Герцен: на берегу утопии | БЛОГ ПЕРЕМЕН. Peremeny.Ru

6 апреля 1812 года родился Александр Герцен

«Декабристы разбудили Герцена, Герцен ударил в колокол», — гласит народный пересказ известного высказывания Ленина по случаю 100-летия писателя.

И это, надо сказать, необыкновенно точная формулировка того, что по итогам советских научных штудий положено помнить об этом человеке. Ни противоречивого вороха дошедших через третьи руки сведений, ни привычных мифов, окружающих всякую великую личность, а уж особенно русского писателя.

Оригинальное выражение, впрочем, не облегчит дело: «Декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию».

При чём здесь революция?

В самом деле, если окинуть беглым взглядом официальную биографию Герцена, она может показаться сплошным потоком агитационной деятельности, борьбы за «честь демократии», социализм, равенство и братство на фоне бесконечных перемещений по беспокойным европейским местам и революционного подстрекательства.

В довершении картины — издание революционной газеты «Колокол», которая много лет не давала спокойно спать царским властям и, несмотря на тысячи километров между Петербургом и Лондоном, весьма чутко реагировала на все колебания в общественных настроениях.

Но любая попытка хоть что-то конкретизировать во взглядах — какой социализм? какая революция? зачем? — и любой исследователь деятельности Герцена впадает в жутковатое состояние адепта марксизма-ленинизма с его «измами» и «революционно-демократическим» пафосом.

Между тем, революционный ореол ничуть не добавляет определенности личности Герцена, наоборот, вовсе лишает той яркости и значимости, какая виделась его современникам.

Герцен родился в 1812 году в доме родовитого дворянина Ивана Алексеевича Яковлева от его связи с немкой Луизой Гааг. Его фамилия, придуманная специально для него отцом, происходит от немецкого слова, обозначающего «сердце». Говорят, что таким образом Яковлев указал на сердечный характер этой связи, но для Герцена фамилия стала едва ли не говорящей.

В 1860 году, когда он только начал публиковать свои мемуары, знакомый с ним Виктор Гюго пишет ему, что он является обладателем двух величайших умений — «хорошо мыслить и хорошо страдать». Стоит добавить, для Герцена умений совершенно нераздельных. Все свои идеи он опробовал на личном опыте, так что его жизнь походит на хороший роман испытания — собственными же идеями, воплощенными в реальность.

Про декабристов, к слову, правда — разбудили. На момент восстания 1825 года Герцену четырнадцать лет, и последовавшая казнь пяти декабристов вызывает в нем целую бурю эмоций.

«Рассказы о возмущении, о суде, ужас в Москве сильно поразили меня; мне открывался новый мир, который становился больше и больше средоточием всего нравственного существования моего; не знаю, как это сделалось, но, мало понимая или очень смутно, в чем дело, я чувствовал, что я не с той стороны, с которой картечь и победы, тюрьмы и цепи. Казнь Пестеля и его товарищей окончательно разбудила ребяческий сон моей души», — писал впоследствии Герцен.

Тогда же Герцен и его товарищ на все годы Николай Огарев на Воробьевых горах в самом деле клянутся «пожертвовать жизнью на избранную борьбу».

Борьбу, поскольку зло после казни декабристов и последовавшего молебна за здравие царя виделось весьма однозначно, с русским самодержавным правлением.

Однако говорить, что в тот момент Герцен хоть что-то понимает про революционные движения и политическую ситуацию, было бы большим преувеличением. Он лишь, как сам справедливо заметил, чувствует, что он не с той стороны. Но, что характерно, своему слову остается верен до конца.

Несмотря на разочарования в европейских революциях, ссылки, эмиграцию, личные драмы и осознаваемую безнадежность затеи. Несмотря на то, что достаточно быстро понял, что невозможно освободить человека более, чем он чувствует себя свободным внутри. И так прошел свою первую проверку идеей, воплощенной в жизнь.

Поступив в Московский университет, Герцен, подобно многим своим сокурсникам, увлекается изучением немецкой, а затем и французской философии. Кант, Шеллинг, Гегель — в то время стандартный набор для увлеченных философией молодых людей, среди которых Аксаков, Белинский, Бакунин, Боткин, Катков.

Словом, все те, кто в дальнейшем будут направлять движение русской литературы и мысли. В случае Герцен к списку добавились французские социалисты в лице Сен-Симона и Фурье.

Спасение философией

Причина повального увлечения философией крылась в самом времени, которое, после многих лет преобладания в сознании романтической системы мышления, располагало к поиску ответов на накопившиеся вопросы о внешнем мире и его устройстве. Через философию, через науки, через формирование нового самосознания.

В условиях постоянной рефлексии над собой и окружающим миром Герцен со своим физико-математическим образованием и высочайшей способностью к мыслительной деятельности оказывается для современников чуть не культовой фигурой. И тем более культовой, что его теоретические выкладки всегда неразрывно связаны с личным опытом.

К тому моменту Герцен уже успевает побывать в ссылке в Вятке (по обвинению в революционной деятельности — ложному, как утверждают многие источники), успешно выступить в роли чиновника, жениться на своей двоюродной сестре Наталье Захарьиной и после ряда прошений близких людей вернуться в Москву.

Его статьи 1840-х годов содержат идеальные формулировки не только его взглядов, но взглядов целого поколения. О тяжелом бремени рефлексии:

«Отличительная черта нашей эпохи есть gr?beln [раздумье]. Мы не хотим шага делать, не выразумев его, мы беспрестанно останавливаемся, как Гамлет, и думаем. Думаем… Некогда действовать, мы пережевываем беспрерывно прошедшее и настоящее, все случившееся с нами и с другими — ищем оправданий, объяснений, доискиваемся мысли, истины».

О необходимости отказаться от осуждения: «Ничем люди так не оскорбляются, как неотысканием виновных, какой бы случай ни представился, люди считают себя обиженными, если некого обвинить — и, следственно, бранить, наказать. Обвинять гораздо легче, чем понять». О любви и эгоизме: «Где оканчивается эгоизм, и где начинается любовь? Да и действительно ли эгоизм и любовь противоположны; могу ли они быть друг без друга? Могу ли я любить кого-нибудь не для себя? Могу ли я любить, если это не доставляет мне, именно мне, удовольствия!»

В конечном счете, все эти поиски рациональных обоснований и саморефлексии сквозь призму немецкой философии привели к формированию позитивисткой системы взглядов и появлению новой литературы. «Натуральношкольные» очерки сменяются попытками перенесения метода в романную форму. И здесь кроется ответ на вопрос, что же сделал Герцен для русской литературы.

В 1847 году выходит отдельным изданием его роман «Кто виноват?», почти незаметный с двухвековой дистанции, но настолько важный для современников, что Белинский ставит его в один ряд с «Обыкновенной историей» Гончарова.

«Кто виноват?»

Ироничный, нарочито схематичный, казалось бы, вовсе без того, что принято называть «художественным миром», этот роман ставит неожиданный для литературы того времени вопрос, но абсолютно точный на фоне безграничной веры во всяческую мотивированность человека и причино-следственные связи.

Героиня — юная барышня Любонька, внебрачная дочь, живущая в семье отца, но остро ощущающая собственное двусмысленное положение. И Герцен определенно знает, о чем говорит. Герой — только-только окончивший университет Дмитрий Круциферский, который из-за крайней бедности и безвыходности устраивается домашним учителем. А кругом невежественная, грубая среда.

Разумеется, герои сразу видят свое родство и после ряда романтических терзаний и перипетий дело решается браком. И опять-таки Герцен знает эту ситуацию.

Роман посвящен Наталье Захарьиной, такой же незаконной дочери, воспитывавшейся у тетки и весьма неуютно ощущавшей себя в чужом доме. Родство положений было очевидно каждому из них.

«“Повесть, кажется, близка к концу”, — говорите вы, разумеется, радуясь. “Извините, она еще не начиналась”, — отвечаю я с должным почтением», — пишет Герцен.

Потому что семейный парадиз длится не слишком-то долго, ровно до тех пор, пока на горизонте не появляется мятежный герой, человек с большим замахом и жаждой переустройства действительности (весьма характерный для своего времени) Бельтов.

И Герцену решительно непонятно, при всей ясности привходящих обстоятельств — происхождения, воспитания, среды, — почему же все-таки эти люди встретились и, более того, их встреча привела к такой драме. Кто виноват.

Герцен еще не знает, что описывает свою собственную историю. Не только уже прожитую в смысле тягот незаконного происхождения, брака двух родственных душ и семейного счастья. Но и ту, которую только предстоит пережить.

После выхода романа Белинский пишет о Герцене, что главная сила его произведения даже в художественности, пусть и весьма своеобразной — роман в серии очерков, — «а в мысли, глубоко прочувствованной, вполне сознанной и развитой».

Впрочем, тогда еще никто не знает, что эта мысль тоже станет испытанием.

После отъезда в том же году за границу, запрета на возвращение в Россию, попыток добиться права на свое имущество, разочарования в революции 1848 года, знакомства с несметным количеством известных революционных деятелей, описанная Герценым ситуация личной драмы настигает его.

Его жена, Наталья Захарьина, увлекается поэтом и революционером Георгом Гервегом. Семейное счастье разрушено, но почему это произошло, кто виноват и как выйти из этой непростой ситуации, Герцен не знает.

Продолжая придерживаться всех своих до того теоретических представлений, он пытается дать жене свободу выбора, если в этом заключается стремление ее души.

Вдобавок, как будто и этого мало, осенью 1851 года во время кораблекрушения погибает мать Герцена и его сын. А меньше чем через год логически завершается описанная им много лет назад ситуация: его жена все-таки принимает решение остаться с семьей — и умирает, не выдержав своего же решения.

Поверх барьеров

И все это на фоне общественных волнений, революционной борьбы, государственного переворота, ликвидации республики, нового установления монархии и страшной бойни на улицах Парижа.

«Все рухнуло — общее и частное, европейская революция и домашний кров, свобода мира и личное счастье», — писал позже Герцен об этом периоде.

С этого момента, несмотря на еще почти двадцать лет деятельности, Лондон, «Колокол» и второй брак, сам Герцен мыслит свою жизнь законченной.

Тогда же он начинает писать свои мемуары, впоследствии сложившиеся в «Былое и думы». В них он последовательно, год за годом, описывает свою жизнь, свои мысли, время, людей, попеременно прибегая то к публицистичности очерка, то к художественным зарисовкам, то к почти дневниковой исповедальности.

В самом начале этого гигантского цикла Герцен заявляет, что всякий человек имеет право на мемуары. И вовсе не потому, что его личность важна для истории или каким-то образом своей мыслью и деятельностью повлияла на ее ход.

Герцен называет себя человеком, в котором видно лишь «отражение истории», «случайно попавшемся на ее дороге». И в этом заключена еще одна принципиальная мысль, которой он оставался верен даже в писании воспоминаний: никакая деятельность не имеет смысла, никакое научное изыскание не важно, если в итоге оно не произведет перемены для конкретного человека.

Еще в 1840-х годах Герцен формулирует свою позицию принципиальной частности: «Кажется, будто жизнь людей обыкновенных однообразна, — это только кажется: ничего на свете нет оригинальнее и разнообразнее биографий неизвестных людей».

А что до великих деятелей, то как раз «их жизнь однообразна, скучна; успехи, таланты, гонения, рукоплескания, кабинетная жизнь или жизнь вне дома, смерть на полдороге, бедность в старости, — ничего своего, а все принадлежащее эпохе».

Его воспоминания написаны именно с позиции частного человека, которому выпала такая жизнь, которую он прожил, и Герцен совершенно не настаивает на том, что это хоть как-то могло повлиять на эпоху.

Напротив. Это его «внутреннее Ватерлоо», как он сам писал об одном из своих героев в попытке объяснить причину его состояния и действий. За эту-то честность и удивительное слияние личного и общественного Герцен и был особенно оценен современниками.

Несмотря на географическую удаленность, многие из них считали своим долгом съездить в Лондон и засвидетельствовать свое почтение Герцену.

В его деятельности нет ничего такого, без чего не смогло бы выжить революционное движение, и нет ничего такого, без чего оно бы не зародилось. Как и нет ничего, что сделало бы его важнейшей фигурой, без которой совершенно невозможно прочтение русской литературы.

Не говоря уже об истории мысли, ведь Герцен не создал никакой оригинальной концепции или системы взглядов.

Но при этом разговор ни о том, ни о другом, ни о третьем не состоятелен именно без его фигуры с неразрывным соединением рационального и сердечного, индивидуального и принадлежащего эпохе, и выдержанным испытанием всем этим.

Источник: «Частный корреспондент»

комментария 2 на “Герцен: на берегу утопии”

  1. on 06 Апр 2012 at 11:48 пп Алексей Кузьмин

    Первый «несогласный», первый «лондонский сиделец», сноб и мизантроп. Хорошо знал европейскую философию, и совершенно не знал России. В первую ссылку в Новгороде был назначен чиновником почтового ведомства, и ему было вменено цензурировать переписку ссыльных!!! Он хохотал, цензурируя САМОГО СЕБЯ! Во вторую ссылку «кровавый царизм» отправил его в Вятку, подальше. Сняв дом, Герцен был поставлен в тупик вопросом прислуги:
    «Барин, Вы корову будете свою держать, или изволите брать молоко у молочника?».
    Но он бил в лондонский колокол, и даже стал гражданином Швейцарии, заручившись рекомендациями швейцарских крестьян, которых он ценил несравненно выше, чем российских полковников. Когда какой-то русский полковник, разыскал его квартиру в лондонском муравейнике, Герцен высокомерно досадовал, выслушивая, как офицер расспрашивает о нем у прислуги.
    «Ничтожество не удосужилось выучить английский и пыталось изъясняться на французском, считая, что его должны здесь понимать» — констатировал великий колокольничий.
    Впрочем, его внук Петр Александрович Герцен стал великим онкологом… С подачи деда, приведшего его в медицину весьма своеобразным путем…

  2. on 24 Апр 2012 at 7:40 пп Викфё Исмихай

    Хороша парочка — баран да ярочка; два ничтожества судят великого человека со своей интеллигентской кочки…

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>

ОСТАВИТЬ КОММЕНТАРИЙ: