Этот парень, новый врач, аспирант, пришедший на замену Эльфу. Мне он нравится. Не знаю почему, но не могу сказать, что испытываю к нему что-нибудь, кроме симпатии. Хороший парень. Мы не боимся его.
Хотя…
Где «мы», а где «я»?
Я очень хорошо помню, каким Джек был после обхода.
Он спросил: пишу ли я?
Большому новый доктор тоже понравился.
Его, доктора, звали Дамир.
Мы ответили: да, пишу. Мы ответили и закрыли блокнот.
Про этого пидора тоже напиши – так сказал Джек.
Напиши про нового врача.
Напишу. Хороший парень: так мы напишем.
– Да ты посмотри, как он себя ведет! – у Джека нервно задергалось веко. – Джеймс Камерон на вручении «Оскара» за «Титаник»!
Мы спросили, что ему не нравится? Уверенность? Самодостаточность?
Вместо ответа Джек с помпезной миной процитировал мне утреннюю Дамирову реплику: – «Я не так сильно реагирую на критику в мой адрес. У меня редкий баланс между людьми и собственным "я". Я – глубокая, многогранная личность» И ЭТО ты называешь самодостаточностью?
Я сказал: уверенность в себе.
– Ха! Скорее страх. Страх быть непонятым. Человек, сбитый с ног противником, поднимется, человек, растоптанный конформизмом, останется лежать навсегда.
Что же, может и так…
– Да? И знаешь чье это высказывание?
Чьё? Нам интересно, кто это сказал.
– Семнадцатилетняя девочка, которой хотелось, чтоб все увидели, какая она умная. Я сам не знал, что это за хрень, конформизм. Посмотрел в словаре. Это пассивное, некритичное принятие господствующего порядка, норм, ценностей, традиций и законов. Проявляется в изменении поведения и установок в соответствии с изменением позиции большинства или самого большинства. Вот так.
Понимаешь?
Мы говорим: и что? Мы говорим: объясни!
– То есть лучше быть сытым конформистом, чем чокнутым анархистом.
А причём тут Дамир? Причём тут новый врач?
Джек хищно улыбнулся и, отошедши на шаг назад, выдал ещё один плоховатый актерский этюд:
– Тогда я псих! Но псих с очень утонченным, рафинированным вкусом!
Мой дневник: 23 декабря 2009.
Я видел его голову. То есть не просто видел – ВИДЕЛ. Мне стало как-то очень уж не по себе. В тщетных попытках доказать что-то в первую очередь самому себе, Дамир строил воздушные замки, сам же взрывал их, тяжело переживая утрату некой стабильности, а потом строил новые.
Иногда так долго носишь маску, что начинаешь забывать кто под ней.
Образ. Так это называется.
– Итак? – он дружелюбно улыбался. В его облике правда было что-то неправильно, какая-то наигранная эстетика, которая действительно делала его похожим на гомосексуалиста.
– На что мы жалуемся?
У нас болит голова.
У меня.
У меня очень болит голова.
– Что ж, для того я и здесь, чтобы постараться Вам помочь!
На самом деле он думал о том, что нужно снять проститутку, потому что секса не было уже шесть месяцев.
Мой дневник: 23 декабря 2009, вечер.
Я всё время думаю о том, что сказал Джек.
– Этот парень из тех, кто считает, что все вокруг должны лизать ему зад, и за самосозерцанием, в, как ты сказал, уверенности в себе и самодостаточности, он не замечает, что всё получается в точности до наоборот.
В каком смысле?
– Он всем зад лижет, уверенный в обратном. Его образ моментально подстраивается под окружение, а когда сталкиваются люди из разных «миров», то он и не знает, что сказать.
Я говорю, что он врач.
– Да-да. Как он-бишь там сказал. Я – дипломированный специалист. Не всякий сумеет освоить столь сложную и неоднозначную профессию.
Джек смеялся.
Джек насмехался.
Почему?
Что почему? – это Джек. Почему ты к нему так отнёсся? – я.
– Всё просто. Если я вижу кусок дерьма, я говорю, что это кусок дерьма, так? Незачем называть говно хризантемами. А если ты увидишь торчащую из куска дерьма кубинскую сигару, то тебя это, по меньшей мере, повеселит, так?
Непонятно.
Джек говорит, что это просто. Кажущееся должно быть действительным, это и есть суть. И абсолютного порядка, и, как ни парадоксально, не разнузданности, но анархии.
– А я? А я что? Ты ведь знаешь, что я…
Ну, нет уж…
Не на-нет!
Так ведь просто легче!
– Что именно? – спрашивает.
Мы говорим: Нести всякую псевдонаучно-заумную чушь, разоблачать Системы, строить психологические портреты, оправдывая все это одним словом – «псих». «Ах, я не работаю, я не могу быть полезен обществу (которое, конечно, сорок восемь раз прогнило), у меня нет дома, достатка, элементарного человеческого счастья. Потому, что я – псих! Я не пытаюсь изменить свою – вот уж точно! – прогнившую, никчемную жизнь, потому, что я – псих. Ах, пожалейте меня люди, хоть вы и не достойны моей просто ирреальной-таки персоны, я – псих, какое горе!»
Вот, что такое Джек.
Нет?
Он улыбнулся натянуто. Молчал.
Я говорю: не тебе, запертому в «дурдоме», и уж конечно не за кражу трех пряников, говорить, что человек ничтожество. Человек с профессией, высшим образованием, постоянной работой! Чета ли ты ему, Джеки-Джек?
Я думаю – нет.
Так Я сказал.
Джек говорит: будь он хоть Бараком Обамой, засранцем быть он всё равно не перестанет.
Джек меня даже не слушал.
Больше сегодня мы не разговаривали.
Наш… мой дневник: 24 декабря 2009.
Дамир иногда терялся в собственных мыслях. Он действительно хотел нам помочь, но порою просто не знал как. Мы ему не помогали, а он боялся просить этой помощи. Может, был человек, с которым парень мог быть до конца откровенен... Хотя, наверное, даже с самим собой откровенным быть у него получалось не всегда.
Дамир оттенял Джека.
Они были абсолютно разные, эти двое. Один – эстет и конформист. Другой – аскет и анархист. Как бы напыщенно это не звучало. Они хотели казаться ЛИЧНОСТЯМИ. Так говорил Джек. Выделял это слово. Но... Увы и ах. Нам больше был Дамир по душе, и вчера вечером я понял одну простую вещь.
Сегодня утром мы опять играли с Джеком в шахматы.
Я хотел поговорить с Джеком.
– Говори.
Вот ты философ – говорю.
Ну, хотя бы в какой степени.
Предположим, что ты действительно многое знаешь о людях и о жизни. Предположим, что действительно можешь судить других по каким-то своим меркам, ведь многое из того, что ты говоришь, по крайней мере, не лишено смысла.
– И?
Зачем? Так мы говорим. Это и есть мой вопрос. Зачем это всё? Кому это нужно?
– Не понял?
Я дрожу.
Руки трясутся.
Я говорю…
Мы говорим: будь у тебя в жизни всё хорошо, не было бы никакой Системы, так выходит?
– Нет.
А мы думаем – да.
Мой дневник: 25 декабря 2009, вечер.
Я думаю, что человек вряд может быть до конца честен. Это всегда занимало меня, иногда мы даже не могли думать ни о чём другом. Все мы чертовы вруны. Полковник говорит: конечно, люди не совершенны. Он говорит: нужно искать хорошее. Джек с улыбкой советует не жрать чужое дерьмо.
– Что именно ты пишешь? – спрашивает Дамир. Он улыбается. Он держит людей на коленях. Из кармана халата торчит край платка. От него пахнет дорогим парфюмом.
Я пишу всё. Мы пишем.
- Тебе помогает это?
Так он спросил.
Не знаю. Я просто не могу не писать. Мы ведем дневник с девяти лет. Мы пишем с того утра, когда мать сказала, что отец ушел от нас.
Говорю: а можно вопрос?
Вспоминаю разговоры с Джеком и говорю: можно вопрос?
Он немного растерялся, но промолчал (сдал позиции), улыбнулся и взглянул в окно:
– Да, конечно.
Зачем?
Это, кажется, мой любимый вопрос.
Зачем?
Зачем он пошёл в психиатрию?
– Хочу помогать людям.
И помог?
Скольким людям вы уже помогли, доктор?
– Всё впереди. У каждого из нас должна быть цель.
А что же тогда насчет любви? Любовь тоже может стать целью, или смыслом?
Говорит: если любовь и существует, то я на неё не способен.
А как же люди? Ты же собрался им помогать?
Он не видит связи.
Он говорит:
– Не вижу связи.
Да, конечно, я же всего лишь псих…
Я знаю, о чём он думал.
Люди – странные создания.
Что-то случится.
Я могу что-то поменять.
Я должен попробовать...
ТЕТРАДЬ СИНЯЯ:
Заметки на полях: Голиаф побеждённый.
Наш дневник: 19 октября, 2009 год.
Джек попросил нас рассказать про Голиафа.
Полковник называл его – Голиаф Побеждённый.
Немного помпезно, но нам нравится. Юрий Константинович Недружин. Так его звали на самом деле. Этот парень был отменным засранцем. Я восхищался им. Но только сначала. Пыль в глаза – это было его коньком. Когда-то он был блестящим адвокатом, а теперь – куском дерьма. Как и все мы – и я, и Джек, и все, все, все! Аллилуйя, как говорит Джек.
Это был хороший парень, Голиаф...
Это был человек из тех, кто никогда и ни за что не признают своего поражения. Он мог начать нести откровенную околесицу, но никогда не сказал бы, что сделал что-то не так. Не сказал бы, что просчитался.
Он пытался учить даже тогда, когда понимал, что учить мало того, что незачем, так уже и некого. Как не понять мне, что творилось в прогнившей голове гениального дядюшки Уилли, так не понять и Голиафа. Помню, Джек говорил, что все мы боимся, но ведь Голиафу было, чем гордиться. Он прожил яркую жизнь – с расследованиями, погонями, арестами и заковыристыми судебными тяжбами. В конце концов, мы все возвращаемся к себе. К себе настоящему, существование коего отрицаем всю свою сознательную жизнь.
– Я устал от всего, – говорил Голиаф. – От глупости людской устал, от непонимания, гордыни...
Он ненавидел деньги. В этом старику нельзя было не завидовать. Ему НЕ НУЖНЫ были деньги – необходимы, как всем, но не нужны.
Жизнь всегда подбрасывает нам свинью. Всегда, когда мы думаем, что всё хорошо. И вот следователь с огромным стажем, подполковник тогда ещё милиции, уходит в отставку. Старик был честным сукиным сыном. Он не захотел прогибаться, и ушел в адвокаты. Он стал лучшим. Он везде пытался быть лучшим, и за этой «гонкой вооружений» пропустил самое главное. Себя. Вот так просто. В конце концов, не осталось ничего. Жена ушла, ушли и дети – там, где полегче, потому что отец держал в «ежовых рукавицах» – и Голиаф, гигант дела и мысли, остался один. Смыслом его жизни стал захлёбывающийся, лихорадочный поиск этого самого смысла.
Он учил – отдавал себя всего и умирал, рискуя однажды просто не проснуться.
Душа не вечна, и однажды иссякает. Всё предельно. Что ещё сказать? Всё понятно. Мне, конечно, было жаль, но когда идёшь, обязательно куда-нибудь приходишь. Иначе просто никак.
На тот момент, когда мы увидели его в первый раз (просматривая записи в дневнике, мы восхищаемся собственной наивностью), он был побеждён. Голиаф побеждённый... Растоптанный, изнасилованный жизнью. Он твердил, что тверд. Он уверял, что уверен. Он порицал чужие истины, уверенный в истинности своей. Он был никем, никем с гонором бога.
Богом зеро.
Он говорил:
– Я очень многое повидал в жизни, так что лучше бы тебе меня послушаться. Я знаю, что говорю, в жизни я видел сотни таких, как ты. Я знаю людей, и знаю, что людей нет. И ты, и я, кто мы? Звери? Нет... Или да? Ответа на этот вопрос просто нет.
А что с душой?
Ведь душа никуда не исчезла?
– Душа? – смеется Голиаф. – Сейчас она не нужна никому. Сейчас все плевать хотели на душу. Иногда хочется просто забыться, разве нет? Придумать себе мирок, и поселиться в нём навсегда. Иногда человеку так не хватает душевного тепла, но парадокс в том, что это самое тепло человек ищет даже (если, как будто бы) за осознанием несуществования души.
Джек смеялся над стариком.
– Ему просто не хватало общения!
Однажды в жизни Голиафа случилась страшная трагедия. Это подкосило его. Это выбило его из колеи. Так, что мне даже писать об этом неудобно. Умер его близкий человек. Практически единственный близкий человек на, как это говорится, всем белом свете, и хоть люди говорили, что все не так уж плохо – это был его камень из пращи. Его грёбанная Ахиллесова пята.
Странным был он парнем, Голиаф. Он, в попытке найти последнее пристанище «своим тараканам», открывал нам, незнакомому, по сути, человеку, свои сокровенные тайны.
Его убивало то, что никто больше ему не подчиняется.
За всё это время я довольно неплохо узнал его. Но... Но чем больше мы были в голове этого человека, тем больше (отчетливее) было осознание того, что все мы – люди. И всем нам свойственно ошибаться. Что нет, чёрт возьми, в мире совершенства! Нет даже чего-то на него – счастье, совершенство – отдаленно похожего.
Мы всегда возвращаемся к себе.
Джек говорил: он просто говна кусок. Но даже он, всемогущий Джеки-Джек, не мог ничего знать наверняка.
Говорю: он много выстрадал.
Он видел то, что не довелось нам вместе взятым! – Полковник на моей стороне.
– ГЫ! – Большой тупо пялится в стену, по подбородку стекает нить слюны.
– Из вас троих, – ехидно говорит Джек. – Больше всего мне импонирует мнение Игорёши.
ТЕТРАДЬ ЧЁРНАЯ (продолжение):
Мой дневник: 27 декабря, 2009, вечер.
Голиафа мне тоже было очень жаль. Когда-то один чокнутый подонок откусил ему кончик носа (после чего, вкупе со всем остальным – с нервным расстройством на грани шизофрении – он и попал сюда) и теперь здесь, в сумасшедшем доме, что стал его последней кельей, ему предстояло сгореть заживо.
А может, уже и замертво, не суть.
– Когда человек может понять, что жизнь прошла? Что жить больше незачем, и сделано всё, что могло быть сделано, и сказано всё, что могло быть сказано... Когда, оглянувшись, может быть уверен, что не жалеет ни о чем... Не есть ли это высшее счастье человека, понять, что готов умереть? Не бояться смерти?
Голиаф рассказывал, что пил беспробудно, растворяясь в ядовитых парах зелёного змея, в котором топил горе от печального осознания того, что неодиночество человека в этом мире – просто миф. Ещё один великолепный миф. Тогда он искал того, которому мог бы подарить всю свою жизнь. Себя. Ему всегда нужен был кто-то, ради кого ему хотелось бы жить.
– Я жалок был… – говорит.
– А теперь?
А теперь все мы умрем!
И я, и ты, и он и они!
И мне плевать, я псих, я всего лишь навсего чёртов псих!
Мы думаем, что никто из нас на самом деле не сошёл с ума… сумасшедшие никогда не признают безумия…
Голиаф говорит: значит, я жил? Голиаф говорит: мне не плевать.
Может и так, я не знаю. Я ведь не бог.
Будь я богом, всё было бы совершенно иначе.
Я вижу людей. Я знаю людей. Я вижу их такими, какими они бояться видеть даже себя самих. Они мне омерзительны, да… Но понять их не дано и мне. Их? Их, мы говорим?
Нас… Мы говорим, что не понимаем нас самих.
– Мы всё равно умрем...
Говорят, перед смертью ты вспоминаешь всю свою жизнь. Думаешь, что сделал, и представляешь, как бы сделал это иначе. Жалеешь о том, чего не сделал, и представляешь, как сделал бы это теперь.
Плачешь о своей потерянной душе...
Но ведь не всякая душа потеряна, не так ли?
– Не боятся только глупцы!
Психи бесновались. Стон, крики, плачь...
Или этого всего на самом деле нет?
Голиаф боялся тоже – он не был глупцом. Ему нравилось то, что я пишу. Но пишешь ты, говорил он, только для того, чтобы кто-нибудь когда-нибудь нашел твои дневники, и подивился – «Ах, какой славный был парень!». Ровняя всех под одну гребенку, говорил он Джеку, будь готов быть первым в очереди.
Не было смысла смотреть в голову Голиафа. Всё всегда было написано на его лице.
– Прощай...
– Может, увидимся в аду, или в раю? В любом случае, приятного аппетита могильным червям! ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете