Перед отъездом в армию Дешков посидел с отцом на кухне. Глебовна плакала, ставила на стол вазочку с печеньем, а руки дрожали.
- Почему руки дрожат, сестренка? - Отец всегда называл Глебовну сестренкой, потому что она была с ними давно. - Успокойся быстро и чаю нам налей. Желательно не за шиворот.
Чай Глебовна всегда заваривала прямо в чашке, чай получался густой и горький. Выпили чай, отец сказал, что будет война с Японией.
- Все будет решаться на Дальнем Востоке, - сказал отец. - Почему?
- Потому, что большая война уже три года как идет, - сказал отец. - Все смотрят в сторону Германии. Где Люди как акулы, им надо почуять кровь. Но уже началось на Востоке. На роду там много, людей жалеть не станут. И мир почувствует кровь.
- Разве в Испании не пролилась кровь?
- Недостаточно. Мало крови. Там перетянули рану жгутом. Не дали большой крови пролиться.
- Не пойму, за что на Востоке воюют, - сказать это было очень важно для Дешкова. Он считал, что про фашизм Германии и империализм Англии он все понимает, а зачем идет война на Востоке, он не понимал.
- Воюют люди не за что-то. Зачем корабли плывут в шторм? Ладно, ступай. И вот еще что.
Дешков ждал, что отец скажет.
- Никогда не бойся. Шанс выжить всегда есть.
- Даже в лагере? - Он, впрочем, знал, что отец выжил.
- Ты помнишь, мы говорили про то, что война - это математическое уравнение. Подумай, посчитай данные еще раз. Всегда найдется икс, который ты не заметил. Это и есть шанс.
- А если уравнение очень простое? - Сергей был уже капитаном, взрослым мужчиной, знал больше, чем юноша в том осеннем парке. - Бывают простые уравнения: два плюс два, и решение только одно — четыре.
- Мы с тобой крепче, чем другие. Ты знаешь, что у кошек - семь жизней? У нас с тобой столько же. Мы живучие.
Отец хотел, чтобы Дешков ничего не боялся, и сказал ему так: «Даже если за тобой пришли - не все пропало. Всегда есть еще одна минута, вытерпи, дождись ее». Когда говорил, он подумал о тех, кто не успел использовать свою последнюю минуту, - а он видел таких людей достаточно. Было много таких невезучих, за кем приходил он сам, - в Кронштадте, Тамбове, в разных местах. Им он не давал шанса, и последней минуты у них тоже не было. И если требовалось пересечь поле, он всегда пересекал поле, даже если шел под огнем и оставлял половину людей по дороге. У его солдат шансы были невелики.
Тем не менее он сказал сыну: «Даже когда за тобой пришли, не все потеряно». Тогда уже стали употреблять выражение «за ним пришли» - сын понимал, что имеет в виду отец.
Дешков поцеловал мать и Глебовну, которая его перекрестила. Потом обнял отца, отец сказал ему: «Ступай», - и Дешков уехал.
За маршалом Тухачевским пришли в мае тридцать седьмого, и это означало, что их семье конец.
Про арест Тухачевского Сергей Дешков узнал не сразу. Известия в их часть приходили чаще с востока, чем из столицы. Из столицы он получал только письма от Дарьи, девушки, с которой познакомился, когда приезжал на побывку. Дарья писала Дешкову стихи: раз в месяц стихотворение. Письма шли долго, приходили по три сразу - и Дешков читал сразу три стиха. А газеты из Москвы никто не присылал.
У Дешкова случались выезды в Китай. Квантунская армия стояла на границе, обсуждали Японо-китайскую войну, японцев ненавидели. Сначала пал Пекин, потом японцы вошли в Нанкин и за месяц вырезали сотни тысяч человек. Про взятие Нанкина рассказывали китайцы, которым удалось уйти из окружения. Рассказывали, что японцы делали с людьми: отрезали женщинам груди, вспарывали беременным животы, разрывали на части грудных детей. В Нанкине убили триста тысяч мирных китайцев, включая малых детей, - много народу перебили, а всего-то за три недели, работали с восточным упорством. Дешков слышал - и верил. Если поляки могли так мучить людей в лагерях - какой спрос с косоглазых. У них вся культура жестокая. И потом - ведь это война. Косоглазые никого никогда не жалели, вот хоть монголов вспомнить.
Из Китая надо было вывозить русских эмигрантов - Дешкову пришлось разбирать бумаги, приходившие из Харбина, Нанцзина, Шанхая: он должен был решать - кого они могут принять, а кого нет. В те годы эмигранты устраивали пикеты перед советским посольством, некоторые просили взять их обратно, соглашались на любую работу - но чаще люди приходили, чтобы бросить что-нибудь в окна, большинство говорили так: «За Святую Русь будем воевать, за серп и молот - нет!» И когда Дешков разбирал бумаги, он не мог знать, кто за ними - шпион или истосковавшийся по березкам профессор. На человека выделяли по 37 рублей денег, считалось, до границы с Россией на эти средства эмигрант доберется, а там уж русские войска его подхватят. А заодно проверят личность.
- Ну где я для них довольствие возьму?! Где?! - ярился полковник Хрусталев. - А если он диверсант? Если его заслали? Имей в виду: под твою персональную ответственность!
Сколько ответственности можно на себя взять? Решил принимать всех, кто просит, всех подряд. Война - это когда все можно, до отказа. Если убивать можно всех, то уж и спасать, наверное, тоже можно всех. Прав был отец, еще немного - и начнется у нас тоже, вон самураи уже на границе. Ждали боевого приказа со дня на день; неожиданно их хабаровскую дивизию расформировали. Объявили, что организация данной дивизии - часть преступного плана Гамарника и Тухачевского, врагов народа. Первый покончил с собой, боясь разоблачения, застрелился - ушел от суда; а второго судили, разоблачен как германский шпион, расстрелян; раскрыт крупный заговор. Информация короткая, сказали, что процесс подробно описан в газетах, но газет Дешков не видел.
Гамарник часто бывал у них в гостях, маршал Тухачевский был прямой начальник отца, - и Дешков понял: сейчас возьмут и отца. А потом - мать. Как это бывает с нами в минуты опасности, он отчетливо представлял себе все события: и то, чего не мог видеть физическим зрением, представало перед ним ясно и в подробностях. Он представил полное лицо Якова Гамарника в смертной муке, представил как этот близкий им человек, который так любит покушать и посмеяться, подносит к уху револьвер. Он представил надменное лицо Михаила Тухачевского, который был в гостях всего однажды, сидел на стуле, скрестив руки на груди, будоражил воображение мальчика. И представил себе отца, его узкий рот, серые холодные глаза. Его отец выживал уже столько раз, что, наверное, истратил запас своих семи жизней.
Дешков пошел в комендатуру, потолкался в прихожей - узнать, что еще слышно про московские процессы, что пишут в газетах. По пути его дважды останавливали - он шел, не различая пути, не глядя под ноги, толкал плечом встречных. Страх сделал его слепым: он не видел людей, только представлял мать и отца. Перед глазами была их квартира, люстра со стеклянными подвесками, книжные полки с мемуарами военных. Он ясно видел, как при обыске полки опрокидывают на пол, как разбивают прикладом люстру. Из разговоров в комендатуре понял, что заговор огромен, Тухачевский и Гамарник - просто самые известные имена, а вообще шпионов, внедрившихся в армию, не счесть. Ничего, говорили, вычистим ряды.
Вскоре Дешкова вызвали в Москву, он сел в поезд и не видел вагона, не видел лиц попутчиков. Дешков говорил с попутчиками о заговоре военных, попутчики смотрели на него и поражались отсутствующему взгляду офицера. А Дешков просто ничего не видел перед собой, мир вокруг стал мутным. Обсуждали приказ № 072 наркома Ворошилова, нарком покаялся перед армией в слепоте, не разглядел он в обычном пьянчужке Тухачевском - предателя и шпиона. Вагонные собеседники склонялись к тому, что Тухачевский действительно германский шпион. Лейтенант из Омского гарнизона резонно спросил: «А почему же он Варшаву не взял, если рядом был? Ну, почему? Объяснений не нахожу, нет у меня объяснений! - лейтенант из Омска (в прошлом продавец в бакалее, пришедший в армию по срочному призыву и сделавший головокружительную карьеру благодаря доносу на старшего по званию) разводил полные ладони в стороны в знак недоумения. - С Колчаком он, видите ли, разобрался, с Деникиным разобрался, а на поляка Пислсудского от своих хозяев добро не получил - я так считаю». - «Все проще, - говорил другой попутчик, артиллерийский капитан, - разве ж один пан другого пана обидит?» - «А ведь верно! - и лейтенант-бакалейщик ударрял полными ладонями по коленям, - как я не сообразил!» Капитан добавил: «Завербовали его в германском плену, это очевидно. Тут даже до знаний не надо проводить. Иначе кто бы ему дал пять раз бежать? После первого же побега - в расход. Но ведь надо и биографию подготовить. И версию правдоподобную слепить». - «Верно!» - говорил лейтенант и радовался объяснениям. Голос у лейтенанта был высокий, женский, а лица его Дешков не видел, только белое пятно плавало в мутном воздухе вагона. И много еще говорили про уборевичей, якиров, блюхеров и гамарников - так предателей назвал в приказе нарком, словно не людей называл по фамилиям, а перечислял статьи Уголовного кодекса: карманники, взломщики, саботажники.
Дешков приехал домой, поднялся на третий этаж. Глебовна убралась в его комнате - пахло мылом и свежим бельем. Он присел к столу, потрогал фарфорового львенка, мать подарила на совершеннолетие. Сели пить чай из китайского сервиза - и зрение вернулось, глаза открылись сами собой. Желтый паркет блестел, люстра со стеклянными подвесками сверкала, корешки книг серебрились тиснением фамилий, чашка с синими драконами стояла на блюдце с красными драконами - мать всегда все ставила невпопад. Время было позднее, он устал с дороги, но не спал: ждал, когда придут - они ведь всегда приходят ночью.
Сидел, не раздеваясь, на постели. Зашел отец, сел рядом. Дешков ничего не спрашивал.
- Они ведь что скажут, - отец разговаривал сам с собой, смотрел в пол, - они скажут: зачем вы поддерживали концепцию легких мотострелковых подразделений, создание легких танков и даже вредительскую теорию - запустить в производство танки на колесах? Они скажут: вам что, непонятно, что нашей стране нужны тяжелые танки? Завтра война - оборону как будете держать?
- Разве ты отвечал за танки?
- Самое дикое, - сказал отец, - что даже я не знаю, что там за Михаилом числится. Потому что есть, конечно, такое, чего я не понимал и не понимаю. Зачем сегодня легкие мотострелковые части? Конечно, он набегался в Гражданскую войну из Тамбова в Кронштадт, теперь ему нужны солдаты на автомобилях. Но Гражданская война кончилась. Для большой войны танки нужны тяжелые. Мы не Германия. Нам план Шлиффена ни к чему.
Так они сидели и молчали. Отец пошел на кухню, налил в чашки холодной воды, дал одну чашку Дешкову. Сидели, пили воду.
- Или чаю заварим?
- Вода лучше.
- Да, вода лучше.
- Германия - страна маленькая, воюет на два фронта. Молниеносная война на Западном фронте - всеми силами сразу - и тут же все силы на Восточный фронт. Дороги отличные, расписание немецкое. Раз два, и с одной армией успеваешь на оба фронта. Армию делить нельзя, для этого легкие танки и сделаны. Но Россия не может так воевать! У нас до Маньчжурии две недели пути! Нам надо держать оба фронта! Тяжелые танки нужны!
Отец подошел к окну, посмотрел на улицу, вернулся, снова сел.
- Ты постарайся уснуть. Скоро светать будет. Наверное, уже не приедут. Не бойся.
- Спокойной ночи, отец.
Однако отец медлил, не уходил, и Дешков подумал, как же хорошо вот так сидеть - и прохладный ветерок в окно, и деревья в парке шу мят, и слышно, как кричит ночная птица. Редко они с отцом видятся, и если бы не беда, то и сегодня бы вот так не сидели.
- Ты детей рожай, - сказал ему отец, как тогда, на прогулке в парке, - ты с этим не тяни. На Рихтеров посмотри, на соседей. Четверо сыновей. И как липнут к отцу. Евреи, они каждого берегут, их мало. А у нас, у русских, полдеревни полегло - и ничего. У нас лишних ртов много. Дураки мы.
- Хорошо, буду детей рожать, - и Дешков улыбнулся.
- Вот завтра и начинай. А сейчас давай спать.
Но не уходил, сидел рядом. Дешков посмотрел на него сбоку - подумал, что люди стареют как собаки: шкура обвисает на шее, голова клонится вниз.
- Ты не думай ерунды, я здоров, - сказал отец, - просто устал очень. И мать жалко. Присмотри за ней, если что.
- А что может быть?
- Ничего не может быть, конечно. Вины за мной нет. Ты не бойся.
Отец встал.
- Хорошо посидели, спасибо тебе. Мать береги, понял?
Страх прошел, и он уснул. Утром отец сказал ему «не бойся» еще раз. Они сели завтракать, мать намазала белую буханку медом, дала сыну - и тут пришли за отцом. Вошли сразу четверо, толкаясь плечами в прихожей, отодвинули Глебовну к вешалке - мол, стой смирно, тетка, не шевелись. Двое в полевой форме, двое в кожанках. Мать отставила чашку, протянула к Сергею руки - то ли защиты просила, то ли просила собой не рисковать. Отец вышел навстречу конвою слегка прихрамывая. Не сказал ни слова, не спросил, зачем пришли, не попросил ордер, просто пошел вперед и встал так, чтобы не дать им пройти глубоко в комнату. Сперва Дешков подумал, что отец хочет прикрыть его и мать, но отец, прихрамывая, чуть сместился к окну - и Дешков понял, что отец сейчас будет стрелять. Отец нарочно встал к окну, чтобы убрать семью с линии огня. Дешков знал: так менялось отцовское лицо перед тем, как он совершал свои дикие и нежданные поступки. Лицо отца в такие ми нуты словно цепенело - это особое состояние, его и сам Дешков пережил, когда страх ослепил его в Хабаровске: точно заморозили тебе глаза. Таким было лицо отца, когда на их улице татарин вырвал сумочку у матери, и мать упала на асфальт. Отец с Дешковым были рядом, но татарин не понял, что они все вместе. Тогда лицо отца тоже оцепенело, а через секунду он уже всадил дуло своего наградного кольта татарину под подбородок. Серые глаза его и сейчас смотрели без всякого выражения, точно он никого и не видел перед собой - отец не задавал вопросов, не возмущался. И Дешков понял, что отец будет стрелять. Ведь отец говорил, что всегда есть последний шанс. Сейчас он выдернет из-за спины кольт, сейчас. Отец всегда носил оружие под пиджаком, сзади, просовывая дуло за брючный ремень, даже дома так ходил, - вот сейчас, сейчас он выхватит револьвер. Но опера рассыпались по квартире, один оказался за спиной у матери, а еще один встал подле Сергея Дешкова, не было точки для стрельбы. Отец посмотрел на жену, посмотрел на сына и стрелять не стал. Только кивнул матери и ничего и не сказал.
Когда в коридоре надевал пальто, выбросил из-за спины оружие - револьвер мягко упал в валенки, Дешков видел куда. В тот день обыск не провели; а когда пришли с обыском через два дня, уже ни кольта не было в квартире, ни матери, ни самого Дешкова. Дешков действовал, как и учил отец, стремительно: отправил мать в Архангельск - там жила школьная подруга. Пришли - а в квартире пусто, даже кота Кузю увез ли в Архангельск. Сам Дешков решил не прятаться, пожил два дня у друзей, потом явился с документами в райвоенкомат. Почему задержались? Виноват - и руку к козырьку. Бумаги взяли, посмотрели, вернули, сказали, что вызовут, спросили адрес. Дал старый адрес. Пожил неполный месяц у Щербатовых, потомственных чекистов. Жить у них оказалось неприятно, Щербатовы не верили, что отец - шпион, однако не сомневались в виновности Тухачевского. Отец Щербатова, который еще у Менжинского работал, неприятный человек с нервным тиком, говорил Дешкову каждый день: «Твой отец мог не знать, кому он помогает». Потом Дешков жил у Рихтеров, в еврейской семье, эмигрировавшей в Россию из Аргентины. Рихтеры как раз проводили троих сыновей на испанскую войну, в квартире было свободно. Моисей Рихтер открыл для Дешкова комнату старшего сына - живи сколько хочешь.
Дешков прожил у Рихтеров полгода, читал книги Рихтеров - все по истории Рима - и ходил на свидания к Дарье, девушке из дома Наркомфина на площади Восстания. Они встречались еще до отправки Дешкова в Хабаровск, и сейчас он к ней зашел - сказать, что отца арестовали. Сразу сказать не получилось - полгода они просто встречались, два раза в месяц ходили гулять по бульварам, иногда в кино. Однажды шли по улице Герцена, и наконец он решился. Рассказ получился нелепый.
- Отца, наверное, уже расстреляли, - сказал Дешков зачем-то, - но мой отец не шпион, это ошибка. - Про Тухачевского не сказал, про Гамарника тоже не упомянул.
- Мне родители уже говорили, что у вас беда. Я думала, тебе тяжело про это. Если у нас будет мальчик, назовем его Гришей, как твоего папу, - сказала Дарья.
И неожиданно Дешков сказал:
- Назовем Яковом. - Он думал не про Гамарника, он думал про Иакова, отца народов; надо было восстановить род.
Жениться Дешкову не следовало, но они поженились. Свидетелем на свадьбе был Соломон Рихтер, младший сын Моисея, который в Испанию не уехал по возрасту - ему было семнадцать. Пока Дешков жил у Рихтеров, он с Соломоном успел подружиться - юноша ему нравился.
- Вы останетесь жить у нас, Сергей? - спрашивал Соломон.
- Спасибо, но пора и честь знать.
От Рихтеров они съехали, нашли подвал в Астрадамском проезде. Пол земляной, но отопление имелось, жить можно. Переехали в подвал, стали жильцами у Бобрусовых. Так прошло еще полтора года. Рихтеры давали деньги в долг - долг, который Дешков никогда им не вернул. Работать Дешкова не брали, просили справку из военной части, о том, что демобилизован, а такой справки у него не было. Он пошел в военкомат - сдаваться, сказал, что сменил адрес, спросил, что делать. Посоветовали ждать и не волноваться, о нем помнят. И он ждал - а чего ждал, непонятно; как выяснилось - ждал войны. Из друзей (их прежде было много) осталось трое - Соломон Рихтер, Андрей Щербатов и хулиган Коля Ракитов; все знакомы еще с детства и жили в одном дворе.
Ракитов жил в бараке, вокруг него клубились странные люди - инвалиды, подростки с косыми взглядами, бездомные татары, которые только приехали в Москву и не получили ни прописки, ни справок с работы. Ракитов гулял по двору в длинном пиджаке с двумя разрезами, с квадратными серебряными пуговицами, он называл этот пиджак «французским»; Ракитов держал руки в карманах и плевал себе и прохожим под ноги. Он пропадал на недели, потом появлялся с деньгами, много пил. Судя по всему, Ракитов занимался противозаконными делами, но сын репрессированного военного не чувствовал, что у него больше оснований на безоблачную жизнь, чем у Николая Ракитова. Они курили во дворе, у кустов барбариса, и Ракитов сплевывал желтую слюну в кусты и давал советы.
- Возьми свою Дашку и дерни на юг. Билеты не бери, не надо. Подойди к вагону и проводнику на лапу дай. Он вас приткнет в вагон. На юге тепло, объякоритесь в деревне под Новороссийском, кто тебя найдет?
- Что я там делать буду?
- Сливы кушать, чачу пить.
- На что сливы покупать, Коля? Где работать?
- А здесь ты работаешь? Приедешь - не заявляй о себе, не иди в сельсовет. Иди по хатам, наймись батраком.
- Будто они о батраках не докладывают.
- Дурак ты. Как раз о батраках они не докладывают, кому охота кулаком слыть. Ты меня слушай, Серега.
Щербатов работал в НКВД и, подходя к Дешкову во дворе, говорил тихо и многозначительно - давал понять, что про Дешкова все известно. Кому известно и что именно известно - не говорил.
- У тебя небось документы какие-никакие остались? Письма например. Или фотографии. Ты бы пошел, мой совет, добровольно все сдал. Тебе простят.
- Какие у меня документы? Ты о чем?
- Ты сам можешь не знать важности документа. Не знаешь, что в письмах содержится. Там между строк написано. Отдай профессионалам.
- В письмах? Между строк? И нет у меня писем.
- А тебе разве отец не писал?
- Нет никаких писем.
- Ну, как знаешь. Я совет дал, - и Щербатов смотрел внимательно.
В другой раз подошел и тихо спросил:
- Ты детей Уборевича и Якира знаешь?
- Кого?
- Петра Якира, сына предателя и шпиона Якира. И Владимиру Уборевич, дочь шпиона Уборевича.
- Владимиру?
- Имя такое, женское. Мужское имя - Владимир, женское — Владимира.
- Как у Ленина?
- Осторожней произноси имя Ленина. Не мешай великое имя с именами врагов народа. Знаешь детей Якира и Уборевича?
- Нет, не знаю. Они, наверное, маленькие еще.
- Ага, все-таки знаешь… Арестовали твоего знакомого Петра. Не ребенок он, нашел ребенка! Пятнадцать лет, сознательный возраст. Ответит по закону. И дочь Уборевича тоже арестовали. И Тухачевских взяли. А тебя не трогают. Удивительно. Как думаешь, почему?
- Почему? – спросил Дешков.
- Потому что у тебя есть друг, Щербатов, - и Щербатов смотрел на Дешкова значительно и пристально, - и твой друг за тебя поручился. Сказал, что ты добровольно все бумаги отдашь.
- Какие бумаги?
- Письма всякие.
- Нет у меня писем.
- Ну, смотри. Я ведь за тебя поручился.
- Где ж я тебе письма возьму?
- А про мать свою ты ничего не слышал?
- Откуда?
- И писем у тебя нет?
- Нет.
И в третий раз подошел к нему Щербатов спустя полгода. Щербатов, должно быть, продвинулся по службе - где он служил, толком никто не знал, но догадывались - и теперь он так научился смотреть, словно обыскивал собеседника, взглядом проверял карманы, пазуху, подкладку пальто. Пройдется взглядом по левой руке, перейдет на правую, осмотрит воротник, потом изучает подбородок. В наши дни так сотрудники банка ощупывают взглядом клиента: есть ли в данном гражданине реальный интерес - или одни копейки? А в те годы так смотрели на человека работники органов: проверяли каждую деталь. Щербатов осмотрел Дешкова и спросил:
- Жена твоя почему не работает?
- Работает. В сельскохозяйственной академии, лаборантом.
- Видят ее часто во дворе. Гуляет много.
- Болеет последнюю неделю, на работу не выходит.
- А по двору гуляет.
- Душно в подвале.
- Просто люди вопросы задают. Почему сноха врага народа - на работу не ходит? Она что, лучше других?
- Ходит она на работу! - страшно прозвучали слова «сноха врага народа».
- Мне-то всё равно. Другим не всё равно. Я тебя по-соседски защищал.
- Спасибо. - Дешков старался поймать взгляд Щербатова, но взгляд был особенный. Щербатов глядел цепко и вертко; посмотрит внимательно в одну точку и тут же переведет глаза на другое место. Не успеть было за его взглядом.
- Ну, ты приглядывай за женой, приглядывай, - сказал Щербатов и пошел прочь, только еще добавил: - Бумаги не надумал отдать?
- Какие бумаги?
- Ну, я предупредил.
Дешков прятал отцовское оружие на дне ведра, вместе с фотографиями и письмами. Одно письмо перечитывал часто, пока не выучил наизусть. Письма были завернуты в отцовскую гимнастерку, придавлены сверху свертками с посудой. Сегодня, когда пришла повестка, Дешков вынул из ведра свертки с посудой, вынул тетради со стихами, перевязанные шнурком от ботинка, вынул отцовские письма к матери, отцовские тетради, потом достал со дна кольт, развернул тряпку, освободил длинное стальное дуло. Он подержал кольт на ладони, покачал тяжелый ствол, потом пристроил в кобуру под левой рукой. Походил по комнате, подумал, достал револьвер из кобуры и сунул его за спину, за ремень. Так учил отец: выхватить оружие можно неожиданно, кольт под пиджаком незаметен, и вообще много преимуществ. Так Григорий Дешков и носил оружие. В армии, конечно, свои правила, но он умудрился до самой своей смерти проходить с пустой кобурой, в которой, случалось, носил водку, бутерброды, штабные карты - а револьвер всегда был сзади, под ремнем, дулом доставал до копчика. И когда ему командовали: «Руки в гору! Левой рукой медленно отстегнул кобуру - и три шага назад!» - он хладнокровно подчинялся приказу, медленно отстегивал пустую кобуру левой рукой, а правой уже нашаривал за спиной холодную перламутровую рукоять.
Дешков упаковал письма и посуду обратно в ведро, ведро задвинул под кровать - высокая кровать, на высоких ножках, под ней собралось все их имущество: Дашкино зимнее пальто, несколько книг из домашней библиотеки, подаренный Моисеем Рихтером «Das Kapital» Маркса в оригинале - кто, интересно, читать будет? - и рукописи отца. Рукописи он так и не разобрал, хотя сотни раз давал себе слово - но как их разберешь? Где? На колене прикажете разложить сочинение об истории Государства Российского? Отец всю жизнь писал записки и заметки, неряшливым почерком в общих тетрадках. Дашка когда-нибудь разберет, подумал Дешков, а если сын родится - вот сыну и будет работа. Дешкову стало легко и свободно - оттого что все свои дела он мог отныне забыть и переложить на жену. А уж как она справится, да и справится ли - это теперь от него не зависит. Справится, наверное. Дашка сильная.
Дешков потуже затянул ремень, поправил рукоять револьвера, одернул пиджак, взбежал по четырем подвальным ступеням, толкнул дверь на улицу. Солнышко, глаза слепит. Лето все-таки.
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете