1 февраля 1931 года родился Борис Николаевич Ельцин. Первый президент Российской Федерации (дважды избирался на этот пост в 1991 и 1996 годах), бывший председатель Верховного Совета РСФСР (1990-1991), бывший первый секретарь Московского горкома (1985-1987) и Свердловского обкома КПСС (1976-1985), в 1981-1990 годах был членом ЦК КПСС, в 1986-1988 годах - кандидатом в Политбюро ЦК КПСС, вышел из партии на XXVIII съезде КПСС.
Борис Ельцин не просто оказал влияние на ход истории в нашей стране, но и во многом сформировал эту историю, а значит и то настоящее, в котором мы сейчас живем. Однако не все хорошо понимают, кто именно таков был Борис Ельцин – в глубоком, психологическом смысле. Для того чтобы читатель мог яснее понять это, представляем сейчас несколько больших статей постоянного автора «Перемен» Олега Давыдова, в которых дается детальный психоанализ жизни и творчества (автобиографических книг) Бориса Николаевича. Эти статьи были написаны и впервые опубликованы еще при жизни первого президента РФ.
1.
ЕЛЬЦИНСКАЯ ТРЕХХОДОВКА
Чуть более 66 лет назад (статья написана в 1997 г., - ред.) в одной из православных церквей Талицкого района Свердловской области во время обряда крещения случился инцидент, чуть не закончившийся трагически... Впрочем, предоставим слово главному его участнику:
“Крещение проводилось самым примитивным образом — существовала бадья с некоей святой жидкостью, то есть с водой и какими-то приправами, туда опускали ребенка с головой, потом визжавшего поднимали, крестили, нарекали именем и записывали в церковную книгу. Ну, и как принято в деревнях, священнику родители подносили стакан бражки, самогона, водки — кто что мог...
Учитывая, что очередь дошла до меня только ко второй половине дня, священник уже с трудом держался на ногах. Мама, Клавдия Васильевна, и отец, Николая Игнатьевич, подали ему меня, священник опустил в эту бадью, а вынуть забыл, давай о чем-то с публикой рассуждать и спорить... Родители были на расстоянии от этой купели, не поняли сначала, в чем дело. А когда поняли, мама крича подскочила и поймала меня где-то на дне, вытащила. Откачали...”.
Этот эпизод Борис Николаевич Ельцин впоследствии описал в своей книге “Исповедь на заданную тему”. И закончил его замечательными словами: “Кстати, батюшка сильно не расстроился. Сказал: ну, раз выдержал такое испытание, значит, самый крепкий и нарекается у нас Борисом”.
Говоря о крепости, пьяный попик как в воду глядел — из младенца получился муж крепкий и доблестный. Детство, отрочество и юность у будущего президента были трудные. Как будто какой-то рок его всегда преследовал. И из всех передряг Борис Николаевич всегда выходил сухим. “...Всегда как будто меня кто-то выручал. Я уже и сам начал верить, что нахожусь под какой-то неведомой защитой. Не может же быть, чтобы на одного человека столько всего обрушивалось, причем на каждом этапе жизни. Буквально на каждом! И каждая такая критическая ситуация несла в себе потенциально смертельный исход”.
Детство
Действительно, есть что-то странное в экстраординарном обилии критических (часто смертельно опасных) ситуаций приходящихся на долю одного человека (во всяком случае, удивительно, что главным образом на таких ситуациях он останавливается в своих книгах). Удивительно и то, как он удачно выходит из таких ситуаций. Для пояснения приведем некоторые примеры.
В детстве Ельцин любил ходить в походы. Так после девятого класса он вместе с ребятами пошел искать исток реки Яйвы. В книге “Исповедь на заданную тему” описываются трудности этого похода. В конце концов нашли — “сероводородный ключ”. Стали возвращаться. “К тому моменту уже порядочно выдохлись”. Выменяли у какого сельчанина плоскодонку. Плывут. “Вдруг вверху в горах заметили пещеру, решили остановиться, посмотреть. Вошли. Вела-вела она нас, вела и вдруг вывела куда-то вглубь тайги. Туда сюда, не можем понять, где мы, короче говоря, заблудились, потеряли нашу лодочку. Почти неделю пробродили по тайге, причем ничего с собой не взяли, а тут, к несчастью, оказалось такое болотистое место, лес-подросток, — в общем, он немного давал, чтобы хоть чем-то питаться, и совершенно не давал никакой воды. Болотную жижу вместе со мхом складывали в рубашку, сжимали ее, и ту жижу, что стекла из рубашки, пили.
В конце концов, мы все-таки вышли к реке, нашли нашу плоскодонку, сориентировались, но из-за грязной воды у нас начался брюшной тиф. У всех. Температура — сорок с лишним, у меня тоже, но я на правах организатора, держусь. На руках перетащил ребят в лодку, уложил на дно, а сам из последних сил пытался не потерять сознание, чтобы лодкой хоть как-то управлять, она шла вниз по течению”. Короче, в городе появились тогда, когда уже месяц шли занятия в школе, плюс еще провалялись в больнице три месяца. В результате одному Борису Ельцину удалось сдать выпускные экзамены. Остальные участники похода “решили просто десятый класс пропустить”.
Интересная история, не правда ли? Если забыть о том, что она опубликована в 1990 году, может создаться впечатление, что это символическое описание последовавших вскоре реформ: мифическая пещера в горах, выводящая в незнакомую местность, голодные блуждания, всеобщая болезнь и Ельцин, держащийся “на правах организатора”, спасающий остальных, управляющий лодкой (кормчий?), стараясь не потерять сознание, наконец этот пропуск занятий в школе, в результате которого один Ельцин в тот год окончил десятый класс. Тут есть о чем задуматься, но мы процитировали эту историю не только для того, чтобы отметить профетический дар президента. В этой истории, как в капле воды, отражаются некоторые важные особенности его судьбы и характера. Смело войти туда, где неизвестно, что тебя ждет, заблудиться, впасть в крайность, даже в болезнь, а потом мужественно преодолевать все невзгоды и с честью выйти из гибельной ситуации. Правда, те, кто идет с Борисом Николаевичем, могут оказаться в некотором проигрыше, но это уже другой вопрос, их проблемы. А мы ведем речь о президенте.
Глядя на дело строго формально, можно обнаружить в разбираемой нами истории ельцинского анабазиса три взаимосвязанных элемента. Во-первых, добровольное и неподкрепленное никакими ресурсами (“ничего с собой не взяли”) движение туда, где может случиться неприятность (остается неизвестным, кто предложил забраться в пещеру, но трудно сомневаться, что вечный “организатор” Ельцин по крайней мере не противился этому). Во-вторых, сама неприятность — в данном случае недельные блуждания по тайге без еды и питья, обернувшиеся общей болезнью. В-третьих, героическое поведение по спасению от верной гибели себя и товарищей (от потери года удалось спасти лишь себя). Для краткости обозначим эти три элемента соответственно — устремление к опасности, пребывание в опасности, спасение от опасности. Или еще короче: “ошибка”, “кризис”, “спасение” — три ступени.
Юность
Разумеется, на единственном, пусть даже и весьма показательном примере нельзя основывать теорию поведения первого президента России. Но в том-то и фокус, что в “Исповеди на заданную тему” подобных примеров великое множество, мы даже опасаемся, что иного рода примеров там попросту нет. Вот школьник Ельцин крадет с военного склада гранату, разбирает ее, не вынув запала (“не знал”), — “взрыв... и пальцев нет”. Из текста “Исповеди” невозможно понять, как будущему президенту удалось отделаться в этой ситуации лишь потерей нескольких пальцев, но вот злые языки утверждают, что он в критический момент как-то ловко играючи бросил ее товарищу, и тот так легко не отделался... Не знаем, не можем ничего утверждать, не имея неопровержимых свидетельств, но трехходовку - “ошибка”, “кризис”, ”спасение” — отметим.
Вот студент Ельцин летом путешествует по стране — “не имея ни копейки денег” и “минимум одежды”. Едет на крыше вагона в кампании каких-то амнистированных уголовников, и те предлагают: “Давай играть в “буру”. Не умевший играть в карты Ельцин соглашается. “И очень скоро они меня раздели до трусов. Все выиграли. А в конце они говорят: “Играем на твою жизнь. Если ты сейчас проиграешь, то мы тебя на ходу скидываем с крыши вагона — и все, привет. /.../ А если выиграешь, мы тебе все отдаем”. Надо ли объяснять, что в этой экстремальной ситуации Борис Николаевич выиграл? Непонятно только, зачем он вообще садился, если не умеет (у самого у него одно объяснение: “не согласиться было нельзя”), и как ему все-таки удалось выиграть (“мне сложно понять”). Так или иначе, все три выше намеченных нами элемента налицо: сел играть не умея, проигрался в пух, отыгрался.
Еще: как известно, Ельцин очень любил волейбол. Ночами занимался институтскими предметами, а днем тренировался по шесть-восемь часов. И перенапрягся. “А тут, как назло, заболел ангиной, температура сорок, а все равно пошел на тренировку, ну, и сердце не выдержало. Пульс 150, слабость, меня отвезли в больницу. Сказали лежать и лежать, тогда есть шанс, что месяца через четыре, минимум, сердце восстановится, а иначе — порок сердца”. Само собой, из больницы Ельцин сбежал и скоро “стал добираться до спортивного зала, на несколько минут выходил на площадку, пару раз мяч возьмешь, и все, валишься. Меня ребята оттащат к скамейке, и я лежу. Это была тупиковая ситуация, думал не вырвусь уже, так сердце и останется больным и спорта мне уже не видать. Но все равно стремился только в бой и только вперед”. Постепенно все выправилось, врач через некоторое время сказал, что “сердце в полном порядке”. Ельцин признает в свой книге, что в тот момент “мог сердце погубить навсегда”. “Но, — добавляет он, — я считал, что надо его не жалеть, а напротив, нагружать как следует и клин клином вышибать”.
Последнюю мысль президента мы еще вспомним, когда будем говорить о радикальной экономической реформе. А здесь лишь констатируем, что и в этом примере отчетливо просматривается трехступенчатая схема.
Полемика
И оставим пока что примеры из президентских детства, отрочества, юности. Тем более что некоторые из них (а также многие другие) уже разбирались в нашей статье “Вариации на “тему” Ельцина” (см. “Независимая Газета” от 28.04.93), посвященной главным образом “Исповеди на заданную тему”, первой автобиографии Ельцина. В той статье говорилось, что сквозной (и к тому же “заданной”) “темой” жизни президента является “тесная связка гибели и чудесного спасения от нее”, некое периодическое впадание в опасные ситуации, из которых он потом с честью выходит. Там же отмечалось, что “многие из этих ситуаций Борис Николаевич создает своими собственными руками”.
Не скроем, нам приятно сознавать, что президент читал эту нашу старую статью о нем (хотя, может быть, он читал один из многочисленных пересказов, появившихся впоследствии в прессе), и косвенно отреагировал на нее в своей книге “Записки президента”: “Где-то я прочитал про себя, что слабость Ельцина в том, что он сам себе создает препятствия, которые потом с огромным трудом, героически преодолевает.
Но это не так. Препятствия меня находили сами. Всегда. Я их не искал...”
На это мы вынуждены возразить Борису Николаевичу словами булгаковского Воланда: “Кирпич ни с того ни сего никому и никогда на голову не свалится”. И даже готовы в этой связи покритиковать президента за его какую-то по-детски несерьезную мистику: “Препятствия меня находили сами”. Да разве это возможно? Нет. “Я их не искал”, говорит он. А нам и не приходило в голову обвинять господина Ельцина в том, что он сознательно “ищет бури”. Мы всегда утверждали и продолжаем утверждать, что он это делает вполне бессознательно. И совершенно напрасно в своих “Записках” он приводит примеры (как бы в пику нам, судя по месту в книге), показывающие, что он побывал в том числе и в катастрофах, совершенно независящих от него. Ведь речь у нас никогда не шла о том, что он всегда занимается исключительно только созданием экстремальных ситуаций, из которых потом с блеском выходит. Речь всего лишь о том, что он нередко (и всегда бессознательно) занимается созданием таких ситуаций. Или — вариант — каким-то сверхъестественным образом чует такие ситуации и, как магнитная стрелка, разворачивается в их сторону, как бы подключается к ним, впадает в них.
Так или иначе, можно констатировать: в душе президента (также как в душе каждого из нас) есть особая неосознаваемая им инстанция, ведущая его по жизни. То есть он даже вроде бы знает о ней (“всегда как будто меня кто-то выручал”), но, как и большинство людей, он не знает о ее природе и свойствах. А между тем это вещь не такая уж и сложная.
Жребий младенца
Объясним ее здесь, опираясь на один из простых и хорошо работающих вариантов психоанализа. Согласно ему поведение человека во многом определяется некими формируемыми в раннем детстве психологическими структурами, которые задают определенные программы поведения. Эти программы включаются автоматически и проигрываются без контроля сознания индивида (см. например, Эрик Берн “Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры”). Одна из таких структур называется “Ребенок”, а одна из программ проигрываемых этим “Ребенком” во взрослом человеке называется “Алкоголик”. Именно на эту игру (точнее — на ее версию, называемую “Крутой парень”), описанную Эриком Берном, более всего походит трехтактная схема, обнаруженная нами в поведении Ельцина. Но только не надо думать, что здесь у нас содержится намек на пристрастие президента к алкоголю. Мы ничего не знаем и знать не хотим о том, пьет он или нет. А Берн дал такое название этой игре потому, что схема ее была открыта в процессе анализа поведения алкоголиков. Но соответствующим образом могут вести себя в том числе и люди никогда даже в рот спиртного не берущие (и наоборот — люди, сильно пьющие, не обязательно игроки в “Алкоголика”).
Но не будем останавливаться на деталях интеракционного анализа. Вернемся к нашему герою. Погибающий (“кризис”) по небрежению (“ошибка”) кого-то (пьяного попа) ребенок, которого “спасает” мать, — это описание ельцинского крещения (см. начало настоящей статьи). И одновременно это исчерпывающее и совершенно ясное описание той первоначальной схемы, которая, будучи структурой души нашего президента, предопределяет многие (если не все) значимые моменты его жизни. Подчеркнем: даже если в реальности процедура крещения проходила иначе, чем это описано Ельциным в книжке, все-таки (и тем более) — тот факт, что наш герой излагает ее именно так, говорит о многом. Это говорит о том, что Ельцин описывает не просто случай из жизни, но — основополагающую парадигму своей психики. Именно эту парадигматическую сцену гибели и спасения, запечатленную в душе, президент постоянно воспроизводит на уровне внешнем, поведенческом. Причем эта сцена гибели-спасения в его душе настолько влиятельна, что — для того, чтобы воспроизводить ее снова и снова, президент (несчастный бессознательный младенец в нем) периодически совершает “ошибку” (о которой взрослый Ельцин ничего, конечно, не знает, по крайней мере — в момент совершения), приводящую к гибельному “кризису” (разной степени тяжести), из которого приходится выходить с огромным трудом и тяжелыми жертвами (в том числе и человеческими).
Если бы наш президент был только человеком, умеющим спасать и спасаться от опасностей объективного характера, цены б ему не было. Особенно — если бы этот дар сочетался с разумной конструктивной деятельностью. Но, к сожалению, во многих его поступках по видимости конструктивных содержится скрытая (а в последнее время все чаще явная) “ошибка”, являющаяся залогом необходимых для детской части его души актов “спасительной” борьбы.
В следующих трех главках мы приведем примеры ельцинских описаний “ошибки”, “кризиса” и “спасения”, в которых Борис Николаевич не только проговаривает суть соответствующих “тактов”, но и передает свои состояния в момент их прохождения. К тому же эти ельцинские описания помогут по-новому взглянуть на некоторые события недавней истории.
Психология “ошибки”
То, что мы здесь называем “ошибкой”, вещь в общем-то хорошо и давно изученная. Еще Фрейд подробно разработал ее в своей «Психопатологии обыденной жизни». Речь, собственно, о том, как бессознательное достигает запретных для сознания целей.
91-й год. Единственный эпизод Ново-Огаревского процесса, который в “Записках” излагается подробно, является одновременно и самым важным для нас. Вот он: перед отъездом Горбачева в Форос встретились Горбачев, Ельцин и Назарбаев. “Разговор начали в одном из залов особняка. Все шло нормально, но когда коснулись тем совсем конфиденциальных, я вдруг замолчал”, — рассказывает Ельцин. Дело в том, что ему показалось (“необъяснимое ощущение”), что их подслушивают. И хоть Горбачеву это “ощущение” Ельцина показалось не слишком основательным (“Да брось ты”), все же собеседники вышли на балкон, где стали говорить о том, что надо избавиться от одиозного окружения Горбачева: Крючкова, Павлова, Пуго, Язова, Янаева — будущих ГКЧПистов. Горбачев вроде бы соглашался, готов был обсудить детали — “после 20 августа”.
“Такой была эта встреча, и, я думаю, многое сложилось бы иначе, если бы то, о чем мы договорились втроем, удалось осуществить. История могла пойти совсем по другому пути”. Не пошла. Случился путч, вскоре после провала которого Ельцин “своими глазами увидел расшифровку” того самого разговора трех руководителей, сделанную компетентными органами. “Может быть, эта запись и стала спусковым курком августа 91-го года”, — заключает Борис Николаевич. Но если это действительно так, то в августовском путче есть немалая доля вины президента России, который, подозревая прослушку, все-таки затеял серьезный конфиденциальный разговор там, где его могли записать (всякому известно, что для тайных обсуждений плохие конспираторы выходят именно на балкон, и ГБ это не могло не учитывать).
Мы, конечно, далеки от подозрения, что Ельцин как бы сознательно адресовал некое сообщение тем людям, о которых шла речь в том разговоре (он, в конце концов, не гений контрразведческих игр). Но вот возможности бессознательного нашего президента действительно, как видно, весьма велики, и оно на излете Ново-Огаревского процесса вполне могло отколоть шутку, последствием которой стал путч и в дальнейшем уже естественный развал Союза. Мы, конечно, не стали бы об этом говорить, если бы Ельцин сам не продемонстрировал, что он почти осознает задним числом, что “спусковым курком” всего последующего были его предложения избавиться от потенциальных путчистов (которые таким образом сконсолидировались), сделанные 29 июля 1991 года на балконе в Ново-Огареве. Это была “ошибка”, “кризисом” было утро 19-го августа, дальше было “спасение”, которое президент провел идеально-героически.
Конечно арсенал “ошибок”, при помощи которых бессознательное президента достигает своих целей, огромен. Приведем еще один, хотя и не до конца понятный случай. Дело было в Испании. Ельцин летел тогда на небольшом шестиместном самолете из Барселоны куда-то в глубинку. Сел в самолет... Дальше надо цитировать: “Я похлопал пилота по плечу: ну что, грохнемся сегодня? Летчики посмеялись — они же каждый день летают. Им это и в голову не пришло. /.../ И вот мы еще не пролетели половины пути, как вдруг у самолета что-то отказывает... Летим обратно. Самолет бросает с крыла на крыло. Пилоты пробуют ручные рычаги управления, но тщетно. Самолет крутит. Кое-кто побледнел, кому-то совсем плохо. А я, как ни странно, шучу в такие моменты”.
Читая такие вещи, вдумчивый читатель не может не задаться вопросом: что здесь в основе — сверхъестественная интуиция (не думаю, что президент всегда и во всех летчиков спрашивал: грохнемся ли?) или суггестия, внушение, этакая подначка: давай-ка, сделай что-нибудь, чтобы грохнуться. Ну и конечно, этот висельный юмор поражает. Пилот озабочен, оглядывается. “А мы увидели речку и кричим: давай в воду, успеем выскочить, пока самолет потонет! Нам уже совсем весело”. Ну а на подлете к аэродрому (как будто действительно из-за веселья воцарившегося в салоне) новая неприятность — шасси не выпускаются. “И в момент касания с землей, показалось, самолет просто рухнул”. У Ельцина между третьим и четвертым позвонками оказался выбит диск. Далее — операция, и все снова стало хорошо, но это уже другие такты. Что касается “ошибки”, запомним: президент в момент ее совершения бывает весел (другие примеры это подтверждают).
“Кризис” как похмелье
Чтобы понять, что такое «кризис», обратимся к истории свердловских времен: “Однажды накануне праздника (7 ноября. — О.Д.) я возвращался в Свердловск. Ехать надо было километров шестьдесят, водитель сбился с пути, и в конце концов машина капитально застряла в какой-то канаве. /.../ Посмотрели по карте: до ближайшей деревни восемнадцать километров. Время — одиннадцать часов. А в девять утра я должен быть в Свердловске. Если первое лицо в области не появится 7 ноября, в главный праздник страны, на трибуне — это не катастрофа, это хуже. Такого не может быть”.
И вот битых два часа (он пишет — “полтора”) Борис Николаевич корячится, пытается вытащить “газик” из канавы. Во втором часу ночи стало ясно, что ничего не получится. “...И вот мы втроем, по колено в снегу, в кромешной тьме, бредем в сторону деревни”. Дошли. И хоть деревня была вся в пьяном угаре, Ельцину удалось дозвониться до Свердловска и добиться, чтобы за ним выслали вертолет. “С боем часов, в десять ноль-ноль я торжественно поднялся на трибуну. Успел!”
Не стоит объяснять, что трехтактная схема ельцинского поведения здесь сохраняется (жаль, конечно, что президент не объясняет, как ему удалось забраться в эту канаву и зачем он более двух часов возился с застрявшей машиной, когда быстрее было дойти до деревни). Но история эта замечательна тем, что, рассказывая ее, Борис Николаевич почти докапывается до глубинных причин своей трехходовки. Во всяком случае — точно описывает свое психологическое состояние в момент, когда на него накатывает темное вдохновение. Вот его собственный комментарий:
“...История эта, как, наверное, догадался читатель, одна из тех, что вспоминаешь частенько. Или видишь во сне. Когда вдруг охватывает тебя это ощущение полной безысходности — как в том снегу, где ступаешь в темноте неизвестно куда, как в той деревеньке, словно заколдованной...
Почему-то обязательно нужно успеть на трибуну, не опозориться. Страшная тревога.
Может и есть в этом какая-то мистика — не знаю. Но думаю, что этот повторяющийся сон в моей жизни неслучаен. И его — по сюжету — преодоление тоже.
При малейшем ощущении своей беспомощности, скованности охватывает меня эта тревога”.
Интереснейшие признания. Глубинную природу этой “тревоги” (“тревожки”, как выражаются иногда психиатры) мы рассматривать не будем, но подчеркнем, что симптом “страшной тревоги” указывает на то, что в нашем случае “кризис” — это не просто досадное препятствие, помеха, объективное состояние, когда человек попадает в беду. Это необходимый элемент трехтактной схемы. То, ради чего совершается “ошибка”. Нечто вроде “похмелья” в упомянутой выше психологической игре — то, ради чего некоторые пьют или совершают “ошибку”.
После “ошибки”, совершенной на Октябрьском (1987г.) Пленуме ЦК КПСС, Борис Николаевич получил инфаркт, был потоптан соратниками и отправлен в Госстрой. Вот его переживания там: “Трудно описать то состояние, которое у меня было. Трудно. Началась настоящая борьба с самим собой. Анализ каждого поступка, каждого слова, анализ своих принципов, взгляда на прошлое, настоящее, будущее”... И так далее. Знакомый многим синдром. Но не все почему-то возводят его в такой прямо-таки космический ранг: “Что у меня осталось там, где сердце, — оно превратилось в угли, сожжено. Все сожжено вокруг, все сожжено внутри...” Душа горит. Но есть и другие симптомы: “Меня все время мучили головные боли. Почти каждую ночь. /.../ Это были адские муки. Часто терпения не хватало, и думал, вот-вот сорвусь”. Так в “Исповеди”, а в записках отчасти разъясняется этиология этих “мук”: “немногие знают, какая это пытка — сидеть в мертвой тишине кабинета, в полном вакууме, сидеть и подсознательно чего-то ждать... Например, того, что этот телефон с гербом зазвонит. Или не зазвонит”. “Подсознательно” он ждал возможности возвращения “на трибуну”.
Победитель
Ельцин победитель — тема слишком всем знакомая. Все знают, как он бывает деловит и собран, когда выходит из “кризиса”. Так что не будем останавливаться на “спасении” слишком подробно, тем более, что из приведенных примеров (и тех, которые еще приведем) многое само собой становится ясно. Надо только заметить, что именно “страшная тревога”, которую мы разобрали в предыдущей главке, является тем движителем, который заставляет президента всякий раз всплывать на поверхность. Именно она гложет и толкает президента вверх: “обязательно нужно успеть на трибуну, не опозориться”. Кстати, один из самых важных моментов жизни Бориса Николаевича был связан как раз со стремлением “успеть на трибуну”. Мы имеем ввиду Х1Х партийную конференцию.
Испытав в Госстрое один из самых тяжелых и длительных в своей жизни пароксизмов “страшной тревоги”, накопив огромный ее потенциал, который необходим (позволим себе выдвинуть такую гипотезу) для успешных мероприятий по “спасению”, Ельцин понял: нужно “выползать, выбираться из кризиса, в котором я очутился”. Опустим здесь то, как он вообще попал на конференцию, остановимся только на том, как он “успел на трибуну”.
Поскольку он думал, что его на трибуну конференции не пустят, то “решил брать трибуну штурмом”. Как это было, все видели. Но вот как это видит сам герой: ребята из КГБ “распахнули обе створки дверей, я вытащил свой красный мандат, поднял его над головой и твердым шагом пошел по этому длинному проходу, прямо к президиуму”. Так входит в клетку к хищникам укротитель. Далее: “Когда я дошел до середины огромного дворца, зал все понял. Президиум — тоже. Выступающий, по-моему из Таджикистана, перестал говорить. В общем, установилась мертвая, жуткая тишина. И в этой тишине, с вытянутой вверх рукой, с красным мандатом, я шел прямо вперед, смотря в глаза Горбачеву. Каждый шаг отдавался в душе”.
Не правда ли, есть в этом великолепном неостановимом движении, разрушающем заведенный порядок, какая-то магия, подлинный артистизм. По крайней мере, Ельцин это видит именно так, так передает. Далее — ловкие маневры, чтобы не вывели из зала. И наконец, речь, начавшаяся оправданиями и закончившаяся просьбой о политической реабилитации (в промежутке — партийная чушь). Может быть, в этих играх опального секретаря и было что-то детское, даже жалкое (особенно, если смотреть из нашего времени), но вообще-то это было началом триумфального шествия Ельцина на российский престол.
Шок
Теперь сразу перенесемся во времена полной и окончательной победы ельцинизма в России, в конец 91-го года, когда Борис Николаевич выбирал себе радикального реформатора по сердцу. “Почему я выбрал Гайдара?” — спрашивает он сам себя и отвечает: “Гайдар прежде всего поразил своей уверенностью”, будет “идти до конца в отстаивании принципов”, “умел говорить просто”, “умеет заразить своими мыслями, и собеседник начинает ясно видеть тот путь, который предстоит пройти”, “научная концепция Гайдара совпадала с моей внутренней решимостью пройти болезненный участок пути быстро”, за Гайдаром стояла “целая команда очень молодых и очень разных специалистов”. Так говорит Ельцин, но, видимо, понимая недостаточность этих своих аргументов, добавляет: “...И все-таки внятно объяснить свой выбор все равно непросто. Самое главное — и теперь я в нем не раскаиваюсь. И еще знаете, что любопытно — на меня не могла не подействовать магия имени. /.../ Егор Гайдар — внук писателя... И я поверил еще и в природный, наследственный талант Егора Тимуровича”.
Кстати, и мы в свое время, когда увидели впервые Гайдара по телевизору, услышали, как он разговаривает, тоже сразу подумали о “наследственном таланте” Гайдара. Да и как было об этом не подумать? Ведь лицо и манеры этого радикала были весьма интригующи, а информации о нем — ноль. Пришлось добывать информацию о внуке, штудируя произведения деда и литературу о нем. Картина открылась довольно макабрическая: дед был отдан под трибунал за бессудные расстрелы мирных жителей, но суда избежал и написал свою первую книжку с симптоматичным названием “Жизнь ни во что”. В последующих произведениях Аркадий Гайдар продолжал не ставить жизнь ни во что (почитайте, например, “Школу”), а в быту проявлял дурные наклонности. Подробности гайдаровской патографии можно найти в нашей статье “Кто разбил голубую чашку?”, написанной в январе 92-го года (см. “Синтаксис” № 32, перепечатка — “Литературные новости” № 24). В ней было сделано предположение (которое по мере работы Гайдара в правительстве в точности подтвердилось), что вице-премьер обладает, как бы это помягче выразиться, деструктивными чертами характера (наследственными).
Разумеется, мы говорим об этом не для того, чтобы похвалиться своей проницательностью и верной методологией. Мы говорим об этом для того, что бы стало ясно: то, что аналитик может показать путем кропотливых исследований, человек, обладающий великой интуицией, видит сразу. И хотя, может быть, не отдает себе отчета в том, что видит, он использует увиденное в своих целях. Обладающий феноменальным чутьем Борис Ельцин мог с первого взгляда разглядеть в Гайдаре столь нужную для президентской “ошибки” деструктивность — ту самую, которую мы вскрыли, занимаясь анализом биографии и произведений дедушки Гайдара, “увидел путь, который предстояло пройти” (теперь все его видят). Конечно, по своему обыкновению президент (не злодей же он в самом деле) не отдал себе отчета в природе своей симпатии к человеку, впоследствии приложившему столько сил и таланта к разрушению нашей экономики, но деструктивный дар Гайдара где-то в глубинах своего подсознания настолько ценил, что призвал его, уже отставленного, снова под свои знамена (в правительство) на время кровавой фазы борьбы с парламентом.
Впрочем, надо отдать себе полный отчет в том, что шоковая терапия для Ельцина — это не столько экономическая идея, сколько принцип его собственного существования. Необходимость шока для страны президент объясняет исходя из своего богатого опыта насилия над собственным организмом. Мы уже приводили примеры такого насилия. Из двух его опубликованных книг можно извлечь еще несколько десятков таких примеров. Но дело даже не в них, дело в том, что у человека есть кредо: “Да, в каком-то смысле Россия — мать. Но в то же время Россия — это мы сами. Мы — ее плоть и кровь, ее люди. А себя я шоковой терапией лечить буду — и лечил не раз. Только так — на слом, на разрыв — порой человек продвигается вперед, вообще выживает”.
Кадры
Однако назначение Гайдара главным реформатором — это еще не полная “ошибка”, это, так сказать, полбеды. Настоящая ошибка, приведшая в конце концов к большой крови в сочетании шоковых реформ Гайдара и Советов, имевших власть им противиться, привело впоследствии к кризису. И Ельцин сам это понимает: “Да, наверное, я ошибся, выбрав главным направлением наступление на экономическом фронте, оставив для вечных компромиссов, для политических игр поле государственного устройства. Я не разогнал съезд. Оставил Советы”.
Разумеется, начиная шоковые реформы и при этом сохраняя Советы, Ельцин не понимал, что делает. Может быть он так ничего и позже не понял, хотя и сделал в “записках” вполне определенные признания: после августовского путча “идея роспуска съезда и назначения новых выборов (можно было поставить и вопрос конституции для новой страны) витала в воздухе. Но мы ею не воспользовались”. Как можно понять из текста - потому, что были сомнения “готово ли было общество к тому, чтобы выдвинуть других, “хороших” депутатов”.
Вряд ли у кого-то сегодня могут возникнуть сомнения в том, что “лучших” для президента депутатов, чем те, которые могли быть выбраны в конце 91-го года, в России уже никогда не будет (на той же странице “записок” и Ельцин это подтверждает: “Настроение в обществе было довольно определенное: крушить!”). Но как было расстаться со старыми депутатами — теми, с которыми конфликты уже случались и в дальнейшем были гарантированы? Нет, конечно, в тот момент на высшем подъеме все казалось прекрасным. Хазбулатов был другом. Руцкой был душкой.
Кстати, здесь попутно стоит заметить, что в мировой истории трудно найти лидера ранга Ельцина, который бы столь “неудачно” подбирал себе соратников. Весь соратнический контингент первого президента России можно условно разбить на четыре категории: те, кто вступили в открытый конфликт с президентом, “предал” его (Баранников, Руцкой, Хазбулатов), те, кто попался на (подозревается в) экономических преступлениях (Ильюшенко, Сосковец, Тарпищев), те, кто вызвали ненависть у населения и таким образом понизили рейтинг популярности президента (Бурбулис, Гайдар, Чубайс), и наконец те, кто не попал в первые три категории (потому что — не слишком заметны, пока не попались или, можно и это допустить, верны, чисты, симпатичны).
Разумеется, наша классификация условна, а списки названных фамилий могут быть продолжены — некоторые соратники могут быть уже сейчас подведены под несколько категорий (Коржаков), другие могут в будущем оказать одновременно предателями, мошенниками и объектами ненависти. Сейчас ясно одно: Ельцин обладает поразительным даром подбирать кадры, которые потом будут подводить его. Особенно страшно это сказалось в 93-м году.
Артподготовка
Ради точности надо заметить, что по ходу подготовки событий октября 93-го года в мятущейся душе Ельцина последовательно включались как минимум три трехтактных процесса. Можно спорить о том, насколько они разнородны, как взаимодействовали, в какой степени накладывались друг на друга... Но они вполне различимы.
Черты первого, начавшегося еще в конце 91-го года, мы уже отчасти наметили. Он привел к затяжному кризису двоевластия, который еще не разрешился, когда включился еще один, встроенный в первый, процесс: подготовка к разгону парламента. “Ошибка”, запустившая этот процесс, состояла в том, что Ельцин “знал, что утечка информации недопустима” и тем не менее допустил такую утечку. То есть не он буквально рассказал противнику о своих планах, но — непонятно, как можно было рассчитывать обойтись без утечек, если знаешь, что “только что уволенные бывшие министр безопасности Баранников и первый замминистра внутренних дел Дунаев, естественно, сохраняли неформальные связи со своими бывшими подчиненными”. Правда, это написано когда уже все кончилось, но — разве трудно было догадаться сразу, что к операции рано или поздно придется подключать высших офицеров министерств безопасности и внутренних дел? Совсем нетрудно.
Судя по тому, что Борис Николаевич все время и очень настойчиво возвращается к этой злополучной утечке, он ее ожидал: “То, чего я так боялся, свершилось. Белый дом становится центром противостояния президентскому указу”. А ведь первоначальный рассчет был совсем на иное: “В 20.00 — телетрансляция моего обращения к народу. Части дивизии Дзержинского, которые к этому моменту должны быть в Москве, берут под контроль Белый дом. В выходные дни он пуст, никаких проблем не должно возникнуть”.
Кстати напомним, что первоначально дата объявления указа, вошедшего в историю под номером 1400, была назначена на 19 сентября, воскресенье, но 17-го, когда стало известно, что произошла утечка, министры стали предлагать отложить разгон на неделю (возможно, хотели вообще дело замять), говорили даже, что 19 число может вызвать “нездоровые ассоциации” с 19 августа. Ельцин “согласился с переносом, но не на наделю, а на два дня”. И тем самым дал противнику возможность консолидироваться, но не дал возможности расслабиться (на что рассчитывали советники, предлагая начать операцию через неделю). “В воскресный день Белый дом, который, по нашим первоначальным рассчетам, должен был быть пустым, оказался забит до отказа. В Понедельник эта паническая деятельность продолжалась. В Белый дом призывалось все больше и больше людей”. Так было создано необходимое условие для подведения государства к акту пролития (неважно, с какой стороны) большой крови. Но — еще недостаточное условие.
Взрыв
Достаточное условие для этого было создано при помощи еще одной “ошибки” президента. Дело в том, что даже после того, как защитники собрались внутри Белого дома и вокруг него, “даже в теоретическом плане не рассматривалась возможность взятия здания”. И тем не менее был объявлен ультиматум: “последний срок сдачи оружия — 4 октября. Если не выполнят наше требование, тогда будем рассматривать более жесткие варианты давления на заговорщиков”. “Ошибка” в данном случае состояла в том, что, объявив этот ультиматум людям, которых перед тем долго дразнили и травили, людям которых считали бандитами (да еще и вооруженным), милицию, окружавшую Белый дом, тем не менее оставили, безоружной (объяснения этому даются, разумеется, самые гуманные: “не допустить даже случайных жертв”). Беспечность сверхъестественная, просто не укладывающаяся в голове. Ведь ни один человек с головой, следивший в те дни за ситуацией в Москве, не мог усомниться в том, что 3 октября что-то произойдет. Ведь никто ничего не скрывал — по городу были расклеены листовки, в которых население призывалось на массовые митинги в этот день (они сохранились, можно проверить), первомайские события 93-го не оставляли сомнений в том, на что готова эта толпа. А президент, побывав с утра на рабочем месте, отправляется — это пикантно! — в Барвиху: “побыть просто мужем, отцом, дедушкой”.
Следующая фраза гениальна: “В это воскресенье не удалось”. Позвонил Барсуков, сообщил о том, что происходит в Москве. “Я выслушал его, сердце в груди забухало, подумал про себя: Господи, неужели началось...” Красноречивое многоточие. Дальнейшее, в общем известно: город был отдан что называется на поток. Но вот замечательное объяснение бездействия властей в эти часы: оказывается, готовили “указ о введении чрезвычайного положения в Москве. В шесть часов вечера указ был подписан”. Бессмысленно спрашивать, почему он заранее не был на всякий случай подготовлен, почему человеку только что растоптавшему конституцию понадобился какой-то указ для того, чтобы навести порядок? Без юридической бумажки не подчинились бы войска? Возможно и так, они и с ней-то едва подчинялись (“Я старался вывести из состояния стресса, паралича своих боевых генералов”). Но мы-то уверены, что в эти часы Ельцин накапливал потенциал своей пресловутой “тревоги”, чтобы потом уж “дать сдачи” (как он недавно выразился) по полной программе. И это в контексте трехтактной теории поведения Ельцина мы называем “спасением”.
Бди!
После 93-го года президент продемонстрировал еще много трехтактных циклов. Причем они беспорядочно накладывались друг на друга, шли параллельно. Видно было, что человек не находит себе применения. Да и нам трудно их отделить друг от друга. Две “ошибки” — ввод воск в Чечню и потакание странной идее не выплачивать заработанную зарплату привели к “кризису” (максимально низкий перед началом предвыборной кампании рейтинг), который — можно ли сомневаться? — доставил президенту немало “тревожных” часов. Предвыборная кампания, на которую он в результате решился, была настоящим “спасением”. Борис Николаевич провел ее мощно, на большом подъеме и, естественно, выиграл. Правда эта кампания нам (населению) слишком дорого стоила (35-40 млрд. долл. — на такие деньги мы могли бы купить себе хорошего американского президента), но кто же смотрит на расходы, когда речь идет о “спасении” демократии и ее гаранта? Только не Ельцин.
Предвыборное “спасение” заключало в себе помимо всяких “ошибочных” мелочей серьезную “ошибку”, давшую начало следующему большому трехтактному циклу. Речь идет о перенапряжении изношенного постоянными шоками (см. выше) президентского организма, переросшем в серьезную болезнь (“кризис”), поставившую Бориса Николаевича на край могилы. Но он победил болезнь, “спасся” от смерти. И — не только при помощи врачей. Никакие врачи не помогут, если человек не борется за свою жизнь так же отчаянно, как боролся наш президент, например, с врагами демократии. Но эта болезнь показала: сколько веревочке ни виться, конец будет. Еще один трехтактный цикл, и мы можем необратимо лишиться своего президента.
Все это может показаться ужасным, но с точки зрения вечности это и не хорошо и не плохо. Это факты, с которыми нельзя не считаться, которые можно использовать для того, чтобы сделать жизнь как-то более приемлемой. В конце концов, именно такого человека, как наш президент, захотел иметь над собой российский народ, характер которого, кстати, очень напоминает характер Бориса Николаевича. Тоже работает по трехтактной схеме. Ведь сколько раз в истории мы пускали врага под (и в) Москву, и ничего — всякий раз выходили с победой. А что касается разрухи, так на нее есть синергия (очень оптимистическая, кстати, теория).
И в заключение, нам хотелось бы опровергнуть одно устоявшееся мнение. Говорят: президент непредсказуем, никому неизвестно, как он поведет себя в следующий момент, что он сделает. Почему же — неизвестно? Как раз очень хорошо известно. Надо только понимать его характер, видеть, в какой стадии своего трехтактного цикла он в данное время пребывает. Если в нем только что закончился цикл, то надо ожидать “ошибки” (в преддверии и в момент совершения которой он обычно бодр и “весел”). Если “ошибка” уже совершена, то надо вместе с президентом терпеливо ждать “кризиса”, на подходе к которому (и в процессе) президент будет некоторое время тянуть и медлить, накапливая потенциал “тревоги”. И наконец, на исходе “кризиса” начнутся быстрые и решительные действия — собственно стадия “спасения”. Все это абсолютно предсказуемо, а уж из какого материала хозяин будет лепить свои деяния (то есть — что именно сделает), всякий раз можно понять, исходя из текущего контекста.
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете