В предыдущих тринадцати экскурсах мы говорили о шаманской болезни, которую Юнг подхватил, работая над книгой «Метаморфозы и символы либидо». Мало-помалу дошло до того, что аналитик почуял, что сходит с ума, попытался найти в своем прошлом причину утраты равновесия, но не преуспел в этом и решил просто наблюдать за тем, что с ним происходит. «Таким образом, я намеренно предоставил свободу бессознательным импульсам». И первое, к чему они его подтолкнули, было строительство деревни из камешков, которые доктор находил у озера. Затем возник поток видений, описанных в «Красной книге», и увенчавшийся посвящением в шаманы.
Теперь посмотрим, что было дальше. Воздействия бессознательного продолжались, но приняли иную форму. В частности, Юнг стал рисовать мандалы. В «Воспоминаниях» он сообщает: «Первую мандалу я изобразил в 1916, после того как написал «Семь наставлений»; смысл ее тогда остался неясен». Скорее всего имеется в виду тот рисунок, который мы анализировали в экскурсе «Врата богов». Со временем рисование мандал стало постоянным занятием Юнга. В «Красной книге» опубликована, например, серия, нарисованная в 1917 году. А в 1918 — 1919 годах (будучи на военной службе) он вообще чертил мандалы постоянно. «Каждое утро я рисовал в записной книжке маленький кружок — мандалу, которая в тот момент отражала некое мое внутреннее состояние. Эти рисунки демонстрировали мне, что происходило с моей психикой изо дня в день».
Слово «мандала» в переводе с санскрита означает «круг», «магический круг». Типичная мандала — это центрированная фигура, в которой тем или иным способом сочетаются круг и квадрат (в любых его кратностях). Возможны, впрочем, и треугольники, и гексаграммы, и пентаграммы. Юнг рисовал мандалы потому, что у него была в то время такая потребность, а зачем — он не знал. «Лишь со временем я понял, чем же на самом деле является мандала: это самодостаточность, внутренняя целостность, что стремится к гармонии и не терпит самообмана». И дальше: «Мои мандалы были криптограммами, они объясняли состояние моей души и каждый день принимали новую форму. В них я видел себя, то есть все мое существо в его становлении». Ему представлялось, что он и его внутренний мир — монада бесконечного мира. «И мандала составляет эту монаду, микрокосм моей души».
В сущности это означает, что взаимоотношения Юнга с бессознательным приняли новую форму, графическую. То, что раньше являлось в виде Ильи, Саломеи, Филемона и прочих образов, стало теперь проявляться более абстрактно, в виде линий, группирующихся вокруг центра, который Юнг идентифицировал как Самость (центр личности, в отличие от «я» — центра сознания). Рисование мандал стало для него (и его пациентов) чем-то вроде магической терапии и одновременно — методом ориентирования: человек как бы снимал показания с состояния своей психики и таким образом изо дня в день мог отслеживать поток внутренних перемен.
Вообще-то, мандалу не обязательно рисовать, ее можно, например, сплясать или увидеть во сне. В принципе, ее можно обнаружить в результатах любых человеческих дел. И соответственно, можно проследить ее развитие во времени, что и будет отражением потока бессознательного. Давайте проследим развитие мандалы на примере строительства дома.
В 1922 году Юнг купил участок земли, принадлежавшей прежде монастырю св. Галла, возле деревушки Боллинген на берегу Цюрихского озера. Он хотел иметь что-то вроде убежища (и именно у воды), место уединения, в котором бы он чувствовал себя в безопасности. Но каким оно должно быть? Поначалу доктор собирался сделать «лишь какую-нибудь одноэтажную времянку, круглую, с очагом посередине и кроватями вдоль стен, — эдакое примитивное жилище… что-то вроде африканской хижины, в центре которой, обложенный камнями, горит огонь, и это — семейный очаг, средоточие всего, что происходит в доме». Такие жилища «воплощают идею общности, некоего целого — семьи». В этом очаге, расположенном в центре, нетрудно узнать центр мандалы. Но «враставшая в землю хижина» — только первоначальная задумка. Потом Юнг все же решил построить что-то более основательное и своими собственными руками возвел круглую двухэтажную башню. Это уже мандала, воплощенная в камне.
Она была закончена в 1923 году, спустя два месяца после смерти матери Юнга (9 января). «Башня сразу стала для меня местом зрелости, материнским лоном, где я мог сделаться тем, чем я был, есть и буду. Она давала мне ощущение, будто я переродился в камне (курсив мой — О.Д.), являлась олицетворением моих предчувствий, моей индивидуации». Об индивидуации мы говорили (например, здесь) и еще поговорим, а сейчас надо отметить, что Юнг полагал, что при помощи башни он «как бы утверждался в самом себе». И этот процесс растянулся на долгие годы.
Едва Башня была построена, начались странные вещи, которые произвели на строителя столь сильное впечатление, что он даже в старости говорит о них с трепетом: «Это случилось в Боллингене как раз тогда, когда была построена первая Башня, зимой 1923 — 1924 года… Я жил один, может, неделю, может, больше. Вокруг стояла поразительная тишина, прежде я никогда не ощущал ее так сильно». Раз вечером он сидел у огня, грел чайник. «Вода начала кипеть, и чайник запел. Он звучал как многоголосый хор, как какой-нибудь струнный инструмент или как целый оркестр». Более того: «Это было так, будто один оркестр находился в Башне, а другой — снаружи. Сначала вступал один, потом другой, словно они отвечали друг другу».
То есть кто-то снаружи отвечает необычным звукам внутри, издаваемым чайником. Да чайником ли? Чайник лишь инструмент, который использует некая сила внутри мандалы (башни) для того, чтобы перекликаться с силою за стеной. Это архетипично. Схожие нуминозные явления описаны тысячи раз. Перечтите хотя бы «Жизнь» Бенвенуто Челлини, вызывавшего мертвецов в Кулизее, или «Вия», где философ Хома Брут, очертив себя магическим кругом (это, кстати, тоже мандала) накликает через мертвую панночку целое полчище разнообразных духов. Вот так и Юнг.
А «ранней весной 1924 года» он испытал в Боллингене нечто еще более поразительное: «Ночью меня разбудил звук приглушенных шагов, будто кто-то ходил вокруг Башни. Издалека доносилась музыка, она звучала все ближе и ближе, наконец послышались голоса, чьи-то речи и смех. Кто может там ходить? Что происходит? Вдоль озера тянулась только одна маленькая тропинка, и по ней едва ли кто-нибудь стал бы ходить! Размышляя таким образом, я окончательно проснулся и, подойдя к окну, открыл ставни — все было тихо. Я никого не увидел и ничего не услышал — ни ветра, ничего». Но Юнг был уверен, что все это ему не пригрезилось. Странно! Он снова лег, уснул... «И все началось сначала — шаги, голоса, смех и музыка. В тот же момент передо мной возникли сотни темных фигур». Они заполонили пространство перед башней, смеялись, пели, играли на гармониках. Реакция Юнга: «Черт знает что такое! Я думал — это сон, а это на самом деле, и это уж слишком!» Тут он проснулся: ночь, тишь, Луна… И мысль: «Может, здесь были привидения!»
«Никогда больше я не испытывал ничего подобного и не видел таких снов», — признается он в «Воспоминаниях» и сообщает, что впоследствии вычитал в одной хронике похожую историю, приключившуюся с неким человеком на горе Пилат в Альпах. Когда тот наутро спросил у пастуха, что это было? — ответ был: наверное, неприкаянные души, Вотаново войско.
Гора Пилат известна своими привидениями. Говорят, германский бог Вотан и поныне свершает там свои требы. Это очень похоже на правду. В России я посетил сотни таких мест силы (и описал 111 из них). Могу засвидетельствовать: там почти всюду блазнит. Приходилось мне также бывать в местах силы Италии и Палестины. Боги там иного характера, нежели наши, но ощущения схожие. И устройство мест силы везде одинаково. Наметанный глаз сразу видит центр, из которого фонтанирует сила, и особую структуру пространства вокруг, проявляющуюся в ландшафте и архитектуре. Я как-то уже говорил, что по-гречески место силы называется «теменос», что буквально переводится как «отрезок» и означает особо выделенный участок, посвященный богам. Юнг не знал термина «место силы», но слово «теменос» употреблял, понимая под ним особую область в пространстве психики, которую (область) можно увидеть на мандалах.
Мы к этому скоро вернемся. А сейчас посмотрим, что за сила куролесила за стеной башни. В «Воспоминаниях» сказано, что когда еще только началось строительство, старшая дочь Юнга сказала: «Как можно здесь строить? Здесь же трупы!» Юнг подумал: «Ерунда». Но когда в 1927 году стал делать к башне пристройку, на двухметровой глубине обнаружились человеческие кости. Это были, как оказалось, останки погибшего здесь наполеоновского солдата. Дочь сразу почуяла мертвеца («эту способность она унаследовала от моей бабушки по материнской линии»). Да и сам Юнг, конечно, нечто почуял (хотя поначалу не понял, что именно), ведь не случайно же он выбрал участок с неприкаянным мертвяком.
Доктора тянуло к мертвым. Достаточно вспомнить его детские грезы, его интерес к некромантии, диссертацию, основанную на спиритическом опыте его кузины, странствия по Стране мертвых, описанные в «Красной книге». Тут нет никакой особенной некрофилии, просто он был сориентирован на потустороннее. Мертвые влекли его, духи шептали: давай, Карл! Для него все это было обыденной реальностью, повседневным опытом (другое дело — как его объяснять). О своих весенних видениях в башне он говорит: «Подобные сны, в противоположность обычным, говорят о намерении бессознательного передать спящему ощущение абсолютной реальности происходящего, причем при повторении это ощущение усиливается. Источником может быть, с одной стороны, физическое потрясение, с другой — архетипические образы». Вот «архетипические образы» и понуждали его к действию.
Однако — к какому? Кажется, Юнг так и не связал те весенние шалости духов с тем, что произошло в дальнейшем. А связь есть: «Башня стала для меня своего рода материнским лоном. Но постепенно мне стало казаться, что ей чего-то не хватает, — какой-то завершенности, что ли. В 1927 году я пристроил к дому еще одну башенку». Тогда и нашел кости. По смыслу эта ситуация аналогична той, что описана в романе Стивенсона «Остров сокровищ». В этом тексте об инициации рассказывается, как на одном из последних этапов поиска сокровища (Самости) пираты, ведущие с собой героя-рассказчика («я») на веревке (одержимость бессознательным), находят скелет своего бывшего товарища, из которого капитан Флинт, когда прятал клад, сделал стрелку, указывающую направление к сокровищам. Наполеоновский солдат оказался чем-то вроде такой стрелки в играх духов, направлявших аналитика к Самости.
Интуитивно ориентируясь на мертвяка, Юнг сделал пристройку (выпустил щупальце) в сторону, предуказанную гением места. Но этим не ограничился: «Со временем чувство беспокойства вновь овладело мной. В таком виде постройка по-прежнему казалась мне слишком примитивной, и в 1931 году я из башенки сделал настоящую Башню». В ней было особое пространство, предназначенное уже только для самого Юнга. Туда никто не мог входить без его разрешения. Ключ он всегда держал при себе. Расписал ее стены изображениями Филемона и прочих персонажей своих прежних видений. «Это было место духовного сосредоточения».
Итак, поучилось две башни, связанные переходом. Одна из них была «материнским лоном», а во второй было «место духовного сосредоточения», связанное с Филемоном. Но аналитик и тут не остановился. В 1935 году у него «появилось желание заиметь клочок собственной земли, обладать каким-то естественным пространством под открытым небом». И он пристроил к дому с двумя башнями огороженный двор и лоджию на берегу. Получился буквально теменос. Отмечу заранее: каменная мандала Юнга вырастала ровно по тем законам, которые он впоследствии сформулирует в «Исследовании процесса индивидуации», «Психологии и алхимии» и других текстах о Самости и мандале.
Но и это еще не все. Когда в 1955 году умерла жена, Юнг «ощутил некую внутреннюю потребность сделаться тем, кто я есть, стать самим собой». В архитектуре это выразилось так: «Я неожиданно осознал, что срединная часть, такая маленькая и незаметная между двумя башнями, выражает меня самого, мое «я». Тогда я пристроил еще один этаж. Прежде я не решался на такое — это казалось мне непозволительной самонадеянностью. На самом деле здесь проявилось превосходящее сознание своего Эго, достигаемое лишь с возрастом».
Вообще-то речь здесь о Самости, поскольку во внешнем процессе строительства Башни отразился внутренний процесс индивидуации. Имея это в виду, взглянем еще раз на то, как разворачивалось строительство. Изначально Юнг задумывал дом как примитивную хижину, нечто воплощающее «идею общности, некоего целого — семьи». И называл его «материнским лоном». Это вроде бы прямо указывает на архетипы коллективного бессознательного. Однако сама по себе эта идея имеет мало общего с бессознательным. Ибо это — просто расхожая философия «назад к природе» в духе Руссо. В начале ХХ века она вновь вошла в моду. Люди опрощались, сексуально раскрепощались (вспомнить хоть Отто Гросса), справляли языческие обряды, увлекались восточной мистикой… Юнг тоже отдал дань этой моде. Он так никогда и не допустил в свою Башню ни электричества, ни телефона, ни ватерклозета и очень гордился тем, что человек былых веков не нашел бы в ней ничего для себя незнакомого, кроме разве что керосина и спичек.
Но Юнг отнюдь не считал все это панацеей от бед цивилизации. Он как раз нередко говорил, что попытки западного человека играть в первобытность — суть бегство от реальных задач, а копирование восточных практик — путь к потере собственных духовных основ. Стратегия Юнга предполагала не имитацию внешних форм, в которые выливалось бессознательное в разные века у разных народов, но — создание условий для свободного проявления бессознательного. В первом случае бессознательному пытаются навязать предрассудки сознания (первобытного, восточного или какого-то еще), а во втором — дают развернуться, как оно само того хочет. Положим, Юнг и действительно начал строить свою келью, исходя из каких-то предвзятых идей (кстати, и от них в том числе он должен был очищаться, если вспомнить то, чему учил Филемон), но поскольку доктор имел большой опыт в обращении с бессознательным и доверял ему, то и строил свой дом в соответствии с тем, что оно подсказывало изнутри (и снаружи тоже, однако).
Так вот, возведя первую башню, Юнг поместил себя (свое «я») в центр мандалы материнского лона, а дальше — выбирался оттуда. Пристройка символизирует порыв вовне, рождение заново, поиск иного. Если в первой башне еще можно увидеть предвзятую идею, то при строительстве второй уже ничего подобного нет, она — буквально ответ на вызов духов. Отсюда и некоторые недоразумения. Например, Юнг считал, что вторая башня предназначена только для него самого. При этом внутри нее на стене нарисовал Филемона, а над входом написал: «Филемонова святыня — Фаустово раскаяние». Но вот интересно: сперва эта надпись располагалась у въезда в Башню, а потом строительство повернулось так, что надпись оказалась замурована. И Юнгу пришлось перенести ее на вторую башню. Хитрое бессознательное всегда найдет способ точно выразить истину. Которая в данном случае состоит в том, что вторая башня — дом для Филемона. Строитель («я», фаустовский человек) может сколько угодно воображать, что она — для него самого. Но выходит, что нет, не для него, а для мага (колдуна, мана-личности).
В прошлый раз я цитировал книгу «Отношения между «я» и бессознательным» (1928), где Юнг говорит, что отождествление с архетипом колдуна ни к чему хорошему не ведет, что надо отступить, чтобы не подвергаться инфляции. И он отступил — в переход между двумя башнями (что и осознал после смерти жены), оказался как бы вне обеих. Но что это значит? Смотрим: в плане дом Юнга представляет собой два круга, соединенные переходом. Это очень похоже на те круги, которые мой хакасский друг Аполлон рисовал, объясняя природу пограничных и парадоксальных точек.
Я приводил эти схемы, когда толковал речения Филемона об Абраксасе, и объяснял, что они иллюстрируют взаимодействие любых пар противоположностей: мужского и женского, света и тьмы, внешнего и внутреннего… В том числе и — сознания и бессознательного. Взаимодействие может быть двух типов. Во-первых, обычное пограничное взаимодействие, когда точка соприкосновения Х принадлежит обеим граничащим сферам (рис. 1). И, во-вторых, парадоксальное взаимодействие, когда точка Х принадлежит каждой из сфер и одновременно не принадлежит ни одной из них, поскольку принадлежит общей, надстроенной над обеими сферами системе, объединяющей противоположности (рис. 2). Таково парадоксальное устройство Абраксаса, Бога над Богом и Дьяволом. Но таково же и парадоксальное и устройство Самости. Как мы помним, Самости достается энергия мана, когда «я» перестает отождествляться с архетипом Колдуна. В книге «Отношения между «я» и бессознательным» Юнг сформулировал парадокс Самости так: «Мана должно доставаться чему-то, что и сознательно, и бессознательно или ни сознательно, ни бессознательно».
В Боллингенской каменной мандале противоположности воплотились в виде двух башен, соединенных переходом, над которым после 1955 года был надстроен еще один этаж. Первоначальный переход, который строитель называет своим «я» (центр сознания), соответствует на нашей схеме (рис. 1) простой пограничной точке, соединяющей две сферы. А то, что было надстроено после смерти Эммы Юнг, — есть парадоксальная смысловая конструкция (рис. 2), соответствующая Самости (центр личности), в которой соединяются противоположности сознания и бессознательного. Напомню в этой связи, что как раз в год смерти жены Юнг выпустил книгу «Mysterium Coniunctionis. Исследование в области разделения и синтеза психических противоположностей в алхимии», где индивидуация трактуется как парадоксальный процесс конъюнкции противоположностей на пути достижения Самости. Эта книга стала не только итогом его исследований бессознательного, но и итогом всей его жизни.
А итожа историю своего домостроительства, он говорит: «Я строил дом по частям, следуя всегда лишь требованиям момента и не задумываясь о внутренней взаимозависимости того, что строится. Можно сказать, что я строил как бы во сне. Только потом, взглянув на то, что получилось, я увидел некий образ, преисполненный смысла: символ душевной целостности».
Мы тоже видим, что этот дом — символ целостности, мандала. И читая «Воспоминания», понимаем, что он рос в соответствии с внутренним процессом индивидуации, который переживал его строитель. Однако многое пока остается неясно. Например, что значит побег, отделяющийся от первоначальной мандалы? Почему образуется две мандалы, которые затем объединяются оградой теменоса и дают побег парадоксальной надстройки? В какой степени это все сознательно или бессознательно? Некоторый свет на это может пролить сон, который Юнг увидел перед тем, как начал делать пристройку к первой башне. Сам он утверждает, что в этом сне подтвердились его «идеи о центре и замкнутом, самодостаточном развитии». В следующий раз будем смотреть этот сон. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ
КАРТА МЕСТ СИЛЫ ОЛЕГА ДАВЫДОВА – ЗДЕСЬ. АРХИВ МЕСТ СИЛЫ – ЗДЕСЬ.
Рибху Гита. Сокровенное Учение Шивы
Великое индийское священное Писание в переводе Глеба Давыдова. Это эквиритмический перевод, т.е. перевод с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала, а потому он читается легко и действует мгновенно. В «Рибху Гите» содержится вся суть шиваизма. Бескомпромиссно, просто и прямо указывая на Истину, на Единство всего сущего, Рибху уничтожает заблуждения и «духовное эго». Это любимое Писание великого мудреца Раманы Махарши и один из важнейших адвайтических текстов.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Мы издаем "Места Силы / Шаманские экскурсы" Олега Давыдова в виде шеститомного издания, доступного в виде бумажных и электронных книг! Уже вышли в свет Первый, Второй, Третий, Четвертый и Пятый тома. Они доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Пять Гимнов Аруначале: Стихийная Гита Раманы
В книжных магазинах интернета появилась новая книга, переведенная главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это книга поэм великого мудреца 20-го столетия Раманы Махарши. Рамана написал очень мало. Всего несколько стихотворений и поэм. Однако в них содержится мудрость всей Веданты в ее практическом аспекте. Об этом, а также об особенностях этого нового перевода стихотворного наследия Раманы Глеб Давыдов рассказал в предисловии к книге, которое мы публикуем в Блоге Перемен.
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете