Фрагмент из книги "М. Горбачев. Тайные пружины власти", 2002 г.
Канцелярские ножницы
Самое замечательное то, что проделав над Горбачевым все эти кунштюки и получив в ответ то, чего добивался, Ельцин стал делать вид, что ничего особенного не произошло. Так, небольшая ошибка... «Через 10 дней, 31 октября, Ельцин пришел на заседание Политбюро, обсуждавшее окончательный вариант доклада о 70-летии Октября. Когда ему предоставили слово, стал пространно говорить»... Все о том же, но – уже значительно мягче и – с учетом полученной головомойки: «Я – это моя главная ошибка – из-за амбиций, самолюбия, уклонялся от того, чтобы нормально сотрудничать с Лигачевым, Разумовским, Яковлевым. Но товарищи в горкоме партии не отвернулись от меня – хотя и осудили мое поведение, просят остаться».
Рассказавший все это Горбачев, поясняет: «Оказывается, он попросил секретарей горкома собраться без него». Товарищи, конечно, признали поведение Ельцина ошибочным, но – порекомендовали забрать заявление об отставке. Вот он и упорствовал...
Канцелярскую сторону этого конфликта мы не будем сейчас трогать, историки потом разберутся. Но вот интересно: наряду с упорным стремлением уйти, но остаться, Борис Николаевич продолжал «нарываться» еще одним способом. В самиздате стали ходить разные варианты речи первого секретаря МГК на октябрьском Пленуме. Была она опубликована и на Западе. Анатолий Черняев свидетельствует: текст, «который я прочитал во французской газете «Монд», ну совсем не имел ничего общего с тем, что я услышал из уст Ельцина на пленуме, сидя во втором ряду зала, почти напротив трибуны. Не то, чтобы не совпали какие-то абзацы, или что-то было добавлено или упущено, или что-то изложено не совсем точно. Нет, просто абсолютно разные вещи! Я, помню, подивился, как такая солидная и информированная газета попалась на явную фальшивку». Ельцин, конечно, ничего не опровергал и тем самым создавал напряженность вокруг своего имени. Горбачев был вынужден действовать.
Нет, он не опубликовал подлинный ельцинский текст, он собрал членов Политбюро, посоветовался с товарищами. «После этого позвонил Ельцину. Сказал, что мнение членов Политбюро – выносить вопрос на пленум горкома партии. В разговоре высказал все, что накопилось за эти дни». Видимо руководитель партии нашел очень сильные слова. Потому что вскоре (это было 9.11.87) ему доложили: «В московском горкоме – ЧП: в комнате отдыха обнаружили окровавленного Ельцина». Вот ведь до чего дошло! Тут Михаил Сергеевич, наверное, пожалел, что высказал бедняге «все, что накопилось за эти дни». Но все обошлось.
Горбачев сообщает: «Ельцин канцелярскими ножницами симулировал покушение на самоубийство, по другому оценить эти действия было невозможно. По мнению врачей, никакой опасности для жизни рана не представляла – ножницы, скользнув по ребру, оставили кровавый след. Ельцина госпитализировали». У Бориса Николаевича, разумеется, свой вариант: «9 ноября с сильными приступами головной и сердечной боли меня увезут в больницу. Видимо, организм не выдержал нервного напряжения, произошел срыв».
Тоже хорошо, но я больше склонен верить Горбачеву. У него все как-то объемней (да и по другим сообщениям был саморез). Представляете жест государственного мужа? Не абы чем себя режет, а ножницами. Да еще – канцелярскими. Как жаль, что сегодня нет с нами Шекспира! В его отсутствие приходится излагать эти страсти скучным языком психологической теории.
Вспомним, что такое работа ельцинского «Отцовского Сына». На внешнем уровне это – создание условий для побоев, а шире – неприятностей любого рода. Несколько примеров мы уже приводили… Школьник Ельцин, укравший с военного склада гранату – разбирает ее, не вынув запала («не знал»), — «взрыв... и пальцев нет». Или: тяжелая ангина, «температура сорок, а все равно пошел на тренировку, ну, и сердце не выдержало. Пульс 150, слабость, меня отвезли в больницу». Он сбегает из этой больницы, несмотря на предупреждение врачей (лежи, «а иначе — порок сердца») и все же выходит на площадку. И так далее.
Такие примеры множить и множить. Все Борины шалости сводятся к тому, чтобы сделать выпад против сильного в данный момент человека (отец, школьная учительница, уголовники, Горбачев), учреждения (Свердловская парторганизация, Пленум ЦК, Верховный Совет – мы сейчас берем все ситуации, связанные с Ельциным, не только 87-й), просто создать безвыходную ситуацию. Иными словами: некими нарочитыми (хотя часто выглядящими непреднамеренными или необдуманными) действиями создается опасный внешний объект. Таким объектом может оказаться поезд, несущийся на почему-то заглохший именно на переезде автомобиль, за рулем, которого сидит Ельцин. Или – спровоцированный выйти в 93-м на улицы народ (детали этого ельцинского провоцирования подробно уже были разобраны). Все что угодно, что может сыграть во внешней реальности роль бьющего «отца». Надо только грамотно создать условия для битья.
Психофизиология экзекуции
Но внешней реальностью дело не ограничивается. Если под рукой нет уголовников или поддающегося на провокацию человека, можно обойтись и без них. Ведь секущий отец запечатлен в душе сына, живет в сердце Бориса Николаевича. Внутренний «Отец» всегда к услугам внутреннего «Отцовского сына», всегда держит ремень наготове. Работа «Отцовского сына» на внутреннем уровне сводится к созданию условий для возникновения внутри организма синдрома физиологического или психологического свойства, который мог бы вызвать болезненные ощущения, сходные с поркой или долгим стоянием в углу. Можно, например, отправить письмо генсеку и ждать его ответных действий, предвкушать наказание, переживать его в собственном воображении. А не добившись наказания, можно лелеять в душе мечты о каких-нибудь более серьезных провокациях и их болезненных результатах.
Впрочем, это уже работа внутреннего «Отца», внутренняя порка со всеми вытекающими из нее для организма последствиями. Действительно, подготовка к потенциально опасным акциям нередко сопровождалась у Ельцина тяжелейшими переживаниями. Мы уже видели, как ужасно переживал он, когда еще только начинал конфликтовать с Лигачевым, какими физиологическими и психическими симптомами это сопровождалось (свидетель Чазов), как отчаянно он предвкушал то, что должно было случиться на октябрьском Пленуме. Да и на самом Пленуме не обошлось без болезненных проявлений внутреннего «Отца».
Смотрите: Борис Николаевич закончил дозволенную речь и вернулся на место. Присутствующие на Пленуме еще удивленно молчат. А внутренний «Отец» уже приступил к наказанию. Сын признается: «Сердце мое гремело, готово было вырваться из груди». Уже порка! Оперативно, очень оперативно. И тонко: «Отец» повышает кровяное давление, начинает толкать секомого к сердечному приступу... Своевременное вмешательство Горбачева, давшего сигнал начинать экзекуцию (включившего внешнего «отца»), избавляет пока что нарушителя спокойствия от инфаркта.
Собственно, работа внутреннего «Отца» у Ельцина всегда опережает действие тех сил, которые играют роль «отца» внешнего. Например, в 91-м решение приступить к шоковой терапии будет сопровождаться у него «изматывающими приступами депрессии, тяжкими раздумьями по ночам, бессонницей и головной болью». Так пишет Борис Николаевич в «Записках президента». Результатом работы внутреннего «Отца» кроме физиологических страданий могут стать депрессии, всепоглощающая тоска, мысли о самоубийстве. Человек как бы сечет сам себя.
Возвращаясь к тому случаю, когда 9.11.87 после разговора с Горбачевым Борис Николаевич попал в больницу, мы можем со всей ответственностью заявить: обе версии тех событий – и ельцинская, и горбачевская – инвариантны. Пытался Ельцин покончить с собой посредством канцелярских ножниц или нагнал себе высокое кровяное давление – какая, собственно, разница? Все равно ведь ни в том, ни в другом случае ничего сознательного, ничего собственно человеческого не было. Ельцин опять использовал Горбачева. Вынудил его высказать «все, что накопилось», пережил это очень болезненно и – попал в больницу. Потому что продолжал провоцировать Михаила Сергеевича, потому что ему было мало полученной порции порки, он хотел еще и еще, тем более что понимал: Горбачев уже взвинчен до крайности и его очень легко склонить к наказанию.
А генсек действительно, кажется, вошел во вкус – позвонил в больницу и говорит: «Надо бы, Борис Николаевич, ко мне подъехать ненадолго. Ну а потом, может быть, заодно и московский пленум горкома проведем». Ельцин ему отвечает: «Я не могу приехать, я в постели, мне врачи даже вставать не разрешают». Горбачев: «Ничего, врачи помогут». Так передает этот разговор секомый. Секущий в целом с этим согласен, но добавляет одну важную деталь: уже в ходе этого разговора Ельцину был предложен пост первого заместителя председателя Госстроя СССР в ранге министра. Сам Ельцин утверждает, что это было гораздо позже... Может быть, кто их разберет, нам сейчас важно зафиксировать только одно: Михаил Сергеевич решил держать Бориса Николаевича под рукой – то ли потому, что ему понравилась роль секущего, то ли потому, что иметь под рукой мальчика для битья выгодно политически... В этом мы будем еще разбираться.
Так вот, 12.11.87 Горбачев вывел Ельцина на Московский пленум, дабы провести последний той осенью сеанс побоев. «Атмосфера была тяжелой, – рассказывает Михаил Сергеевич. – Ельцин был большим мастером по части нанесения обид своим коллегам и сослуживцам. Обижал зло, больно, чаще всего незаслуженно, и это отозвалось ему теперь. В ряде выступлений явно сквозили мотивы мстительности и злорадства». Борис Николаевич, который никогда не был склонен замечать, что кого-то обижает (ведь то, что люди могли ощущать как нечто обидное, было всегда для него либо детской шалостью, либо родительским наказыванием провинившихся подчиненных), воспринимал свою экзекуцию по-иному: «Как назвать то, когда человека убивают словами, потому что действительно это было похоже на настоящее убийство?.. Ведь можно было меня просто освободить на Пленуме. Но нет, надо было понаслаждаться процессом предательства, когда работавшие со мной бок о бок товарищи, без всяких признаков каких-то шероховатостей в отношениях, вдруг начинали говорить такое, что не укладывается у меня в голове до сих пор». «Товарищи, без всяких признаков каких-то шероховатостей в отношениях», конечно, хороши, ничего не скажешь. Но ведь это же были коммунисты последнего руководящего поколения КПСС, существа полностью разложившиеся, в которых оставалось уже слишком мало человеческого (посмотрите только на самого Ельцина). И к тому же – субъекты обиженные (подначенные, спровоцированные) самим Борисом Николаевичем. Что же тут плакаться?
Испепеленное сердце
Выполняя первую часть своего жизненного предназначения, Ельцин добился того, чтоб его выпороли – осудили словесно и сняли с ответственных партийных постов. Дальше он стал работать в Госстрое. И вот его переживания там: «Трудно описать то состояние, которое у меня было. Трудно. Началась настоящая борьба с самим собой. Анализ каждого поступка, каждого слова, анализ своих принципов, взгляда на прошлое, настоящее, будущее»... И так далее. Очень похоже на состояние похмелья, возведенного, правда, в какой-то прямо космический ранг: «Что у меня осталось там, где сердце, — оно превратилось в угли, сожжено. Все сожжено вокруг, все сожжено внутри...». Душа горит.
Но есть и другие симптомы: «Меня все время мучили головные боли. Почти каждую ночь. /.../ Это были адские муки. Часто терпения не хватало, и думал, вот-вот сорвусь». Так в «Исповеди», а в «Записках президента» отчасти разъясняется этиология этих «мук»: «Немногие знают, какая это пытка — сидеть в мертвой тишине кабинета, в полном вакууме, сидеть и подсознательно чего-то ждать... Например, того, что этот телефон с гербом зазвонит. Или не зазвонит».
Ну почему же «немногие»? Как раз вот очень и очень многие. Даже – слишком многие. То есть, конечно, далеко не все испытывают похмельный синдром, сидя в кабинете с вертушкой. И, соответственно, сигнал, от кого-то, с кем ассоциируются переживания похмелья, вовсе не обязательно должен поступить откуда-то сверху, а тем более – по правительственной связи. Но в принципе ситуация, в которой человек тяжело переживает «вчерашнее», многократно описана в литературе. И объяснена.
Анализируя ельцинскую «трехходовку», мы заметили, что в этом жизненном сценарии за «кризисом» (который мы теперь по праву можем называть также «похмельем») следует чудесное «спасение» – ряд точных шагов, которые в конце концов приводят к полному триумфу спасающегося (при этом окружающие могут весьма серьезно пострадать). Так вот, испытав в Госстрое один из самых тяжелых и длительных в своей жизни «кризисов» (пароксизмов «страшной тревоги»), накопив огромный ее потенциал, который, как я предполагаю, необходим для успешных мероприятий по «спасению», Ельцин понял: нужно «выползать, выбираться из кризиса, в котором я очутился».
Весть о предстоящей партконференции стала для него сигналом (которого он понапрасну ждал от молчащей вертушки): появилась возможность и без начальственного разрешения вернуться в большую политику. В «Исповеди» он пишет: «Я не скрывал, по крайней мере, сам от себя, что партконференция, во-первых, даст мне возможность объяснить людям, что же произошло на октябрьском Пленуме, а во-вторых, давала, может быть, последний шанс вырваться из политической изоляции и опять начать активно участвовать в общественной жизни страны». Слова «объяснить людям» – указывают на то, что в своих политических амбициях он ориентируется уже не только на партию.
Само собой разумеется, обиженного Ельцина выдвинули во многих местах. Но он все равно мог не попасть на конференцию. Дело в том, что Горбачев, хоть и развел большую демократию, но – не до такой же степени, чтобы каждый прохвост мог быть избран на высокий партийный форум. Михаил Сергеевич ведь, как мы помним, опасался того, что «номенклатура и на этот раз обернет дело в свою пользу, протащит в делегаты своих сторонников, которые похоронят реформы». Такие, как Ельцин, тоже, конечно, не приветствовались, ибо они лишь усугубляли наметившийся в партии раскол, ставили Горбачева между двух огней. Против них было устроено сито. Вот как оно описано в «Исповеди»:
«Партийные организации выдвигают множество кандидатур, затем этот список попадает в райком партии, так его отсеивают; затем в горком партии, так отсеивают еще раз, наконец, в обком или ЦК компартии республики. В узком кругу оставляли лишь тех, кто в представлении аппарата не подведет на конференции, будет выступать и голосовать так, как надо. Эта система действовала идеально и фамилия «Ельцин» пропадала еще на подступах к главным верхам».
Как Борис Николаевич все-таки попал, несмотря на это сито, на партконференцию, из его воспоминаний понять нельзя. Говорится о каких-то (свердловских?) рабочих, которые пригрозили забастовкой, об испуге ЦК и о том, что в результате в последний момент он оказался в Петрозаводске (где, похоже, до этого не был) и оказался включен в Карельскую делегацию. Вообще-то тема «Ельцин победитель» всем россиянам прекрасно знакома. Все знают, как он бывает деловит и собран, когда выходит из «кризиса». Так что можно и не описывать, как он ловко пробивался на партконференцию. И без того ясно, что действовал он наилучшим образом из всех возможных.
И вот наступил день открытия партконференции – 28.06.88. Ельцин волнуясь входит в Кремлевский дворец Съездов. «Я понимал, – пишет он, – будет сделано все, чтобы меня на трибуну не пустить. Те, кто готовил партконференцию, четко представляли, что это будет критическое выступление, и им все это слушать не хотелось». К этому все и шло. Ельцин писал записки с просьбами дать ему слово. Никакой реакции. Тогда он «решил брать трибуну штурмом».
Сам он видит и описывает этот штурм следующим образом: ребята из КГБ «распахнули обе створки дверей, я вытащил свой красный мандат, поднял его над головой и твердым шагом пошел по этому длинному проходу, прямо к президиуму». Поступь укротителя! Далее: «Когда я дошел до середины огромного дворца, зал все понял. Президиум — тоже. Выступающий, по-моему из Таджикистана, перестал говорить. В общем, установилась мертвая, жуткая тишина. И в этой тишине, с вытянутой вверх рукой, с красным мандатом, я шел прямо вперед, смотря в глаза Горбачеву. Каждый шаг отдавался в душе».
Не правда ли, есть в этом великолепном движении, разрушающем заведенный порядок, какая-то магия, подлинный артистизм. По крайней мере Ельцин это видит именно так. Так передает. Далее — ловкие маневры, чтобы не вывели из зала. И наконец, речь, начавшаяся оправданиями и закончившаяся просьбой о политической реабилитации. Эти «детские» игры и стали началом триумфального шествия Ельцина на российский престол.
Разумеется, после того, как будущий президент России выступил, его опять для порядка потоптали (в конце концов, он и теперь нарывался на порку), потом в связи с этим у него, конечно, опять были болезненные явления, но в результате, благодаря телевидению (партконференцию в прямом эфире транслировали на всю страну), случилась «какая-то фантастическая всенародная поддержка». «Людей возмутила явная, откровенная несправедливость. Они присылали эти светлые письма и тем самым протянули мне свои руки, и я смог опереться на них и встать. Я смог идти дальше».
Фрагмент из книги "М. Горбачев. Тайные пружины власти", 2002 г.
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Самое замечательное то, что проделав над Горбачевым все эти кунштюки и получив в ответ то, чего добивался, Ельцин стал делать вид, что ничего особенного не произошло. Так, небольшая ошибка... «Через 10 дней, 31 октября, Ельцин пришел на заседание Политбюро, обсуждавшее окончательный вариант доклада о 70-летии Октября. Когда ему предоставили слово, стал пространно говорить»... Все о том же, но – уже значительно мягче и – с учетом полученной головомойки: «Я – это моя главная ошибка – из-за амбиций, самолюбия, уклонялся от того, чтобы нормально сотрудничать с Лигачевым, Разумовским, Яковлевым. Но товарищи в горкоме партии не отвернулись от меня – хотя и осудили мое поведение, просят остаться».
Возвращаясь к тому случаю, когда 9.11.87 после разговора с Горбачевым Борис Николаевич попал в больницу, мы можем со всей ответственностью заявить: обе версии тех событий – и ельцинская, и горбачевская – инвариантны. Пытался Ельцин покончить с собой посредством канцелярских ножниц или нагнал себе высокое кровяное давление – какая, собственно, разница? Все равно ведь ни в том, ни в другом случае ничего сознательного, ничего собственно человеческого не было. Ельцин опять использовал Горбачева. Вынудил его высказать «все, что накопилось», пережил это очень болезненно и – попал в больницу. Потому что продолжал провоцировать Михаила Сергеевича, потому что ему было мало полученной порции порки, он хотел еще и еще, тем более что понимал: Горбачев уже взвинчен до крайности и его очень легко склонить к наказанию.
Вы можете