потом улыбнулась, обняла меня, и мы рассмеялась… Просто кушать очень хотелось тоже. А кроме хлеба и сока «Чекита» (я ведь покупал самый дорогой сок по привычке) – ничего в квартире не было. В те дни мы ложились спать часто на голодный желудок. Но – начитавшись «ОМ» и запив чтиво самым вкусным соком в мире...

Я дышу свежим воздухом… Иду в ларек. Прием товара. Разгрузка и загрузка два раза в ночь. В середине ночи кто-то стучится ко мне. Я открываю и выхожу. Стоит местный героинщик, через плечо у него сумка-кухня, в которой – электрическая плитка, кружка, ложка, раствор. Он просит булки. Я даю ему.

Он вмазан и теперь хочет только сладенького… Садится на асфальт рядом с ларьком и начинает готовить свой поздний ужин. Выковыривает из городского батона весь мякиш и выкидывает, свиняча рядом. Достает пакет молока и пакетик малинового «Инвайта». Открывает и то, и другое. Высыпает порошок в молоко. Взбалтывает свой самодельный молочный ягодный шейк, пробует, чмокает и отставляет в сторону. Теперь достает нож и пробивает банку сгущенного молока...

Одновременно он пытается поддержать со мной беседу. Я молча наблюдаю за его роскошной трапезой, едва сдерживая улыбку, когда чернушник, забыв, что уже сделал отверстие в жести, переворачивает банку и пробивает новое… В это время сгущенка льется по его джинсам снизу, но он этого не замечает. Он рубится и льет сгущенку и вовнутрь выпотрошенного батона с хрустящей корочкой, и на себя… с обеих сторон… То туда, то сюда… В конце концов, банка отставлена на асфальт. Заляпанный уже чем только можно, он начинает есть батон, наполненный сгущенкой, и запивать молоком с разведенным в нем инвайтом…

– Мммммм… – Чмокает он… – Как вкусно… Хочешь попробовать?

Я смотрю на эту картину с омерзением. Юмор прошел. Рядом со мной – копошащееся, чухающееся и чешущееся существо, заляпанное сгущенкой… Оно доедает свои деликатесы и просит еще булки, своим ребятам в доме. Я говорю ему, чтобы он шел на хуй. Героинщик обижается и как-то нелепо угрожает. Тем, что он сейчас вернется не один. Это большая ошибка. Угрожать и врать мне нельзя. Я оглядываюсь… Ночь… Тишина… Никого… Пустота… Внутри меня чистота…

Я приближаюсь к нему, и он смотрит на меня, не понимая, что начинается… Я легонько только кончиками пальцев толкаю его в плечи… Он отшатывается за остановку… Я его направил туда, чтобы не маячить рядом с дорогой и ларьком… Вдруг менты проедут… Лучше в темноте урегулировать возникший вопрос… Резко и без слов бью… Удар в висок… Он припадает на одно колено, и я вижу испуг в его глазах… Страх и неожиданность передо мной, и я начинаю наносить удары ногами по несопротивляющемуся телу… Присаживаюсь и начинаю душить.

продолжение