В постсекулярную эпоху сакральное не исчезает, а меняет форму, — становясь внутренним напряжением, а не внешним ритуалом. Эта глава исследует, как подлинность становится последним убежищем сакрального, как она рассекается между желанием быть признанным и правом быть отсутствующим. Через фигуры Беньямина, Юнгера и критику рынка аутентичности текст раскрывает парадокс современного опыта: стремление к исключительности в мире тотальной воспроизводимости. Подлинность здесь — не роль, а напряжение выбора.

Введение: сакральное после сакрального

У понятия сакральное есть некоторый ряд значений. Это понятие включает в себя: ритуалы и практики, связанные с Богами и контактом с ними. Ритуалы и практики освящают и включают в больший цикл необходимости человеческой жизни все, что связано с рождением и смертью, с семьей, со всеми видами сознательных и социальных практик, относящихся к любому объему общности. (Поэтому война может быть священной, как и свадьба, как и очаг…) Это объективное описание сакральной значимости. Описание субъективное, как то, что чувствует и переживает субъект, может быть таким. Вдохновение, глубокую значимость, не фокусируемую опасность, потрясение, полноценную захваченность, принятие, полное соответствие того, что чувствуешь, думаешь, делаешь (погруженность в контекст, принадлежность). В значимость состояния входят также так называемые «измененные состояния сознания», необходимости этих состояний для субъекта и включенности их в общий корпус сакрального мы посвятим отдельную работу. Пока остановимся на переживании субъективно значимого в некоторой бытующей форме. Именно в этом сосуде готовится то, что ложится в основу человеческой ориентации и принятия решений. Любой длинной мотивации. В нашей работе, будучи все таки заинтересованы в вопросах философских и психологических, мы выделяем вторую часть — опыт субъекта.

Наше обращение к теме сакрального — это не столько попытка реставрации утраченного, сколько необходимость понять, на каком основании ещё возможно действие, признание, выбор. Мы живём в постсекулярную эпоху, где ритуалы рассеиваются, но значение особенного — растёт. В этом зазоре между исчезающим культом и индивидуальным выбором распахивается вопрос: что сейчас означает подлинность?

Такой важный элемент значимости как перспектива ощущается только в противоречии. Осознание счастья возникает в тот момент, когда мы понимаем, что оно может закончиться, в предельном случае. Также восприятие сакрально значимого всегда сопровождается желанием овладеть им, удержать, спастись через него — и одновременной невозможностью реализовать это в полноте в мире здесь-и-сейчас. Это напряжение перспективы может выдержать только зрелая душа. Сакральное перестаёт быть только культурным или ритуальным объектом — и становится формой внутреннего напряжённого опыта, в котором соединяется близость и недоступность, зов и невозможность ответа. В этом напряжении и рождается то, что требует не пассивного созерцания, а внутреннего становления субъекта.

Аура и культовая дистанция (по Беньямину)

Вальтер Беньямин определил ауру как «уникальное ощущение дали, как бы близок при этом предмет не был». Это ощущение — остаток культовой дистанции, когда объект искусства сохраняет свою неприступность даже в максимальной близости. Ритуал создаёт дистанцию, воспроизводимость её разрушает. Но не исчезает ли тогда сама возможность сакрального?

С высвобождением культурной практики из лона ритуала растут возможности выставлять её результаты на публике. Повышаются экспозиционные возможности. Если в предыдущие эпохи изображения создавались для духов, то теперь — для зрителей. Инструмент магии превращается в объект массового созерцания. Секуляризация искусства приводит к тому, что аутентичность начинает заменять культовую ценность.

Приближение как структура опыта (ввод Эрнста Юнгера)

В книге «Приближение» Эрнст Юнгер вводит не только эстетическую, но и экзистенциальную модель сближения с инаковостью. Приближение — не овладение, а вхождение в поле опыта, вплоть до состояния опьянения. Это опьянение субъекта, как пишет Юнгер, раскрывает иной режим бытия: «Опьянение — не падение, а другой подъём, где ясность достигается через экстаз». — Быть вблизи чего-то значимого — это всегда переживание своей изменённости. В этом и заключается сила сакрального: оно не просто показывает, оно требует преобразования.

Сознание — это перспектива, всегда движение. Увидеть Деву Марию в каждой роженице — акт не воображения, а сакрального зрения, результат длительной работы чувств и символов. Эта работа — и есть форма воплощения, где субъект раскрывается через способность воспринимать мир неутилитарно, но напряжённо.

От ритуала к воспроизводимости: кризис исключительности

Культура сдвигается от ритуала к выставке, от таинства — к экспозиции. Каждый может участвовать в съёмке, каждый может быть артистом, каждый может «стать собой». Но в этом «каждый» теряется неповторимость. Репродукция исключает исключительное, хотя и даёт доступность. Подлинность становится важной точкой внимания.

Формы борьбы за исключительность становятся всё более завуалированными. В игру вступают отрицательные эмоции — зависть, обида, чувство несправедливости. Возникает ресентимент — не как слабость, а как способ психической защиты от утраты уникальности. Он противоположен достоинству. Чувство собственного достоинства не требует признания извне, оно внутренне обосновано. Тогда как чувство собственной важности питается вниманием других.

Игра за исключительность превращается в войну за внимание, в которой подлинность — не просто ранима, но и систематически вытесняется. Подлинность как ощущение себя особенным не может быть воспроизведена по заказу. Она требует особой экологии отношений: признания без снисхождения, критики без разрушения, границ без отчуждения.

Коммодификация подлинного: рынок аутентичности

Аутентичность становится товаром в тот момент, когда она перестаёт быть выражением внутреннего и становится объектом внешнего ожидания. Простой принцип: как только ты можешь её продать — это уже не она.

1. Аутентичность как стиль: когда быть собой превращается в образ, который можно примерить — как кроссовки. Это уже не «я есть», а «я хочу выглядеть как тот, кто есть».
2. Верификация через признание: когда подлинность нуждается в постоянном подтверждении извне — лайками, признанием, социальным вниманием.
3. Рынок уникальности: уникальность становится валютой. Гонка за «искренностью» — не поиск себя, а соревнование за внимание.
4. Терапевтическая коммодификация: подлинность превращается в услугу — «будь собой по нашему курсу за 2999?».
5. Аутентичность как алиби: «я просто такой» — как отказ от ответственности и развития.

Аутентичность превращается в товар, когда исчезает напряжение между собой и миром, когда она становится удобной, рекламируемой, воспроизводимой. По-настоящему подлинное нельзя продать, оно не на витрине.

Современное поле: потребление возможностей и рассеяние (ввод Пелевина)

В рассказе Пелевина «Фокус-группа» персонажи соблазнены «праздником жизни»: возможностями, включённостью, быстрым исполнением желаний, которые, конечно же, твои. И только одна — дама с собачкой — тихо уходит, не участвуя. Это и есть метафора права на отсутствие. Права не участвовать, как формы глубинного участия. Ведь отказ от многозадачного растворения — и есть жест субъекта.

Светящееся существо, открывающее перед аудиторией смысл происходящего, закладывает ключевую предпосылку: человек — это его непосредственный опыт, и все мы стремимся к увеличению приятного и избеганию неприятного. Безусловно. Эта посылка не нейтральна — она структурирует поле соблазна. Стоя на ней, невозможно удержать субъектность: мы распадаемся на реакции, на конверсии данных, конвертируем свое присутствие на возможности, предоставляемые системой. Мы продаём себя — в виде участия, доступа, удовольствия, включённости. Но в этой продаже происходит утрата.

Ибо право на отсутствие — это контекст присутствия. Тишина дамы с собачкой — не пассивность, а совершённый выбор. Это не отказ от жизни, а решение быть в ней иначе. Тот, кто способен уйти — остаётся собой. И это всегда открытый вопрос: возможно ли воплощение без растворения? И может ли уход быть формой подлинного присутствия?

Особенность как ось мотивации

Мотивация не удерживается на уровне пользы. Она держится на чувстве особенного. Признание своей исключительности — одна из базовых форм становления субъекта. Ребёнок требует признания от родителя, подросток — от мира, взрослый — от системы. Но везде это признание идёт через обнаружение и удержание собственной оси. Отличие от самолюбования в том, что подлинность не требует зеркала. Она требует основания. Это основание и есть ось ответственности.

Пьян — да умен: два угодья в нём. Опьянён тобой — очарован тобой. В этой фольклорной формуле слышится признание того, что мотивация — не только расчёт, но и погружение. Не только выгода, но и страсть. В глубине этого опыта — право быть исключительным. И осознанное удержание этой исключительности как формы зрелой воли. Быть — это уметь приходить туда, где есть зов, и уходить оттуда, где исчезает подлинность.

Подлинность как искомое состояние

Настоящая подлинность — не про оценку. Подлинный человек не нуждается в высокой самооценке: он уверен даже в своем сомнении. Это состояние присутствия, в котором человек укоренен в себе настолько, что не нуждается в зеркале. Однако стремление к подлинности может стать ловушкой — особенно тогда, когда она становится фетишем.

Соблазн — сохранить подлинное состояние: нуждающегося ребёнка, заботливого родителя, протестующего подростка, недоверчивого партнёра. Каждое из этих состояний было истинным — но в своё время. Стремление зафиксировать подлинность оборачивается отказом от развития. Подлинность, ставшая самоцелью, теряет связь с бытием — и превращается в капсулу травмы.

Так возникает парадокс: чем нужнее человеку подлинность, тем сильнее он может за неё цепляться — и тем меньше у него шансов её действительно пережить. Только зрелая душа способна быть подлинной — не ради ощущения подлинности, а ради самой жизни. И именно в этом напряжении — между потребностью и свободой — рождается настоящее.

В этом смысле право на отсутствие, на выход из участия (в духе героини Пелевина), становится не слабостью, а высшей формой подлинного жеста. Уйти — не исчезнуть, а сохранить себя. Уйти, чтобы быть. И напротив, войти — не значит раствориться, а значит прийти собой. Наше исследуемое «быть» — это и способность уйти, и способность прийти. Вопрос остаётся открытым, и в этом его подлинная глубина.

Подлинность как современное сакральное

Подлинность сегодня — это не ностальгия по ритуалу. Это воля быть источником. Это не отражаемое, не делегируемое, не репродуцируемое. Это момент, когда человек делает что-то сам — не потому, что он обязан, а потому что он хочет. Это невоспроизводимое состояние субъекта, занявшего своё место в бытии. И именно оно, возможно, и есть последняя форма сакрального — внутренняя неотменимость собственного действия, совершаемого в режиме — «после первой не закусываю».

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>