Продолжение. Начало здесь. Предыдущее здесь.

КАК Я НАШЕЛ ЧАЩИНА

Я выехал, захватив с собой Шахтера, с которым всю дорогу разговаривал о превратностях метода, избранного дядей Лешей для расследования преступлений. При упоминании имени нашего шефа пес неизменно улыбался глазами и гавкал.

Дача Чащина располагается недалеко от станции Дорохово, в поселке с анахроничным названием «Им. Пятидесятилетия Октября» (или, как назвал его один человек, у которого я спрашивал дорогу, сворачивая с Можайского шоссе, – «Старых большевиков»). Я добрался до места в одиннадцать, прошел на участок, поросший соснами. По кирпичной дорожке прыгала белка. Шахтер устремился за ней с громким лаем. Белка ускакала на сосну, а Шахтер встал под ней и, дружелюбно махая хвостом, приплясывал, приглашая ее поиграться. Никто не вышел нам навстречу. Я прошел к дому, требующему немедленного ремонта. Дверь была приоткрыта. Я вошел и увидел человека с широко открытым ртом, лежащего на диване в какой-то неестественной позе.

Это и был Андрей Григорьевич Чащин, крепкий мужик почти двухметрового роста, курчавый, с монголоидной примесью в смуглом лице землисто-зеленого оттенка. Он крепко спал.

Когда я, растолкав спящего, сообщил ему об убийстве, он долго не мог врубиться – все тер косые глаза и расспрашивал – что, мол, и как.

– Извините, я должен пописать, – наконец сказал он и, было, уж вышел на двор, но там его встретил Шахтер и загнал назад в дом. Чащин Шахтеру не понравился. Вообще-то наш песик не гавкает по пустякам, но в данном случае я не стал придавать собачьему лаю слишком большого значения, отогнал Шахтера и дал возможность Чащину привести себя в божеский вид – то есть умыться и выпить полстакана водки (ибо он был с большого похмелья).

– Ну, Царство ему Небесное, – сказал он выпивая, – как же это случилось?

Я рассказал.

– А вы кто ему? – спросил он, на глазах розовея.

– Я никто ему. Я частный сыщик.

– Надо же... Значит, есть теперь и такие.

– Всякие есть.

– Да, теперь развелось много всякого... Как вас зовут?

– Николай.

– Хорошо, Николай, но я не понял: вы меня хотите, что ли, допрашивать?

– Ну не совсем... всего только несколько легких вопросов. Вы ведь знали погибшего?

– Иван Александрыча? Знал. Изрядной был покойник свиньей.

– Вот как? А почему, объясните...

– Родился таким.

– Нет, так глубоко не надо копать. Приведите мне лучше конкретные примеры его свинства.

– Да ничего я конкретно не знаю. Просто мошенничал, свинничал, собирая этот свой антиквариат. Старушкам, покупая у них, копейки давал, а потом продавал за тысячи. У него же такая коллекция – на миллионы по догайдаровской цене, а жене и дочке алименты платил с зарплаты сторожа... Он раньше во вневедомственной охране мертвяком числился, чтобы только трудовая книжка где-то лежала. Да ну его к черту...

– Но зачем же он к Рябчику-то полез?

– А вот это – не знаю. Мог бы кого-нибудь и нанять...

– Вы хотите сказать, что ему не чужды противозаконные методы?

– Ничего я не хочу сказать. Что вы ко мне привязались? Я с ним детей не крестил и вообще не хочу о нем говорить... Прости меня, Господи.

– Ладно, давайте поговорим о другом. Вам знаком человек по фамилии Проценко?

– Журналист этот? Да, тот еще гусь! Таких ревнителей русской культуры надо душить в колыбели.

– Но ведь сейчас он, кажется, ваш союзник. Поскольку выступает против акции Рябчика.

– Что значит – союзник? Он хуже Рябчика. Рябчик хотя бы понимает, что этот рисунок представляет какую-то ценность. А этот просто хочет уничтожить рисунок, и все. Он вандал. Собрал вокруг себя старых девок, безобразничает, под ногами крутится. Он в нашем деле приблизительно то же, что Анпилов в политике – провокатор! Ничего не знает, не понимает, а только вредит.

– А вы, значит, вроде Зюганова?

– Да ладно вам... что вы все к нему цепляетесь? – встрепенулся Чащин и начал уже было рассуждать о тонкостях социал-демократии и просвещенного патриотизма, но я прервал его, ибо, на мой непросвещенный взгляд, ни социал-демократия, ни патриотизм не имели никакого отношения к делу, закрутившемуся вокруг игривого рисунка Лермонтова.

– Так вы, значит, не пытались изъять рисунок у Рябчика? – спросил я.

– В каком это смысле?

– Ну, скажем, экспроприировать.

– Что за дикая мысль. Вы что, хотите сказать, что я способен на преступление?

– По моему опыту, в нашей стране все способны на преступление и каждый перед всеми во всем и всегда виноват. Но я вас не обвиняю.

– Чувствительно вам благодарен.

– Вас обвиняет Рябчик, который уверен, что ради спасения достояния русской культуры вы можете пренебречь даже священным правом собственности.

– Но этот рисунок действительно национальное достояние. Он не может быть собственностью психопата, который готов его уничтожить ради своих идиотских фанаберий.

– Извините, но он его, кажется, хочет раздать всему миру, так сказать, социализировать. А может, опять-таки, национализировать. Впрочем, я совсем не разбираюсь в этих отвлеченных теориях и спрашиваю о другом: вы где вчера ночью были между тремя и пятью?

– Во всяком случае, не рядом с Кишкиным, – ответил Чащин.

– Я ни минуты не сомневался в том, что вы именно что-нибудь в этом роде и скажете. Но подумайте сами: разве это ответ на мой вопрос?

– А я разве обязан вам отвечать?

– Мне – нет. Но как законопослушный гражданин, – тут я взглянул на Чащина и, увидев, что стеб мой его раздражает, закончил иначе, чем начал: – Вы же не хотите, чтобы вам задавали эти вопросы те, кому вы будете обязаны по закону на них ответить.

– Они мне их все равно зададут.

– Нет, только в том случае, если дядя Леша не успеет завершить это дело к понедельнику. Помогите ему.

– Что еще за дядя Леша? – удивился Чащин.

– Ах да, вы ведь не знаете моего патрона. Это величайший сыщик нашего времени, Алексей Николаевич Пеночкин. Не сомневайтесь, он это дело быстро расследует.

– Я не знаю никакого сыщика Пеночкина, – сказал задумчиво Чащин, – но есть такой известный ученый Пеночкин Алексей Николаич... Я когда-то слушал его лекции по сравнительному языкознанию.

– Правильно, вот это именно он и есть.

– Так что же – Пеночкин бросил науку и занялся частным сыском? Боже мой, что за время настало!

– В советские времена, – сказал я, подняв наставительно палец, – тоже ученых на помощь милиции призывали. По разнарядке. Помните, фильм был такой «Два билета на дневной сеанс»? Но каждому времени свой фрукт, и вот дядя Леша пошел теперь в частный сыск. Борется, так сказать, с разгулявшимся беспределом преступности.

– Пеночкин стал дядей Лешей, – продолжал распинаться Чащин. – Ужас.

– Да вы просто не знаете, – возразил я, – он всегда был дядей Лешей, поскольку он мой природный дядя. Брат моей матери. Поняли?

– Но...

– Так вы намерены сотрудничать с моим дядей?

– Как видно, придется.

– Прекрасно. Значит, я так понимаю, у вас нету алиби?

– Нет, вы неправильно понимаете. У меня есть алиби, но лучше бы его не было. Дело в том, что вчера вечером я сказал жене, что поехал на дачу, а сам пошел в другое место.

– Догадываюсь – к подруге сердца, которую нельзя тревожить, потому что она...

– Да Бог с вами, тревожьте сколько хотите, но только жене вовсе не обязательно знать, что я ее обманываю.

– Разумеется. Но я-то могу узнать, как зовут вашу пассию?

– Ирина Зумберг.

– Пардон, это уж не жена ли Александра Сергеича Зумберга, который посредничал при продаже рисунка?

– Вот именно.

– А позвольте задать вам нескромный вопрос: у вас что же там – групповуха была, или вы как-то иначе выходите из положения?

– Что вы себе позволяете?..

– Позволяю себе поинтересоваться тем, где был сам Зумберг в тот момент, когда вы сближались с его женой.

– А откуда мне знать? Я что ему – сторож?

– Значит, дома он не появлялся?

– Нет.

– И когда же вы покинули фрау?

– В семь утра я поехал на дачу. А что? Вы думаете, что это Зумберг убил Кишкина?

– Я ничего не думаю. У нас с дядей Лешей разделение труда. Он думает, а я достаю информацию. Вы во сколько пришли к своей Зумберг?

– Около двенадцати.

– Точно?

– Она все может подтвердить.

– А вот я в этом не уверен, – тут в моем голосе, вероятно, зазвучали нотки торжества. – Нам она сказала, что ее муж ночевал дома.

– Не может быть.

– Что вы имеете в виду?

– Я ничего не имею ввиду. Просто трудно поверить, что я влип в такую идиотскую историю. И что теперь делать?

– А поезжайте со мной к дяде Леше. Он во всем разберется. Идет?

Продолжение