НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

В первый мой вечер в студенческом общежитии я сидел на подоконнике у раскрытого окна на шестом этаже и пытался прочесть пьесу Чехова “Вишнёвый сад”. В комнате я жил пока один. На второй кровати лежал голый матрас с огромным округлым бурым пятном на нём.

Где-то за спиной, с невидимой мне стороны здания, солнце ложилось за дома и пускало ото всего длинные синеватые тени. Внизу мерцал маленький грязненький пруд, и на травяных откосах вокруг него лежало и двигалось множество крошечных раздетых людей. Маленькие, но звучные их голоса летели сквозь вечерний воздух к моему окну. Шестой этаж был расположен необычно высоко над землёй, потому что всё здание, как на котурнах, стояло на огромных бетонных столбах. С голосами купающихся, в которых нельзя было разобрать ни одного слова, долетали до меня, казалось, и запахи травы и прудовой воды. Я поглядывал на этих уменьшенных расстоянием белокожих людей с презрением южанина, выросшего на берегу огромной реки. Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Утром я проснулся в совершенно пустой, без всякой мебели и без занавесок, комнате, покрытой повсеместно пылью, как мохом. Спал я как убитый, несмотря на липкую жару, нисколько не ослабевшую ночью, и, открыв глаза и обнаружив себя на матрасе, брошенном на пол, улыбнулся довольной улыбкой, несмотря на то, что во рту у меня было гадостно от вчерашней водки и от дыма плохих сигарет, которые беспрестанно курил отец.

В то время я вёл подсчёт своим путешествиям и ночёвкам в новых, незнакомых местах (словно военный лётчик — сбитым вражеским самолётам) и теперь, в чужом городе и чужой квартире, с удовлетворением почувствовал себя ещё немного опытнее и немного взрослее.

По дороге в туалет я столкнулся с какой-то очень дурно пахнувшей личностью мужского пола, посторонившейся робко, но, как мне показалось, с затаённой враждебностью.

“Москвичи проклятые! — подумал я. — Вот мы вам вольём немного свежей крови”.

Когда мы с отцом сели пить чай, я заметил, что бутылка водки, в которой ночью оставалась ещё почти треть, пуста, а от отца пахнет свежим алкоголем.

Отец ничего не ел. Он быстро выпил чашку чая и стал собираться на работу.

— Намазывай бутерброды, — советовал он мне, завязывая перед зеркалом галстук на рубашке довольно сносной чистоты.

“Как яблочко, румян, одет весьма беспечно, не то чтоб очень пьян, а весел бесконечно”, — напевал он, затягивая узел и похлопывая себя по бритым щекам наодеколоненной рукой. Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

— А ты здорово пьёшь! — сказал отец, когда мы опрокинули за встречу по полстакана водки.

“Хули нам, красивым бабам!” — чуть было не сказал я, но воздержался.

Комната, в которой мы находились, была такой комнатой, каких я ещё никогда не видел.

Везде была грязь, и везде были книги.

В углу, у распахнутой балконной двери, в которую дышала раскалившаяся, каменно-бензиновая московская ночь, стоял платяной шкаф, старый, жёлтый и облупленный. На нём до потолка громоздились неровные кипы книг. Слева от шкафа, вдоль стены, книги с разноцветными корешками были просто сложены в высокие, мне по грудь, штабеля. Со штабелей этих свисали мятые рубашки, придавленные сверху кипой журналов “Новый мир”. Вдоль другой стены стоял холодильник, заваленный сверху книгами, и пыльный диван, покрытый несвежей сбитой простынью. В изголовье, согнутая пополам, как автомобильное сиденье, лежала подушка в невероятно грязной наволочке — отец, по-видимому, читал, когда я позвонил в дверь. У дивана валялись окурки, двадцать первый том собрания сочинений Л. Толстого и несколько пар задубевших носков. За спинкой дивана стояли пустые бутылки. Разогретое, как в духовке, пахло всё это ужасно. Повсюду перебегали тараканы. Мне даже показалось, что насекомые, подобно обычным домашним животным, обнюхивают меня, как незнакомца, к которому следует привыкнуть. Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Как только мать уступила, я вылетел в Москву, хотя разумнее было ехать на поезде. Но и самолёт, казалось мне, летел слишком медленно.

Во Внуково приземлились уже в густых сумерках. Отец меня не встречал, но у меня был его адрес.

Было воскресенье. Стояла страшная жара. Вокруг Москвы горели торфяники. Об этом мне сообщил таксист по дороге к Смоленской набережной.

Поднявшись в лифте на седьмой этаж, я разыскал нужную мне квартиру и на изуродованной взломами, переделками и перекрашиваниями двери увидел свою фамилию. Это было неожиданно и странно, и я не сразу позвонил.

На двери было выцарапано: “Ширяев — 2р.”.

“Ширяев — это я, — прозвучало внутри меня. — А вот кто ты такой?”

Я не видел отца пятнадцать лет, то есть, по сути, не видел его никогда. У нас, конечно же, хранились фотокарточки, на которых улыбался молодой человек, несомненно, любивший фотографироваться. На одной из них этот молодой мужчина сидел в плавках на какой-то скале, и было видно, какое подтянутое и ловкое у него тело. Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Окончив в Киеве специализированную школу, я собрался поступать в Московский университет на факультет романо-германской филологии.

Моя мать, умная, очень практичная и крайне властная женщина, не одобряла моего выбора. “У нас в роду все имели нормальные профессии! — говорила она, положив тяжёлую свою руку на стол и хмуря брови. — Военные или инженеры. Чем ты будешь заниматься, окончив эту филологию?”

— Я буду переводчиком, — отвечал я.

— Ты будешь вылизывать чужие тарелки, — говорила она.

Мать работала заведующей крупной торговой базой, и в Киеве, своём родном городе, могла устроить меня куда угодно.

— Почему не в Киеве? — спрашивала она.

— Потому что с тобой я не стану человеком, — отвечал я, приводя её в бешенство.

Мать имела буйный характер, унаследованный от моего деда, сбитого грузовиком. Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Отец не был трусом, но и не относился, конечно, к тому разряду людей, которые любой жизненный вызов встречают грудь в грудь.

Он именно уклонялся — от принятия важных решений, от борьбы и сопротивления обстоятельствам, а кроме этого, по возможности, — и от всяких сильных впечатлений и переживаний.

Так, подобно боксёру, уходящему от сильного удара в голову, он уклонился от моей матери. Они расстались, когда мне было два года, и с этих пор отца мне заменял дядя Саша: дядя раненый, дядя, приезжающий в отпуск, и позже — дядя, вышедший в отставку и умирающий. Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Что может быть опаснее, чем нарваться на собственную смерть?
Б. Виан

Кто в силах рассчитать, сколько раз какое-нибудь событие может эхом отразиться в жизни человека?
Ш. Бодлер

1

Принято считать, что люди умирают в основном как бы двумя видами смертей — смертью естественной (или, как её ещё называют, “своей”) и насильственной, или обусловленной каким-либо злым роком, которая считается неестественной и “не своей”. “Нет, своей смертью он не умрёт!” — говорят в таких случаях.

Естественная смерть — это старение и медленное угасание, не связанное с внезапными скоротечными тяжёлыми болезнями. Все остальные виды смертей — смерти неестественные и не свои.

Станем на эту точку зрения и не будем говорить о её главном изъяне — попытке классифицировать тайну, что в принципе невозможно.

Но даже допустив возможность подобной классификации, мы, то есть я, — я думаю, что эта классификация верна только в применении к женщинам.

У мужчин она несколько сложнее.

Каждый мужчина носит в себе как бы взрыватель.

Эти взрыватели настроены на определённое стечение обстоятельств, на какие-то смутные изменения в жизни и неизвестно, на что ещё. У каждого — своя, очень узкая, волна подстройки.

Даже в самые благополучные времена тут и там раздаются хлопки и мощные разрывы, убивающие тех, в кого были заложены подобные взрыватели. А стоит жизни в какой-нибудь человеческой популяции пойти наперекосяк — и тогда в этой точке земного шара гремят салюты, фейерверки или даже целые канонады из мужских взрывателей.

Видимым последствием сработавшего взрывателя и видимой причиной смерти может быть что угодно — пуля, инфаркт, удар ножом в подъезде, тяжёлый запой, инсульт, верёвочная петля, депрессивное состояние и автомобильная катастрофа. Всё это выглядит как бы насилием над естественным ходом вещей, но на самом деле такие смерти совершенно естественны для мужчин. И они являются для них “своими”. В том случае, повторяю, если сработал взрыватель, а не произошло какое-то недоразумение свыше. Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

Прежде, чем двинуться дальше и продолжить свой рассказ, я хотел бы извиниться перед читателем.

Дело в том, что Зоя Ивановна, которую так внезапно и так решительно захотел Игорь Кобрин, о чём он и заявил в самых первых строчках настоящего повествования, и которая скорее невольно, чем намеренно, перевернула мою жизнь и жизнь, что более естественно, Кобрина, эта Зоя Ивановна появится вновь на страницах, предлагаемых читателю, ещё довольно нескоро.

У меня не было никакого тайного желания заинтриговать и после этого — обмануть читателя. Нет!

Так сложилось повествование, и я ничего не могу уже изменить в нём.

Путь наш к заявленной роковой Зое Ивановне будет несколько извилист и прихотлив, но по дороге (я твёрдо это обещаю) мы встретим людей не менее интересных и уж во всяком случае не менее забавных, чем Зоя Ивановна. Хотя многим из них и не выпало сыграть такой заметной роли в истории главных героев.

Прихотливость и некоторая сбивчивость повествования объясняются совсем не стремлением выразить себя в какой-либо модной форме. Я не люблю ничего модного.

Объясняются они тем, что жизнь моя в конце концов сложилась так, что писать эти записки я могу только урывками, как из-за отсутствия необходимых условий, так и из-за того, что минуты просветления, ясности мыслей и способности хоть что-нибудь изложить связно и понятно случаются у меня теперь довольно редко. Иногда таких минут приходится ждать пять-шесть дней, а бывает, и дольше.

Ещё я хотел бы предупредить читателя, что всё здесь написанное — написано из любви к алкоголикам, к определённой их части. В любви, как вы знаете, бывают ревность, ссоры, часы охлаждения и другие неприятные вещи. Однако я настаиваю — всё написано именно из такой, упомянутой выше, любви.

Поэтому те, кому подобная любовь кажется противоестественной или просто неинтересной, должны, конечно же, уже сейчас отложить в сторону эту книгу и забыть о ней. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

12

— Что-то у тебя, Гамлет, тут как-то беспонтово, — сказал Кобрин, на секунду оторвав глаза от Елены.

— Ну иди туда, где понтово! — начала закипать Катя.

— А тебя, женщина, никто не спрашивает, — сказал Кобрин.

— Давай-ка ещё выпьем, — сказал я.

Именно сейчас мне не хотелось скандала и тем более драки.

— Кобрин больше не хочет пить, — сказал Игорь о себе в третьем лице. — Кобрин вызывает Ширяева на дуэль!

— На мясорубках? — спросила Елена.

— Вас, Прекрасная Дама, Лена, если не ошибаюсь, тоже не спрашивают.

— Игорь, хватит хамить, — сказал я.

— Пошёл вон! — закричала вдруг Катя.

Кобрин не обратил на неё никакого внимания.

— Мальчики, какой стыд! — пыталась театрально шутить Елена.

— Да, на дуэль, — сказал Кобрин с как бы внезапно ввалившимися и заблестевшими в глубине глазами. — Проверим, чья кровь крепче, — добавил он шёпотом. — Кто кого переторчит, а?

На какое-то мгновение, если мне не изменяет память, я испугался. Ещё сегодня утром у меня были другие планы.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

Лиза, я чувствовал, с любопытством следила за нами.

— Наберём водки, дури, и будем торчать по-честному, до отказа. Кто первый испугается? Торчать на всём… Короче, узнаем, кто круче нарезает. Читать дальше »

НАЧАЛО – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ

У Кобрина был очень тёмный и запутанный характер. Кто он был — герой или позёр, нежный романтик или какой-нибудь всесокрушающий Атилла, человек с высокой внутренней неподкупностью или довольно удачливый приспособленец, умевший договариваться в редакциях? Всего этого уловить я не мог.

Он, например, величайшим из писателей считал Эдгара По. Более того, преклонялся перед ним.

Но достаточно было прочесть одну только страницу какого-нибудь из кобринских рассказов, написанных ясным, простым, скупым на слова, языком, а затем страницу из Эдгара По, всю состоящую из длиннот и старомодных романтических выспренностей, чтобы задаться неразрешимым, на первый взгляд, вопросом: что объединяет этих людей?

Кобрин исповедовал культ мужественности, а в американском романтике было так много негероического и даже женски-нежного.

Кобрин был простым парнем, и родители его (как сказала бы Елена, вкладывая в эти слова немного уничижительный смысл) были “простые люди”. Родился и вырос он в Сибири и впервые сел за прозу, по его собственным словам, только после возвращения из Афганистана. Мне всегда казалось, что тогда же (и никак не раньше) он начал и серьёзно относиться к чтению. Откуда же проклюнулась и развилась непонятная страсть к Эдгару По и несколько болезненному мистицизму?

Литературными учителями его, очевидно, были Ремарк, Хемингуэй и так далее, с которыми его роднило сходство жизненного опыта — война. Кумиром же являлся человек, невероятно далёкий от всего, что знал в своей жизни Кобрин.

Это мне было неясно, и почему-то казалось очень нужным, чуть ли не необходимым, разгадать эту загадку.

Почему я, например, раз за разом перечитывал повесть Мелвилла о суровых китобоях и при этом кушал канцелярские счёты, а Кобрин, которого и вообразить трудно делающим то же самое, до изнеможения вчитывался в довольно-таки экзальтированного Эдгара? Какая-то путаница.

Что всё-таки было главным в этой его странной привязанности — некоторое, свойственное ему, эстетство или же то, что он разглядел внутри себя нечто, чего не видел более ни в ком другом (пусть даже прошедшем самый сложный жизненный путь и совершившем какие угодно боевые подвиги), ни в ком, кроме этого странного американца, писавшего о каких-то, в сущности, не очень страшных ужасах?

Ясно только то, что допиваясь до определённой точки, Кобрин вдруг переставал ухмыляться пренебрежительной мужской ухмылкой и внезапно взглядывал вокруг себя таким диким и потусторонним взглядом, что невольно вспоминался его литературный кумир. Читать дальше »