БАНПАРТОВ. А я вот вас сразу узнал, князь… Ещё говорю Кузьмичу-ординарцу: не тот ли это Ланской, что при нашем полку адъютантом служил?.. Да, времена знатные были! Счастливые времена – без аллегориев!.. И мы иными были, молодыми да удалыми… Хотя, князь, о ту пору у вас эдаких роскошных бакенбардов не водилось, но по части амурных премудростей вы уж и тогда достигли степеней… Ввек не забуду, как то ли в Литве, то ли в Курляндии вы у шефа кирасирской бригады прехорошенькую немочку отбили!..
ГЕНЕРАЛ (он польщён, но изображает смущение). Право, Николай!.. Оставь!.. Такое – и при даме-с!..
ПОПОВНА. Ох, не беспокойтесь, князь… Всё одно, не понимаю я ваших мужских разговоров… По мне – так все мужчины одинаки…
ГЕНЕРАЛ (хохочет, при этом приобнимая поповну). Хо-хо… Все да не все, благосклоннейшая Евфросинья… И так далее… Вот хотя бы нашего прехраброго капитана Банпартова взять… Неужто кто-то кроме него там, в Моравии, когда никчёмное начальство наше завело полк в чащобы непроходимые, додумался б выбираться в долину не горами, а напрямую – чрез ущелье-с?.. Или иной случай… Когда под Салтановкой французы наш арьергард в обжим взяли, кто как не поручик Банпартов, введя на курган батарею и поставивши оную нос к носу с неприятелем, отвратил тем самым злейшую опасность окружения?.. А?..
БАНПАРТОВ (растроганно). Премного благодарен, князь… Спасибо – без аллегориев!.. За память долгую, которой, увы, у наших начальников и по сию пору не объявилось… Ведь за эти два дела, да и за какие прочие я не то что креста наградного не получил - даже слова доброго не услыхал… Так и проходил в пехотных поручиках до самого завершения кампании…
ГЕНЕРАЛ. Неужто до самого завершения?.. Скорблю, скорблю, брат, об участи твоей безнаградной… Но всё горячность твоя… Она тебе враг, ей богу… Не ты ль, когда наш корпус к Парижу подступил, предлагал совершенно истребить оный город поджигательными снарядами? А монмартрово предместье - с землёю сравнять?..
БАНПАРТОВ (взволнованно). Я и ныне от слова своего не отступлюсь… Как было не свершить праведное отмщение над варварами, спалившими Москву, державшими конские стойлища в её сорока сороков церквей?!.. Как не желать было предать разрушению развратное гнездо супостата, велевшего взорвать святыню русскую – Кремль, снявшему ажни крест с Ивана Великого?!.. И разве можно, князь, забыть те гнусности, кои злодей свершал над девами и жёнами нашими, над пленными беззащитными?.. А стоны Корсики, земли моей исконной, плакавшей под пятой бездушного завоевателя, - и по сей день в ушах моих…
ПОПОВНА. Браво, Николай Карлыч! Вы, как погляжу, отчаянный патриот…
БАНПАРТОВ (прохладно). Очень может статься, сударыня… Только за патриотство ныне чинов и наград не дают…
ГЕНЕРАЛ. Не беда, Николай!.. За царём, как говорят, служба не пропадёт… Но забудем печальное… Давай-ка о деле… Я сказал давеча, что предписано мне наиподробнейшую реляцию по вверенным тебе припасам составить… Все магазины обсмотреть, счесть всё самолично до последней головы сахарной… Ежели упущение какое или недостаток товару окажется – изложить в докладе отдельно… Но делать сего не стану… Да, не стану-с!.. Неужто я оскорблю ревизией своего старого фрунтового друга?.. Нет, не таков генерал Ланской!.. Да и диспозиция у меня ныне… Сам видишь…
(указывает на одеяло, в которое завёрнут)
А посему, дражайший капитан, окажи услугу – сделай опись сам… Ну, ты же знаешь как… Чтобы всё по форме было, главное - аккуратно-с… А я так тому и быть - подпишу, потому как своему военному сотоварищу доверяю яко себе...
(выпивает рюмку)
Можешь не опасаться, чрез лорнет бумаги твои разглядывать не стану… Ежели какой малости у тебя в магазинах недостаёт - ну, пшеницы с дюжину пудов или пару штук сукна мундирного – не взыщу-с… Ибо в расчёт вхожу: пенсион имеешь небольшой, деревеньками за тридцать пять лет безупречной службы, полагаю, не жалован…
(смеётся)
И то сказать: не запросто ж так ты к сим запасам определён!.. Когда такое бывало, чтоб на Руси сапожник да без сапог оставался?.. Не нами этот порядок заведён – не нам его, брат, и рушить…
(после очередной рюмки на генерала нападает приступ строгости)
Но до известных пределов!.. Во так-с, нежнейшая Евро… Ерфа… Помню, помню – Никитишна…
(целует ей руки)
Доброта начальственная – она как антонов огонь… Затронет сей недуг один какой член, а чрез неделю глядь: уже всё тело горит. И начинает костоедица нутро точить… А от неё, между нами, одно проверенное средство – трепциановое масло с яичным желтком… Вот так-с!.. Именно, драгоценнейшая… да, да, Никитишна!.. Доброта в меру нужна-с… Как опиумные капли успокоительные…
(стучит кулаком по столу)
А посему, ежели я узнаю о непорядках каких, или во зло употреблениях – пощады никто не жди-с! Приговор короткий: под караул на гауптвахту – и шабаш! На хлеб и воду!.. Под шпицрутены!... В Сибирь!... Вот он каков, генерал Ланской!..
(внезапно гнев сменяется нежностью)
Дайте, дайте вашу ручку, сострадательнейшая… Да, да, мадмуазель… Ах, что за ручка!.. Но, право, климат здешний немало вредит вам… Уверяю… Удаляйтесь отсель при первой же оказии, нежнейшая Ерфо… Евфросиньюшка!.. В столицу, непременно в столицу, туда, где бурлит образованная жизнь, где завсегда отыщется истинный ценитель сих прелестей…
(пытаясь обнять поповну, натыкается на капитана)
А-а, капитан-с!.. Николай!.. А давай-ка выпьем с тобою, моншер… Выпьем за победы русские, самовидцами и соучастниками коих мы были!.. Ах, годы, годы!.. Где вы?..
(вытирает слезу, но тут же внезапно вскакивает)
Господин комендант! Слушайте приказание: поутру снарядить судно для отбытия моего в распоряжение главной квартиры к докладу пред самим императором! Всенепременно-с!.. Именно-с!.. Извольте исполнять, милостивый государь!..
(столь же стремительно садится и засыпает, уткнувшись лицом в тарелку)
ПОПОВНА. Сомлел сердешный… Видать, что служба – не пряник тульский… Устал… Сколько дел, сколько дел!.. Да ещё с баркасом недоразумение…
БАНПАРТОВ. Да, да, с баркасом… А вода-то наша, любезная Евфросинья Никитишна, и вправду никак не средиземноморская… Студёна водица северная – без аллегориев… Оттого и перебрал генерал, а от излишеств чего не наплетёшь… Только вот не всё я уразумел, об чём генерал тотчас толковал… Когда твердят по-русски чересчур стремительно – не всё успеваю понимать… Про пенсион мой поминал, про беспощадность свою к лихоимству… А об сапожнике – к чему бы сие? Князю что, новые сапоги надобно справить?..
ПОПОВНА (уклончиво). Это генерал так аллегорически изволил выразиться… Присказка имеется такая простонародная…
Входит Кузьмич с дымящимся самоваром.
КУЗЬМИЧ. А вот ужо и самовар подоспел!.. Кухарка, дура баба, вздумала его лучиной греть… А от лучины что за жар, так – слёзы одни, в аккурат – ко второму пришествию и угадала бы… Углём берёзовым – самое дело!...
(замечает уснувшего генерала)
Заснул чёли соколик-то наш?.. Не мудрено, вона сколь выкушал…
(кивает на бутылки)
Господа генералы, известное дело, люди нежные, до напитков разборчивые. Где нам четверть надобна – им и трёх стопочек достанет… Ну, давайте, чёли, вас, барышня, да вас, Николай Карлыч, чаем угощу. Не пропадать же добру, тем паче, что лавочник, дышло ему в брюхо, по такой оказии полплитки чаю порядочного отпустил.
Поповна и Кузьмич приступают к чаепитию. Но мысли капитана заняты чем-то другим, он почти не притрагивается к чашке и постоянно поглядывает в сторону висящего на стене предмета. Поповна сидит рядом со спящим генералом: то поправит одеяло, то разгладит прядь спутанных генеральских волос…
КУЗЬМИЧ. Важный чай! Я такой только в Польше и пивал… Случай там был… Шли мы форсированным маршем на Варшаву, значит, да по бестолковости проводника забрели в лес… Поплутали изрядно, вымокли, утомились… И уж под утро натыкнулись на хутор… Так, жидовское местечко – дворов с десяток, не боле… Едва подошли – из передней избы выскакивает старик, да на колени пред нами… И ну лепетать: мол, господа солдаты, обороните от притеснителей … И всё эдакое… Глядим: и впрямь полный непорядок, немчура на хуторе бесчинствует… Самовольничают там эти, как их, прости господи…
(поповна крестится)
Эти, имя им ещё… Ливеры… Лаверы, чёли… Как, ваше благородие?..
БАНПАРТОВ. А?.. Что?.. Спросил что-то, Кузьмич?..
КУЗЬМИЧ. Да запамятовал, как этих чертей прозывали, что на хуторе жидовском обиды чинили?
(поповна при упоминании нечистой силы вновь размашисто крестится)
КУЗЬМИЧ. Во-во!.. Ландверы… Милиция – одно слово… Они тамошних людишек в грош медный не ставили… Известно: своя шейка – копейка, чужая душка – полушка… Кто женского полу — страсть как забижали, а мужчин – особливо которые позажиточней - всех обдирали дочиста… Бусурманы, только на иной лад… Мы, понятный манер, порядок быстро навели, особо ретивых да пьяных связали, в холодную посадили под караул…Уж как нас эти жиды благодарили, как кланялись!.. Меня, Евфросинья Никитишна, иначе как «господин сержант» и не величали! А потчевали как!..
(зажмуривается от удовольствия)
Даром что пощипала их немецкая сволочь… На столе и ветчина вмиг объявилась, и студень, и яишня… А наливок!... Каких только душе твоей угодно… Мы чаю испросили, так они нам на ротную артель фунтов десять наилучшего отпустили… Одно жаль, постояли там мало.
ПОПОВНА. Папенька мой завсегда чай у заезжих купцов покупает. Полпуда единовременно берёт, чтобы на цельный год… А у лавочника скверный чай, он его, слыхала, лебедою разбавляет.
КУЗЬМИЧ (аппетитно прихлёбывает из блюдца, не забывая и о содержимом бутылок). Ничуть не бывало, барышня! Изрядный чай, сами испробуйте… Трухой, да, есть такое —малость отдаёт… Но с того какой взыск? От сырой прели да от мыша на острову куда денешься?
ПОПОВНА (отмахиваясь). Фу-у, Кузьмич!.. Какие непотребные предметы ты говоришь… От мыша!
(крестится)
Сразу видать, что человек ты простолюдный, грубый… Не чета иным…
(поправляет воротник генеральской рубахи)
Разве можно чувствительным девушкам об таком говорить? Я ж их страсть как боюсь – мышей-то… Тебе сие известно, ты нарочито меня дразнишь… Да теперь я и на язык его не возьму, чаю твоего – с мышами-то!..
КУЗЬМИЧ (смеётся, довольный произведённым эффектом). Хо-хо… Мамзель мыша напугалась… Верно, в сугубых нежностях вы, Евфросинья Никитишна, произрастали… Мышь – он что? Зверь мелкий, но смышлёный, задаром в руки нипочём не дастся… А ведь бывало в походах, что с голодухи и малым мышом не брезговали… Да! Но мяса с мыша тьфу, на золотник – не боле… Иная статья — крыса… Да особливо, ежели по осени в хлебной риге изловленная…
ПОПОВНА (зажимает уши). Не желаю слушать твои дерзости, Кузьмич… Не желаю! Грех тебе…
КУЗЬМИЧ (продолжая поддразнивать собеседницу). По осени они зело упитанные бывают, иная с кошку – во как!..
ПОПОВНА. Изволь замолчать немедля!.. Николас… Николай Карлыч, велите ему не дразнить меня!
БАНПАРТОВ (рассеянно). Что, что такое бесподобная Евфросинья Никитишна?..
ПОПОВНА. Этот противный Кузьмич!.. Затвердил про мышей… Ему удовольствие надо мной смеяться…
БАНПАРТОВ (с трудом собираясь с мыслями). Про мышей?.. Да, да, Кузьмич, про мышей я упустил… Надобно в записках добавить… Чрез мышей, кроме овса, одного только проса пять четвертей не досчитались … Ты вот что… Возьми бумаги, что я давеча писал. Завтра снесёшь их к баркасу, отдашь его сиятельству для доклада в главную квартиру… Всё понял?
КУЗЬМИЧ. Так точно, ваше благородие! Чего тут премудрого?.. Да только я так думаю: надобно в те бумаги и об вашем мундире вписать. Не своей же прихоти ради вы его, чай, лишились, а чрез крайнюю казённую надобность…
Услышав слово «казённая», генерал внезапно оживает. Он пытается подняться, стучит себя кулаком в грудь.
ГЕНЕРАЛ. Да-с!.. Казённый интерес есмь первостепеннейшая цель государственного мужа!.. Как есть я потомственный дворянин… Как верноподданный слуга Его величества… Да за казённое добро, коли что проведаю, я любого!.. В порошок-с!.. Именно-с!..
Падает, но его вовремя подхватывает Кузьмич.
ПОПОВНА (суетится вокруг). В дом… К нам в дом его надобно свесть… У нас в горнице истоплено, да и чисто… Пусть выспится, сердешный…
Кузьмич с генералом продвигаются в сторону выхода. Но у самого порога генерал вдруг вскидывает голову.
ГЕНЕРАЛ. Николай, друг!.. Сотоварищ разлюбезный!.. Прошу тебя, мон шер, умоляю… При кровохарканьях – только карболовыми растираниями пользуйся… Средство испытанное, я тебе дело говорю-с!.. А ежели горло саднит или простуда какая – нету лучше голландских порошков… Коли тебе крайняя нужда будет – я из Петербурга пришлю…
Поддерживаемый Кузьмичом и поповной, генерал уходит нетвёрдой походкой. Капитан остаётся в комнате один. Занятый своими мыслями, он нервно шагает по избе, то и дело натыкаясь на стол, на лавки… То он подходит к висящему на стене предмету, то останавливается у печки и вносит поправки в нарисованный им план турецкой кампании.
БАНПАРТОВ. Вот и всё… Всё, да!.. При трёх государях служил капитан Банпартов, три кампании прошёл… Ран и увечий – не счесть… Опытности и умения не занимать – без аллегориев… А вот ишь как… Такое дело затевается, а он не нужен сделался … Как там в артикуле сказано? «Выслужившие порядочный срок и угасшие телесными силами, необходимыми в полноте регулярности полевых фрунтов, удаляются с пенсионом в инвалидные команды…»
(с силой швыряет на пол стакан)
Дьявол! Какое угасание сил?.. Я, ежели надо, ещё прошагаю столько же!.. Что Европа!.. Египет, Персия, Индия – вот где простор для истинного военного театра!.. Дайте мне корпус… Хотя бы дивизию! - и завтра Александрия вместе с Калькуттой падут к стопам российского монарха!.. А они – о телесной немочи… Да я скорее чрез бездельное сидение на сём острову угасну, чем от походов многотрудных!.. С ума сойду чрез ревизские премудрости, чем от картечного свиста!..
(сжимая кулаки)
Губит меня сей остров… Губит и душит… Остатние силы высасывает… Сколь мне ещё осталось? Год? Два?.. А какая пропасть не свершённого!.. Порвать бы эти путы, да туда – где барабанная дробь снова зовёт бежать на ретрашементы неприятельские, шагать в дождь ли, пургу по сорока вёрст в сутки, питаясь тем, что по пути добыто… И жить при этом, вдыхать полной грудью!.. Не прозябать, умирая тихо, безвестно…
Берёт табакерку, чтобы понюхать табаку. Но, открыв крышку, забывает о нём.
БАНПАРТОВ. Улыбаешься, недостижимая моя Жозефина?.. Ну и смейся, тебе всё позволительно!.. Да и грех такую оказию упустить - не подшутить над инвалидным капитаном, принуждённым делить дерзкие мысли свои со старым сержантом да с табакеркою…
(вглядывается в портрет)
Нет, нет… Ты не по злобе чувств так улыбаешься… Тут иное… Ты знаешь что-то, знаешь и не желаешь открыться мне… Но и я кое-что ведаю, да – без аллегориев… Знаю, что настанет час, и я всё одно уплыву с сего холодного и неприветливого клочка суши… Куда? Того пока не ведаю… Зачем? Тот же ответ… Может для того, чтобы сыскать, наконец, тебя, недостижимая Жозефина моя?.. И коли найду – тогда берегись! Никуда боле от себя не отпущу!..
(задумывается)
Вот только… Только дай свершить эту кампанию… Клянусь, она будет последней!.. Я столько о ней думал минувшие месяцы… Гляди же!..
Капитан подбегает к занавешенному предмету и рывком сдёргивает закрывавшую его ткань. Мы видим карту, где скрупулёзно обозначен план военных действий.
БАНПАРТОВ. Главные силы я расположу вот тут. Да, здесь самая наивыгодная позиция: речная пойма, ровная местность для манёвра… Малую армию числом в две-три дивизии с артиллерией отряжаю сюда – теснить главное войско неприятеля с фрунта… Сам же с основными силами наступаю тут, с левого крыла… Гвардейскую кавалерию вкупе с кирасирами бросаю чрез мост на противный берег. От стремительности сего манёвра зависит, сумеем ли мы захватить вражеский артиллерийский парк… Далее всё просто, пред армией открывается наикратчайший путь к побережью… Бью сюда, потом – сюда…
Пока капитан чертит на карте дополнительные стрелы, позади его на большом экране возникают кадры. Это какой-то полуслучайный набор батальных сцен: бегут солдаты, стреляют пушки, кричат раненые, плачут дети… Что там, на экране? Бородинское сражение? Взятие Александрии? Московский пожар? Ватерлоо?.. Нарастает шум: канонада, треск выстрелов, ржание коней, звуки горна…
Наконец, и увлечённый театром предстоящей войны капитан замечает происходящее. Он выпрямляется, расправляет плечи и внимательно всматривается в кадры несуществующей хроники. Кого-то напоминает эта фигура многозначительного мрачного молчания… Кого? Во всяком случае – не капитана инвалидной команды Николая Банпартова.
Сколько времени это длится? Год?.. Жизнь?.. Ночь?.. Постепенно экранная баталия сходит на нет. Изображение расплывается, путается, звук обрывается. Время для капитана снова остановилось… И вот уже мы видим его не в горделивой позе вождя, а сгорбленно сидящим у печки и подбрасывающим в огонь поленья старым больным ветераном. На столе за его спиной несколько опустошённых бутылок…
В комнату входит Кузьмич.
КУЗЬМИЧ. Разрешите взойти, ваше благородие? Ох, и зябко ж на дворе, мочи нет…
БАНПАРТОВ (бесцветным голосом). Зябко, говоришь?.. А ветер что?.. Стих ветер?..
КУЗЬМИЧ. Ветру как не бывало, Николай Карлыч… Вода – ну чистое зеркало!.. Капля не ворохнётся, лишь рыбёшка какая мелкая иной раз взыграет хвостом… Чудно…
БАНПАРТОВ. Что чудно, Кузьмич?..
КУЗЬМИЧ. Да всё чудно, ваше благородие… Намедни ещё форменная буря ревела, а ныне вся натура словно заново родилась… Тихо, аки в раю… Давеча только егосятство нам про анисовые капли толковали да анекдоты рассказывали, а теперь – словно и не бывало никого… Надолго только ли?..
БАНПАРТОВ. Возьми терпение, Кузьмич… Генерал проспится – снова рапортованием займёмся. Такой содом настанет!..
КУЗЬМИЧ. Бог с вами, Николай Карлыч!.. Егосятство-то уж час тому, как отбыть изволили… Я мнил, вам известно…
БАНПАРТОВ (встаёт с поленом в руке). Как так отбыл?.. Куда отбыл?.. Когда?..
КУЗЬМИЧ. Говорю, час уж с четвертью… Баркас, как и велено было, я ещё ввечеру приготовил, грамотки ваши сургучом опечатал и чин по чину егосятству утром передал…
БАНПАРТОВ. Чёрт, какая непочтительность вышла!.. Вообразит ещё, что я намеренно оказал небрежение… Обо мне он не справлялся?
КУЗЬМИЧ. Никак нет… Спешили они шибко… Так спешили, что салоп с капором на пристани впопыхах оставили…
БАНПАРТОВ. Что за чепуха?.. Какая нужда генералу в женском салопе?..
КУЗЬМИЧ. Так это ж, ваше благородие, не генеральский салоп-то…
Капитан долго смотрит на Кузьмича, не в силах осознать услышанное.
КУЗЬМИЧ (пряча глаза). Поповская-то дочка того… С генералом уехала… Уж не знаю, с ведома ли родительского, только ни свет ни заря дали команду егосятство, покидали солдаты ихние вещи в баркас – и только их и видали!.. Вот как оно ныне, Николай Карлыч…
(вздыхает)
Капитан долго сосредоточенно молчит. Он что-то обдумывает… Да, он уже решил.
БАНПАРТОВ. Скажи-ка, Кузьмич, а цел ли твой старый барабан?
КУЗЬМИЧ (не без удивления). Так точно, ваше благородие… На чердаке висит целёхонький, коли мышь его не погрыз…
БАНПАРТОВ. А как генерал-марш бить, не забыл ещё?
КУЗЬМИЧ. Годов семь, как не пробовал… Но руки вспомнят, ваше благородие…
БАНПАРТОВ. Отлично… Отлично, сержант! Видишь, как всё само собой разрешилось… Отлично – без аллегориев!..
КУЗЬМИЧ. Да что вы такое удумали, Николай Карлыч?..
БАНПАРТОВ. А то и удумал, Кузьмич… Хромай ни минуты не медля за своим барабаном, бей общий сбор и генерал-марш! Вахмистр Соловейко на плацу пусть команду строит… К моему приходу чтоб выдал людям все имеющиеся в цейхгаузе ружья, тесаки и ранцы с порционом сухарей… Стой! Самое главное забыл… Бюллетень-то кто подготовит?.. Садись, пиши…
Озадаченный Кузьмич берёт бумагу и перо, садится за стол. Капитан диктует.
БАНПАРТОВ. Пиши: «Солдаты, товарищи и дети мои! Сегодня решилась судьба наша. Как есть мы люди военные и присягой обязанные, наиглавнейший долг наш – быть в первых колоннах действующей супротив неприятеля армии. А посему, гарнизонной команде в числе двадцати шести инвалидов надлежит нынче же отплыть для пополнения изготовленной к новой кампании армии. Солдаты, семейные сродники мои! Я поведу вас в обильные долины, где вы не станете терпеть нужды ни в провианте, ни в славе воинской, коей предстоит покрыть вас неистребимой позолотой памяти грядущих потомков! Орлы государевы! Расправьте же крыла свои и устремитесь вперёд, навстречу солнцу нашей вящей гордости!»
КУЗЬМИЧ. Всё?
БАНПАРТОВ. Всё.
КУЗЬМИЧ. А подпись?.. Отставной капитан от инфатерии Николай Банпартов?
БАНПАРТОВ. К чему эти длинности?.. Две литеры поставь: Н и Б. Сего предостаточно…
КУЗЬМИЧ. Так точно, ваше благородие, куда более... Разрешите идти?
БАНПАРТОВ. Ступай… А следом, пожалуй, и я отправлюсь… Мало времени у нас, Кузьмич, адски мало…
Оставшись один, капитан берёт в руки табакерку, внимательно вглядывается в портрет. Затем решительно захлопывает крышку, засовывает табакерку в карман сюртука и быстрым шагом выходит из избы.
За сценой слышны звуки военных сборов: бьёт барабан, раздаётся топот солдатских сапог, подаются какие-то команды, бряцает оружие… Эти звуки вскоре сменяются плеском вёсел.
В комнате появляется кухарка. В руке у неё ведро с известью.
КУХАРКА. Батюшки светы! Срам-то, срам какой!.. Натоптали, накидали – чисто поросята. А ещё благородия! Тьфу!.. И печку опять опосля капитана белить… В который уж раз?..
(принимается белить печку. В перерывах – прислушивается к звукам с берега)
Ишь, в барабан-то как крепко ударяют – аж в ушах закладывает… Это, небось, Кузьмич старается – первый в команде затейник. Даром, что хромый… Нет, в тот раз потише было… Без барабанного бою тогда в поход отряжались… А ныне глянь чё вытворяют!.. Эко забористо: «Дирекция направо! Попарно – шагом арш!..» Не иначе комендант, его голос… Лишнего не скажу, человек он смирный, да вот иной раз вожжа под хвост залетит… Ничего, пущай… Погуляют солдатики, а потом снова шёлковые сделаются… Известное дело, разве русскому человеку на одном месте без дела долго можно быть?.. Вот оттого-то и сумасбродничают…
(замечает карту военных действий)
А листки-то свои военные оставили… Будет чем печку растопить…
(срывает и мнёт карту)
Нет, для русского человека унылая жизнь – яко тьма кромешная. Ни радости в ней, ни удальства – хоть волком вой…
(снова прислушивается)
А теперь песню завели… Это Болотов-сержант затягивает, он на весь остров песельник изрядный… Вона, шельмы, как кругло выводят, ажно под микитками зачесалось… Одно слово – служивые…
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете