Напомню: мы оставили Одиссея беседующим с тенью Эльпенора, тело которого лежит непогребенным возле логова Цирцеи. Пусть пока полежит, а мы обратимся к Тиресию Фивскому, для встречи с которым Одиссей и прибыл в аид.

Кто такой Тиресий? Более всего он известен тем, что дал понять Эдипу, что тот убил отца и спит с матерью. Но это лишь эпизод биографии, а вообще-то Тиресий величайший шаман античности. Как-то в юности, наблюдая совокупление змей (держим в голове Шакти-Кундалини), он разъединил их, ударив палкой, и – превратился в женщину (все шаманы, так или иначе, проходят через подобный опыт). По истечении семи лет он (она) опять стал мужчиной, проделав ту же операцию над копулирующими рептилиями. Когда Зевс с Герой заспорили о том, кто получает больше удовольствия от коитуса – мужчина или женщина? – все испытавший Тиресий (по сути – андрогин) был призван богами в качестве эксперта. И авторитетно заявил, что женщина получает от соития в девять раз больше удовольствия, чем мужчина. За такое откровение Гера его ослепила. Но в компенсацию за телесную слепоту Тиресий получил от Зевса дар прозорливости и сохранил ясный ум даже за гробом.

И вот прозорливец приближается к Одиссею, отгоняющему от ямы, наполненной кровью, жаждущие души. Напился. И что же вещает? Во-первых, объясняет, что Одиссея преследует Посейдон, раздраженный тем, что бродяга ослепил его сына Полифема. Но в будущем, преодолев все невзгоды, Одиссей все-таки сможет достигнуть родной Итаки, если… В каждом серьезном пророчестве есть свои «если» (или, как еще Карамзин писал, «естьли»). В данном случае «если» заключается в том, что Одиссей вернется с товарищами домой лишь в том случае, если, попав на остров Тринакрию, не тронет там стада Гелиоса. «Если же тронешь стада – и тебе предвещаю я гибель, и кораблю, и товарищам всем. Ты смерти избегнешь, но после многих лишь бед, потерявши товарищей, в дом свой поздно в чужом корабле вернешься и встретишь там горе».

Тиресий, заметьте, говорит не столько о том, что случится с Одиссеем, сколько указывает критическую точку его пути: остров Триникрию, где события могут пойти по тому или иному сценарию. Предсказателя совершенно не интересуют детали – как Одиссей попадет на Триникрию, какие опасности ждут на пути к ней. Это все объяснит Цирцея, на остров которой Одиссей обязательно должен вернуться. Во-первых, потому что надо все-таки похоронить Эльпенора, а во-вторых, потому, что выход из аида (как и вход в него) – это волшебное влагалище античной Бабы Яги. Цирцея сообщит проснувшемуся Одиссею (когда корабль пристал к ее острову, путников сморил сон, что указывает на шаманскую природу их трипа в аид), сообщит ему много чего интересного: впереди вас ждет пенье Сирен, потом (на выбор) сходящиеся скалы или Сцилла с Харибдой, а в самом конце уже – остров Триникрия, к которому лучше не приближаться. Но именно к нему Цирцея и указывает путь, объясняя, как избегнуть опасностей. До Триникрии обязательно надо добраться, ибо там – сам Тиресий сказал – будет зона турбулентности, в которой кроется точка бифуркации, развилка «если» (естьли»).

Мой друг Олег Доброчеев первым стал применять физическое понятие турбулентности к разнообразным социальным и экономическим процессам. Получилось примерно как с модифицированным мной понятием «место силы»: оно пошло в массы. Теперь о турбулентности что-то бубнят даже обозреватели финансовых рынков, это успех. Нет, Доброчеев, конечно, отнюдь не шаман, он приличный человек, он физик. Но мы иногда обсуждаем с ним проблемы динамики потоков ести. Он пишет формулы, а я разъясняю, что такое турбулентность с точки зрения реальной мифологии. На днях речь зашла о прогнозах Тиресия и о том, что предшествовало прибытию Одиссея на Триникрию: вопли Сирен, схождения-расхождения скал… Доброчеев аж прям прослезился. «Все верно! – вскричал он, пугая официантку. – Сперва звуковые волны, потом колебания скал! Резкое увеличение длины волны, классическая модель возникновения турбулентности по Ландау!»

Я, как антрополог, ответил, что все это, вообще-то, бывает при родах. Движение узким проходом в пульсирующей среде – прекрасная иллюстрация к теории перинатальных матриц исследователя ЛСД Станислава Гроффа. Проанализировав тысячи галлюцинаций своих испытуемых, Грофф пришел к выводу, что устройство психики обусловлено впечатлениями, полученным младенцем при прохождении родового канала. Чтобы выйти из преисподней, Одиссею нужно буквально заново родиться. Вот он и рождается, покидая Цирцею. Проходит тесным путем. Турбулентность возникает в момент выхода из родового канала: первый вдох и выдох. Символ этого завихрения – остров Триникрия, на котором пасутся стада Гелиоса. Эти стада символизируют время, солнечный календарь (Доброчеев, как спец по календарям, напрягся): 7 стад по 50 быков и так же – баранов. Получается 350 дней и ночей. Приблизительно солнечный год. Полный цикл. Остров вечного возвращения, где все кончается и зачинается. Кстати, Олег, турбулентность возникает и в процессе соития. Так что вот тебе самое животрепещущее определение турбулентности: это – оргазм. Официантка зарделась.

Общую теорию движения потоков – будь то сюжет трагедии, рост растения или судьба государства – сформулировал Аристотель. Суть ее вкратце в том, что всякое движение, имеющее архе (начало) в самом себе, направляется к цели, которая определена сценарием этой архе (подробнее см. в моем экскурсе «Фюсис» ). Для шамана это означает, что жизнь состоит из множества потоков разворачивающейся ести, разнообразных процессов, накладывающихся друг на друга. Они могут течь параллельно или наперекосяк, поддерживать друг друга или друг другу мешать... Если мы чувствуем, что в нашей жизни что-то не так, если мы попали в полосу фатального невезения или, не дай бог, заболели, – значит, случился какой-то разлад в струениях ести. Тогда надо налаживать движение и взаимодействие потоков. Шаман для того и оставляет бренное тело, чтобы видеть эти потоки и направлять их так, чтобы больной поправился. Можно, например, отправиться за унесенной демоном частью души (каковая часть и есть один из потоков), найти ее и вернуть на место. Можно прогнать паразитирующего на потоке вампира, можно переориентировать клиента на счастливый поток...

В последнем случае, впрочем, шаман уже выступает как психоаналитик, открывает клиенту, что с ним творится, толкует о том, как себя вести, чтобы гармонизировать потоки. Вот Тиресий. Для начала он объясняет Одиссею этиологию его невроза: Посейдон мстит за ослепленного сына, а отсюда и все неудачи, разлад в потоках, который не позволяет вернуться домой. Например, Одиссей получил от Эола мех, в котором заключены все ветры (точнее – архе ветров, создающие разнонаправленные потоки ести). Все, кроме ветра Зефира, который и доставляет путников прямо к их родной Итаке. Прекрасно, но уже в виду острова Одиссей вдруг засыпает, а спутники развязывают Эолов мех, думая, что там скрыты какие-то материальные ценности. В результате поднимается буря, которая возвращает корабль назад на Эолию. Что-то знакомое? Еще бы! Ведь это же архе Сизифа, вечно упускающего камень с вершины горы. Нет, совсем не случайно именно эту картинку Одиссей увидит в аиде после беседы с Тиресием.

И нечто сизифовское произойдет, когда Одиссей достигнет Тринакрии, где потоки ести образуют вихрь турбулентности. В физическом плане эти завихрения выразятся в страшной буре, которая больше месяца не позволит кораблю выйти в море. А в психическом плане те же вихри (враждебные) обернутся помрачением ума Одиссея, который ведь знает, что нельзя приставать к берегу, нельзя оставаться на острове, нельзя трогать быков. Но пристает, ночует, а наутро разражается та самая буря на море – естественное продолжение завихрений в душе. Вообще-то мы должны помнить, что есть – и не материальна, и не идеальна (в современном смысле этих понятий). Поэтому физическая буря на море и психическая буря в душе – это лишь два разных выражения одного и того же: бури ести, которая приводит плавателей к катастрофе.

Когда они все же убили быков (Одиссея в это время опять сморил сон), когда беснования ветра утихли, корабль, наконец, вышел в море. Тут Зевс и поразил его молнией. Убил нечестивцев, убивших время: тучный скот дней и ночей. В живых среди волн остался один Одиссей. Привязавшись ремнем к корабельным обломкам, он с трепетом замечает, как поднявшийся вдруг ветер Нот несет его обратно к Сцилле с Харибдой…

Гибель спутников Одиссея можно истолковать психологически: команда корабля – население души его хозяина. Ведь душа человека (корабль) включает в себя множество программ, обладающих личностными характеристиками. Эти программы внедряются в человека на протяжении всей его жизни, но главным образом – в детстве. Родители, дяди и тети, бабушки, дедушки, товарищи, учителя – все оставляют следы в душе. Причем эти следы – именно поведенческие программы, сценарии, которые могут включаться в определенный момент и развертываться как личные деяния. Когда человек воплощает в жизни отцовскую, скажем, программу (ведет себя так, как когда-то в аналогичной ситуации вел себя его отец), ему кажется: это я делаю. Но это не он. Это именно развертывается чужая программа, действует другая личность. Юнг называл такого рода программы «автономными комплексами».

В команде Одиссея были разные персонажи. Был человек по имени Эврилох, который все подбивал спутников к пагубным делам (в частности – убить быков). Были люди, которые легко превратились в свиней. Был Эльпенор, который погиб у избушки Цирцеи. Все это разные части души Одиссея, автономные образования, как выразился бы Юнг. А шаман дон Хуан бы сказал: это элементы личной истории. Но личная история Одиссея оказалась стерта в момент, когда молния Зевса попала в корабль. Товарищи потонули, а Одиссея несет потоком ести (в данном случае Нотом) обратно ко входу в аид. Как помним, воды между Харибдой и Сциллой – это устье влагалища чаровницы Цирцеи, мифологическая проекция травмирующего женского лона, которое в русском матерном фольклоре называется «пиздой с зубами». И челюсти уже готовы сомкнуться… Но Одиссей, оказавшись почти между скал, исхитрился: «К высокой смоковнице прыгнул из моря, ствол охватил и прильнул, как летучая мышь». Висит, точно плод на пуповине.

Знал ли Тиресий, что все именно так и случится? Это некорректный вопрос. Мы это знаем потому, что это случилось. А боги оставляют человеку свободу выбора. Гераклит Эфесский сказал: «Владыка, чье прорицалище в Дельфах, и не говорит, и не утаивает, а знаменует». Это принцип любого оракула. Сегодня этого не понимают. Думают, что обратиться к прорицателю – значит узнать свое будущее. Но во времена Одиссея люди обращались к оракулу совсем не за этим. Они обращались к нему, чтоб знать волю бога. Знать будущее и знать волю бога – абсолютно разные вещи. Знать конкретное будущее – значит лишиться свободы и выбора. А знать волю бога – это значит принять ее к сведению и продолжать жить свободно. Ибо принять к сведению – вовсе не значит принять к исполнению. Можно еще побороться с богом, как боролись Иаков и Одиссей, попытаться его убедить, попробовать побалансировать на грани «если». Точки, в которых решается «естьли» (быть или не быть), и следует называть точками бифуркации.

Мы теперь оставим Одиссея висеть над соленой стремниной. Обратимся к Гильгамешу, с которым расстались, когда он, переплыв воды смерти, предстал перед древним  Утнапишти («нашедшим дыхание»). Гильгамеш объясняет ему, что ищет жизни вечной. А Утнапишти в ответ (не без издевки): может, лучше было бы сначала узнать, «было ли когда-то для смертного Гильгамеша в собрании богов поставлено кресло»? Иными словами: да кто ты такой? Великие боги «смерть и жизнь определили, не поведали смертного часа, а поведали: жить живому».

У Гильгамеша явно не было своего дона Хуана, никто его не избирал и не посвящал. Утнапишти его испытывает: «Вот, шесть дней и семь ночей не поспи-ка!» Куда там… Только сел, и – «сон дохнул на него, как мгла пустыни». Неизвестно, что он видел в том сне. Известно лишь, что он мог и не проснуться. Только благодаря жене Утнапишти, упросившей мужа разбудить спящего (по сути умершего), герой сумел уйти восвояси. И даже – получить цветок вечной молодости. Конечно, Утнапишти (как и Гермес Одиссею) объяснил Гильгамешу фюсис растения («тайну цветка»). Но тот ничего не понял. Решил отнести цветок домой и поэкспериментировать на каком-нибудь старике: «Если старый от него помолодеет, я поем от него – возвратится моя юность». Тупой, как доцент. По дороге домой решил искупаться, а в это время змея утащила цветок. И, наверное, съела. Гильгамешу оставила лишь свою старую кожу, выползок. Это многим знакомо: в сновидении вы узнаете что-то очень важное, и – теряете это знание, переходя порог сна и яви, остаетесь с чем-то неясным, бессмысленным, бесполезным.

Как переправить в наш мир знание, полученное на том свете? Только в себе. Знание может быть представлено в виде устного сообщения, растения, книги... Но знание – не слова, не книга и не растение. Все это лишь носители знания, из которых его надо извлечь путем поедания носителя. Гильгамеш не стал есть цветок, а Кастанеда ел травки из рук дона Хуана. И Адам съел плод с древа познания. И пророки ели книги: «И взял я книжку из руки Ангела, и съел ее; и она в устах моих была сладка, как мед; когда же съел ее, то горько стало во чреве моем» («Апокалипсис»). Сократ книг не ел, но сравнивает (в «Протагоре») знание именно с едой: съестное мы уносим в сосуде, так что риск невелик. «Знание же нельзя унести в сосуде, а поневоле придется… принять их в собственную душу».

Но это чревато… Ибо подлинное знание – есть то, что, попав в нас, начинает разворачиваться и двигать съевшего к цели, которую оно содержит в себе как энтелехейю, менять едока путем энергейи. Когда такое знание получено и съедено, движение уже происходит само. Это – как сизифов камень или пасьянс: ты доходишь до некоторой точки, а дальше все складывается автоматически. Но если тебе такая программа не нравится, ты можешь попробовать ее изменить. Для этого надо попасть на тот свет, получить новое знание – слово, растение, книгу, дискету – и усвоить его желудком тела бардо. Поскольку тело бардо – основа тела физического, постольку перемены начнутся и в физическом плане. Проблема, однако же, в том, что не все, что вам предлагают, можно есть. Что можно есть – знает шаман.

Но вот, кажется, начинается отлив... Одиссей отцепляется от оливы и падает в поток, который через семь дней принесет его к острову нимфы Калипсо. Здесь он проведет восемь лет вне личной истории. Это – инкубационный период его перемен.

В следующий раз – есть «Книги перемен».

КАРТА МЕСТ СИЛЫ ОЛЕГА ДАВЫДОВА – ЗДЕСЬ. АРХИВ МЕСТ СИЛЫ – ЗДЕСЬ.