НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА. 89. Ответы писателей: ФАРИД НАГИМ

5 сентября, 2011
АВТОР: Глеб Давыдов

О Фариде Нагиме мне (а заодно читателям Перемен) рассказал Валерий Былинский. Потом мы публиковали отрывки из романа «Танжер», который, по по всем признакам, чистая неудобная литература… Потом были две очень сильные пьесы: «По пути мужчины-черепахи» и «Стол Геббельса». А еще через некоторое время я прочитал в романе Валерия Былинского «Адаптация» такие строки: «Однажды мы с Сидом ездили к его приятелю за анашой в Переделкино. Мимо нас, когда мы уже находились на перроне, пронеслась электричка – и загудела так, что Сид заткнул руками уши и, кривясь всем лицом, выхлестнул: «Ревет как слон!». А потом, когда мы шли обратно, и на подъезде к пешеходному переходу зазвучал дальний электропоезд, я добавил: «Как раненый слон». И сказал, что слышал в Египте о пьесе с похожим названием «Крик слона». Сид сообщил, что знает ее автора: это его приятель, к которому мы только что заходили. Я вспомнил: сидит в темноте, ровный, прямой, темно одетый человек, вежливо и без улыбки смотрит вперед и одновременно в себя; курит косяк. Он выглядел, как колонна – только тонкая и худая. За ним на стене висел застекленный портрет Рудольфа Нуриева. Да и сам он на него похож, это…. Как его? Фарид… как его … Нагим».

Художественный Нагим (в исполнении Былинского), может, и отличается от реального. А может быть и вовсе это два разных человека. Хотя, выходит, пьесу «Крик слона» написали оба… Nevermind…

К этому стоит, наверное, добавить еще, что коллектив редакции журнала «Дружба народов» недавно выбрал Фарида Нагима заместителем главного редактора, вместо умершего Леонида Теракопяна. («И все-таки кое-что — постепенно и медленно — меняется!» — подумал я, узнав об этом.)

Читаем теперь ответы Фарида Нагима на вопросы Неудобной Литературы.

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Видимо, я все еще надеюсь изменить мир. И поэтому мне хочется чтоб такие писатели и такие тексты существовали. Эти произведения представляются мне кардинально отличающимся от всего ранее написанного, энергичными, абсолютными, живыми, способным воплотить рай на земле, но дьявольские силы противостоят этому.

Или же это текст — парадоксально экстремальный, вызывающе жестокий, переворачивающий обрыдшую обыденность бытия, чью публикацию тормозят пугливые, закосневшие ханжи. Скорее всего, такие тексты имел в виду Ярослав Могутин, обещавший книги, за которые могут арестовать на всех таможнях всех миров. Но, к сожалению, и в литературе он был слишком увлечен одной темой, от чрезмерного увлечения которой его справедливо предостерегала Наталья Медведева. Теперь он успешный фотограф, вы знаете. Он сам так себя называет – «успешный».

Ближе всех к идеальному тексту подвинулся Лев Толстой, титаническим усилием он уже заворачивал край нашего неопределенного бытия, приподнимал полог занавеса, за которым все ответы и простейшие инструменты по обустройству идеального мира. Лев Николаевич едва-едва не стал первооткрывателем и правителем этого мира, новым богом, наверное. Думая о нем и вправду на долю секунды уверишься, что могло такое быть все же.

Есть ли в литературном произведении некая грань, за которую писателю, желающему добиться успеха (например, успеха, выраженного в признании читателями), заходить не следует? Может быть, это какие-то особые темы, которые широкой публике могут быть неприятны и неудобны? (Если да, то приведите, пожалуйста, примеры.)
Или, возможно, существует какая-либо особая интонация, которая может вызвать у читателя отторжение и из-за которой весь потенциально вполне успешный текст может быть «самоуничтожен»?

Грань существует — реальность и болезненную жгучесть ее я почувствовал в своей душе, когда решал, каким образом мне описывать гомосексуальные сцены в романе «Танжер», описывать ли вообще. Я видел себя святотатцем и проклятым грешником, сигарета вздрагивала в пальцах, и боялась душа, но странно, в то же время, я чувствовал себя всего лишь инструментом, что сцены эти уже предвосхищены, они есть в поле того текста, на котором давно уже все выросло задолго до нашего появления. Я словно прописал их горячим по пустой молочной графе под своей фамилией. Я их не могу теперь читать, мне хочется отшвырнуть собственную книгу, и все же вижу их уместность в контексте своего романа и в надчеловеческом тексте. Чувствую, что перешагнул грань, сломал что-то в себе, приблизил, возможно, конец света. Бессловесной молитвой в душе вымаливаю себе прощения. И понимаю тех, кого этот роман отвращает. Мне тоже хотелось встряхнуть эту неизменную картинку в наших глазах — она встряхивается желеобразно в жесткой матрице бытия.

Если такие темы и интонации, по Вашему мнению, существуют, то держите ли Вы в уме эти вещи, когда пишете? И насколько это вообще во власти писателя – осознанно управлять такими вещами?

Я могу осознанно управлять такими вещами – интуитивно угадываю и точно знаю, что читателю не понравится, а что будет симпатизировать. Это всё мне не особо интересно. Я по образованию – профессиональный читатель. Мне не очень нравилось многое из того, что читал на протяжении десятилетий. И вот я начал писать для своего воображаемого идеального читателя.

Что приносит писателю (и, в частности, лично Вам) наибольшее удовлетворение:

— признание публики, выраженное в том, что Ваша книга издана и люди ее покупают, читают, говорят о ней?

— признание литературного сообщества (выраженное в одобрительных отзывах коллег и литературных критиков, а также в получении литературных премий и попадании в их шорт-листы)?

— или более всего Вас удовлетворяет метафизический и психологический факт самореализации – т.е. тот факт, что произведение написано и состоялось (благодаря чему Вы, например, получили ответы на вопросы, беспокоившие Вас в начале работы над текстом)? Достаточно ли для Вашего удовлетворения такого факта или Вы будете всеми силами стремиться донести свое произведение до публики, чтобы добиться первых двух пунктов?

Вот я сижу, крутой писатель Фарид Нагим, в кожаной куртке, курю Житан или Голуаз, или Партагас, пью шотландский самогон, из-под одеяла на раздолбанном диване выпрастывается обнаженная нога и спрашивает: «а ты не видел, где мои трусы»?.. а я пишу, и меня удовлетворяет метафизический и психологический факт самореализации… А потом некий смиренный мужчина в домашнем халате, в маленькой квартирке у кольцевой сосредоточенно уставившись в Интернет набирает во всех поисковых системах от Яндекса до Хренандекса два слова — ФАРИД НАГИМ — и с замиранием ищет отзывов, ну хоть каких. И это тоже я. Ну конечно это я, и мне, выходит, тоже хочется:

— признания публики, выраженного в том, что Ваша книга издана и люди ее покупают, читают, говорят о ней, переписывают в девичьи блоги

— признания литературного сообщества (выраженного в одобрительных отзывах коллег и литературных критиков, а также в получении литературных премий и попадании в их шорт-листы)

Не так давно, в магазине «Москва» я сам у себя купил свой роман. Дорого – 297 рублей. Я даже хотел выразить возмущение по поводу того, что автор лично получил по пять рублей с экземпляра, его издатель по десять, так кому же идут остальные двести с чем-то? Что это за гребаная книготорговая система такая!? Яхты каких ушлых чуваков оплачивают поэты, проЗаеки и читатели?

Потом я сам себе надписал эту книгу: «Фарид, ты молодец. Тебе было тяжело, ты от многого отказался, но все же написал этот роман. Ты, как оказалось, смелый и до безобразия искренний тип. И пусть тебя несправедливо называют пидором, гнилозубым, сальным автором, но ты-то знаешь, что благодаря этому тексту уже заслужил строчку в будущей энциклопедии по русскоязычной литературе. Еще не одно девичье сердце сожмётся в финале… Твой преданный читатель и поклонник. Прорвемся, хер ли»!

Что Вы думаете о писателях, которые активно себя раскручивают – как лично, так и через друзей и знакомых? Должен ли писатель заниматься этим не совсем писательским трудом?

Говорят, когда Маркес дописал последнюю страницу «Сто лет одиночества» — он ждал, что произойдет нечто невероятное, будет явлено знамение — и вдруг открылась дверь, и в комнату вбежал синий кот. «Вот оно»! — восхитился писатель. А следом за котом вбежали дети и закричали: «Папа! Смотри, как мы покрасили нашего кота»!

И я тоже, когда дописывал, ждал, что распахнутся стены мира, разъедутся его пошлые заставки. Мне казалось, что страницы рукописи выпорхнут из-под руки и чудесным образом скрепятся под великолепной обложкой, а благодарные читатели и читательницы радостно встретят меня у входа. О, наивный мудак!

У Маркеса не хватало денег на почте, чтобы отправить рукопись издателю, и он ее разделил пополам, так она становилась легче и дешевле.

Я сам не то чтобы активно себя раскручивал, но все же рукопись рассылал по издательствам. Рассылал лениво и постепенно приходил к той просто мысли, что самое легкое – это написать роман. Литагенты и агентши мне не отвечали, а если отвечали, то были гипер-заняты, очень богаты, всегда куда-то спешили и своекорыстно называли меня начинающим, никому не известным автором. Но все эти понты мне были знакомы по киношным продюсерам, они тоже все время куда-то спешат…. наверное успеть доклевать крошки отечественного кинематографа. Так же литагенты схавают литературу.

Мы, авторы моего поколения, наверное, испорчены советской литературой за 9-й класс, чудесными историями о рождении гениев, например, Достоевского, когда взволнованный Некрасов прибегает к Белинскому с рукописью: «Новый Гоголь родился»!

Нынешние молодые авторы, как и вообще все молодые поколения, мне кажутся более меркантильными, более хваткими и пиаристыми. В них одновременно уживается страсть к революциям и тачанкам, виллам и джипам.

Если да, то почему?
Если нет, то почему?

Да, потому что рукопись его, как показывает практика, едва отвильнув от мейнстрима, почти никому не нужна.

Нет, потому что писательство – это дело мистическое. Писатель – глаз Бога на земле. Победа будет за нами!

С уважением и наилучшими пожеланиями, Фарид Нагим.

* * *

Вот и все с основой частью ответов. Будут также ответы Валерии Нарбиковой, чьи нигде по-русски так и не опубликованные тексты мы собираемся вскоре начать ставить на Переменах. Но это несколько позже. А пока начнем анализировать картину, которая нарисовалась у нас на данный момент…

Читайте в предыдущих выпусках Хроники Неудобной Литературы:

— «ДАТЬ НЕГРУ». ПОВЕСТЬ ЛЕОНИДА НЕТРЕБО
— Ответы Андрея Бычкова
— Ответы Маргариты Меклиной
— Ответы Алексея Шепелёва
— Ответы Сергея Болмата
— Роман как (само)психоанализ (к началу публикации роман[c]а Натальи Рубановой)
— Ответы Натальи Рубановой
— Ответы Елены Колядиной
— Ответы Дмитрия Бавильского
— Роман «Предатель», Часть Третья. Ответы писателей: ВАЛЕРИЙ ОСИНСКИЙ
— Ответы Игоря Яркевича
— Кровавые мальчики, или Мало ли в Бразилии донов Педро
— Ответы Дениса Драгунского
— МОТОБИОГРАФИЯ: ТОМ 2. Анонс
— Поэма Кати Летовой «Я люблю Андрея Василевского» и «чахнущая» литература
— Писатель как мундир? Ответы Марины Ахмедовой
— Ответы Михаила Гиголашвили
— Интервью с Димой Мишениным. О графомании, мини-юбках и бездарных чиновниках
— Ответы Алисы Ганиевой
— Ответы Юрия Милославского
— Ответы Виталия Амутных
— Ответы Александра Мильштейна
— Ответы Олега Ермакова
— Ответы Романа Сенчина
— Ответы Ильи Стогоffа
— Обнуление. (Ответ Олега Павлова Роману Сенчину)
— Серая зона литературы. «Математик» Иличевского. Ответы Александра Иличевского
— Ответы Марты Кетро
— Ответы Андрея Новикова-Ланского
— Виктор Топоров и Елена Шубина. И ответы Олега Зайончковского
— О романе Валерия Осинского «Предатель», внезапно снятом с публикации в журнале «Москва»
— Точка бифуркации в литературном процессе («литературу смысла не пущать и уничтожать», – Лев Пирогов)
— Курьезный Левенталь
— ответы Валерия Былинского
— ответы Олега Павлова
— ответы Сергея Шаргунова
— ответы Андрея Иванова
— ответы Владимира Лорченкова
— Где литературные агенты
Более ранние части Хроники (Оглавление) — здесь.
— Новый Опрос. Вопросы к писателям