Главы из книги Брюса Ли «Путь опережающего кулака». НАЧАЛО — ЗДЕСЬ

Джиткундо

Ради безопасности бесконечная жизнь превращается в нечто мертвое, а избранный образец обретает некие пределы. Чтобы постичь джиткундо, надо отбросить все мысли об идеалах, моделях, стилях, в том числе и мысль о стремлении к идеалу в джиткундо. Вы способны взглянуть на ситуацию, не пытаясь обрисовать ее словами? Дать ситуации название, обратить ее в слово — значит вызвать в себе страх. (далее…)

23 июня 1889 года родилась Анна Ахматова

Чтобы показать гениальность Пушкина достаточно одной его хрестоматийной строчки: «Мороз и солнце; день чудесный!» Соединение несоединимого производит чудо. Чудо нового дня, новой жизни. Через это чудо в стихотворении преодолевается замкнутость пространства и все наполняется светом. Гармонию чуда в простом, привычном, которая примиряет противоречия и поднимает над обыденной реальностью. Чудо разливается по всему Божьему миру и человеческому существу. Только гений мог вывести такую очевидную и в тоже время сущностную формулу. Гениальность стремится к синтезу, к созиданию мира и миров, к преодолению ограниченности и односторонности, к созданию из хаоса противоположностей нового космоса.

Пушкин – безусловный гений. Чтобы понять это, достаточно одной его строчки: «Мороз и солнце; день чудесный!» Легкая проникновенность в суть, в малом, как зерне заключено многое, — пушкинская космогония.

Чтобы осознать значение и гениальность Анны Ахматовой, которой в этом году исполняется век и еще четверть, достаточно прочесть стихотворение «Молюсь оконному лучу», открывающее ее первый поэтический сборник «Вечер». Анна Андреевна написала его в двадцать лет. (далее…)

В устойчивой литературной моде – коллективные сборники. Писатели собираются под одной обложкой, дабы высказаться о серьезных вещах. Как бы следуя завету лимоновского персонажа:

« “ — Это ты всё о п…де, да и о п…де, серьезные книги нужно писать, о серьезных вещах”. “П…да – очень серьезная вещь, Леня, — отвечал я ему. – Очень серьезная”».

О серьезных вещах, вечных сущностях: войне и революции, отцах и доме, мужчинах и, да, как без них, привет Лимонову — женщинах. Дорогах, детях и литераторах.

В последнем случае уникален и замечателен проект питерского издательства «Лимбус-пресс» — «Литературная матрица». В трех томах. Первые два, погодки (2010-2011 гг.), тонкий и толстый, имели подзаголовок «Учебник, написанный писателями». И всё с концептом становилось ясно: вот так видят школьную программу русской литературы ее продолжатели и творцы, современные и, в большинстве, именитые.

Третий том, вышедший в 2013-м, издатели сопроводили подзаголовком куда более символическим и условным – «Советская Атлантида». И тут сразу возникают вопросы и недоумения. Ну понятно, что на сей раз речь идет о чтении уже необязательном, внеклассном, так сказать, факультативном… И всё же как соотнести набор персонажей с безвозвратно ушедшей на дно некогда могучей цивилизацией, сохранившейся только в качестве мифа, предания, идиомы? (далее…)

Марк Сэджвик. Наперекор современному миру: Традиционализм и тайная интеллектуальная история ХХ века / Пер. с англ. М. Маршака и А. Лазарева. М.: НЛО, 2014. 536 с. (серия «Интеллектуальная история»)

Евгений Головин. Где сталкиваются миражи. Европейская литература: Очерки и эссе 1960-1980-х годов. М.: Наше Завтра, 2014. 384 с.

Книги о традиционализме очень ценны не только сами по себе. Едва ли еще какое-либо интеллектуальное течение / учение (даже тут не знаешь, как точно сформулировать), будучи изрядно скомпрометированным (как фашизм использовал Ницше, так и к традиционализму прибегали далеко не самые порядочные люди), находится настолько в слепом пятне.

Буквально недавно у меня случился разговор с довольно известным и публикующимся критиком. Из-за украинской обостренности зашел разговор о политике. Традиционализм она осудила, но дальше оказалось, что никого из основоположников просто не брала в руки. Читала лишь прозу Элиаде, слышала песни Головина. Но винить в незнании основ традиционализма я не собираюсь ни в коей мере, потому что тут замешаны многие обстоятельства. Да, традиционализм замалчивали и продолжают это делать, но и сами традиционалисты не только мало занимались популяризаторством, но и иногда впадали в иную крайность – объявляли свое учение тайным (книга Сэджвика, кстати, это хорошо показывает), лишь для «великих посвященных» и их признанных адептов. Из-за всего этого даже в том споре мне сложно было кратко объяснить, с чем едят традиционализм и как его правильно готовить. (далее…)

Лучший фильм Элема Климова принято считать карикатурой на Никиту Сергеевича Хрущева. Это, конечно, так. Но под толстым слоем зубодробительного юмора и ядовитой сатиры в нем спрятан целый пласт жутковатых аллегорий совершенно иного толка. Уже само название вызывает оторопь. Что значит «Добро пожаловать», но при этом – «Посторонним вход воспрещен»? Это – большой пионерский привет от товарища Кафки. Объяснить смысл сочетаний этих двух взаимоисключающих надписей на воротах детского лагеря можно, хотя любое объяснение не будет соответствовать глубинному смыслу, вложенному в этот оксюморон. Но мы попробуем все-таки его уловить. (далее…)

1 июня, в день смерти Андрея Вознесенского, можно также рассказать о 31 мая, дате кончины Питера Орловски (Peter Orlovsky), – затерявшегося в тени своего легендарного любовника Аллена Гинзберга. Но всегда почетно упоминаемого рядом с именами Берроуза, Ферлингетти, Керуака, Ашбери, Корсо.

Орловски и Вознесенский умерли один за другим, в 2010 году. Яркие, знаковые, легендарные поэты, вошедшие в литэнциклопедии и мартирологи еще и как представители «разбитого», как называли его иногда по-русски, поколения, которое провозгласило свободную любовь и кайф наркотических трипов, расслабленную манеру сквернословить публично и клясться в любви к буддизму вкупе с сектантскими рок-мантрами фанов Вудстока. (далее…)

45 лет назад увидел свет роман Владимира Набокова «Ада, или Эротиада. Семейная хроника»

«Ada or Ardor: A Family Chronicle» — шестой роман Набокова, написанный по-английски. Он увидел свет в мае 1969 года и занял в списке бестселлеров The New York Times прочное (на 20 недель) четвертое место — после «Крёстного отца» Пьюзо, «Любовной машины» Сюзанн и «Жалоб Портного» Рота. Одни критики решили, что это полный провал – они поняли всё буквально, не заметив, что это была игра высокого уровня. Зато другие назвали «Аду» вершиной творчества Набокова и самым великим романом XX столетия.

Первая русская «Ада» вышла в 1995 году в коллективном переводе. В 1996 году появился перевод Сергея Ильина «Ада, или Радости страсти». И наконец, в 1999 году — перевод Оксаны Кириченко «Ада, или Эротиада», которым мы и будем пользоваться. Тем более что он снабжен комментариями Николая Мельникова. Ну а тех, кто готов погрузиться в роман с головой, отсылаем к сайту — оригинал ценнее любых переводов.

Читателю Набокова вовсе не нужно знать в совершенстве несколько языков, играть в шахматы на уровне кандидата в мастера, разбираться в лепидоптерологии, свободно ориентироваться в бескрайнем море мировой литературы и т.п. Это всё мифы. Достаточно знаний в объеме средней школы и самых общих представлений о Джойсе и Прусте: дескать, поток сознания в поисках утраченного времени… И еще один странный миф – будто бы Набоков только и делал, что изобретал ловушки и головоломки для читателей и критиков. Путал, так сказать, следы. Ну можно ли вообразить (настоящего) писателя, который прикидывает: «Вот здесь я капканчик оставлю, попадутся, голубчики!..» Хотя ловушек и обманок в романе предостаточно, это объясняется просто: Набоков по природе был очень весёлым человеком. (далее…)

…как она снимает и аккуратно складывает трусики перед тем, как сделать это в первый раз, а он раздвигает ей ноги ботинком; как развлекается в ресторане, засовывая себе кое-куда десертные ложки и как ложки с веселым звоном выпадают, когда она встает; как ушастый садист зажимает ее ремнем на диване с помощью зубастого механизма, и — порет, порет кнутом! О, эти рдеющие под ударами, кровоточащие ягодицы…

Правильнее, конечно, было бы начать по-другому, например, так: Ларс фон Триер снял литературоцентричное кино; читатель как бы слушает аудиокнигу – рассказ нимфоманки Джо и культурологические комментарии приютившего ее Селигмана, а зритель смотрит артхаусное кино; сцены местами едва намечены, а на экране временами даже появляются цифры и шрифт. Правильнее было бы не изменять жанру рецензии. Разыграть, так сказать, «начало Селигмана». Но страшно хочется все же разыграть «начало Джо». С первых же слов соблазнить читателя, чтобы он отправился в кинотеатр или скачал на торрентах. Итак: «Делай, что хочешь». Запретные желания – освобождающий кинофильм – вольная рецензия… «Великое искусство всегда появляется в компании своих мрачных сестер – богохульства и порнографии», – как говрит Джеффри Хартман. Это, конечно, верно не всегда, но в отношении «Нимфоманки», похоже, к месту.

Ларс фон Триер снял действительно великое кино. Он напомнил нам о демоническом сердце природы, которое, по-прежнему, бьется и в нас. Он напомнил нам, что мы состоим, прежде всего, из чувств, и что глубоко в их основании скрыты все те же природные похоть и агрессия. В этом наша трагедия и наша комедия. И признать эти чувства – гораздо честнее, чем прятаться от них за социальные шоры. Не в этом ли целительная сила искусства? Ларс фон Триер являет нам аполлонический закон, посредством которого художник заклинает демонов. Мы принимаем это заклятие как сдерживающую нас эстетическую форму. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ

Теперь можно вернуться к теме «неудобной литературы». Не так уж редко в рамках проекта «Неудобная литература» мы публиковали на «Переменах» тексты, во многом написанные из Self. Часто именно такие тексты, появившись на свет, первое время выглядят неудобными для устоявшейся культуры, в том числе для традиционной литературной тусовки, которая старается либо вовсе не обращать на них внимания, либо не обращать внимания частично. Так было, например, с романом Валерия Былинского «Адаптация», многие эпизоды которого написаны явно по вдохновению из Self, хотя очень многие места созданы со значительными примесями ложного личностного восприятия. Что и позволило критикам в свое время говорить о том, что роман сырой, недоредактированный, банальный и прочее, а эксперту в области «неудобной литературы» Льву Пирогову (который, собственно, поначалу и дал «Адаптации» дорогу в литературную тусу) в порыве личностного раскаяния воскликнуть о самом себе: «Акелло обосрался!».

Недавно Валерий Былинский в Фейсбуке вывесил цитату из «Адаптации», вот такую:

«На рассвете мы сидим на берегу Сены рядом с седым бродягой, пьем утренний кофе в бумажных стаканчиках из «Макдоналдса». Бродяга похож на Хемингуэя. Мы говорим с ним, не понимая ни слова, о вечности и любви. И мы, и этот старик, и ночные отблески Сены, и танцующие медузы в подвале, и арабы, владельцы медуз, – все это вместе с миром кажется разбросанными в результате какого-то гигантского взрыва слов. Да, именно слов, которые были сложены когда-то вместе и представляли собой идеальную книгу. Книгу, которую в результате жестокого террористического акта однажды взорвали – и слова из нее разлетелись миллиардами осколков по миру. Теперь мы ходим, собираем эти осколки, пытаемся сложить пазл жизни вновь. Кому-то это удается время от времени – и он восстанавливает часть книги. Тогда начинаются революции, войны, болезни, бумы рождаемости, расцветы и закаты искусства, строительство и запустение монастырей, создание и забвение книг. Когда-то, вероятно, пазл полностью восстановят. Но писать тогда ничего уже будет не нужно. Потому что, по сути, все хорошие книги пишутся для того, чтобы преодолевать зло».

И в комментарии в Фейсбуке под этой цитатой уточнил: «Сейчас перечитывал свой старый текст в доке (нужно было для одного дела отрывки найти) и когда наткнулся на этот отрывок, даже не сразу не понял, что это я написал, задело сильно».

Я ответил на этот комментарий Былинского: «Валера, а это и не ты написал. Ты и не ты». И тогда он сказал: «Глеб, ты прав, да, я знаю, конечно. Неудобно тут говорить вроде как о себе, но это правда так и было — я реально не мог поверить, что это я написал».

Я помню, как однажды автор романа «Побег» (известный под псевдонимом Суламиф Мендельсон) сказал мне почти то же самое. Мы как раз готовили «Побег» к публикации в «Неудобной литературе», и он заметил: «Я читаю сейчас этот текст, в целом мне не очень интересно, но некоторые места я перечитываю несколько раз удивленно и даже не понимаю, как я мог вообще такое написать». (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ

Сначала стихотворение полностью.

К другу

Скажи, мудрец младой, что прочно на земли?
       Где постоянно жизни счастье?
       Мы область призраков обманчивых прошли,
       Мы пили чашу сладострастья.
      
       Но где минутный шум веселья и пиров?
       В вине потопленные чаши?
       Где мудрость светская сияющих умов?
       Где твой фалерн и розы наши?
      
       Где дом твой, счастья дом?.. Он в буре бед исчез,
       И место поросло крапивой;
       Но я узнал его; я сердца дань принес
       На прах его красноречивый.
      
       На нем, когда окрест замолкнет шум градской
       И яркий Веспер засияет
       На темном севере, твой друг в тиши ночной
       В душе задумчивость питает.
      
       От самой юности служитель алтарей
       Богини неги и прохлады,
       От пресыщения, от пламенных страстей
       Я сердцу в ней ищу отрады.
      
       Поверишь ли? Я здесь, на пепле храмин сих,
       Венок веселия слагаю
       И часто в горести, в волненьи чувств моих,
       Потупя взоры, восклицаю:
      
       Минуты странники, мы ходим по гробам,
       Все дни утратами считаем,
       На крыльях радости летим к своим друзьям —
       И что ж?.. их урны обнимаем.
      
       Скажи, давно ли здесь, в кругу твоих друзей,
       Сияла Лила красотою?
       Благие небеса, казалось, дали ей
       Всё счастье смертной под луною:
      
       Нрав тихий ангела, дар слова, тонкий вкус,
       Любви и очи, и ланиты,
       Чело открытое одной из важных муз
       И прелесть девственной хариты.
      
       Ты сам, забыв и свет, и тщетный шум пиров,
       Ее беседой наслаждался
       И в тихой радости, как путник средь песков,
       Прелестным цветом любовался.
      
       Цветок, увы! исчез, как сладкая мечта!
       Она в страданиях почила
       И, с миром в страшный час прощаясь навсегда,
       На друге взор остановила.
      
       Но, дружба, может быть, ее забыла ты!..
       Веселье слезы осушило,
       И тень чистейшую дыханье клеветы
       На лоне мира возмутило.
      
       Так всё здесь суетно в обители сует!
       Приязнь и дружество непрочно!
       Но где, скажи, мой друг, прямой сияет свет?
       Что вечно чисто, непорочно?
      
       Напрасно вопрошал я опытность веков
       И Клии мрачные скрижали,
       Напрасно вопрошал всех мира мудрецов:
       Они безмолвьем отвечали.
      
       Как в воздухе перо кружится здесь и там,
       Как в вихре тонкий прах летает,
       Как судно без руля стремится по волнам
       И вечно пристани не знает, —
      
       Так ум мой посреди сомнений погибал.
       Все жизни прелести затмились:
       Мой гений в горести светильник погашал,
       И музы светлые сокрылись.
      
       Я с страхом вопросил глас совести моей…
       И мрак исчез, прозрели вежды:
       И вера пролила спасительный елей
       В лампаду чистую надежды.
      
       Ко гробу путь мой весь как солнцем озарен:
       Ногой надежною ступаю
       И, с ризы странника свергая прах и тлен,
       В мир лучший духом возлетаю.
      
       1815

Как видим, Батюшков с первых же строф задает фундаментальный вопрос, который во все времена активировал в человеке начало духовного поиска.

Скажи, мудрец младой, что прочно на земли?
Где постоянно жизни счастье?

То есть ставится вопрос о постоянном счастье, о том, что именно на земле по-настоящему прочно и неизменно. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ

О том, что Лев Николаевич Толстой был не понаслышке знаком с темой просветления, говорит в его произведениях очень многое. Он неоднократно описывает пробуждение своих персонажей к своей истинной природе — например, в «Войне и мире», в «Анне Карениной». Следы просветления можно обнаружить и в его публицистических работах, и в дневниковых записях. Но нас тут все же интересует больше худлит.

Широко известен хрестоматийный пример пробуждения Андрея Болконского во время Аустерлица: «Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава богу!». Чистая адвайта.

Или вот пробуждается Пьер Безухов: «— Xa, xa, xa! — смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: — Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня? Меня — мою бессмертную душу! Xa, xa, xa!.. Xa, xa, xa!.. — смеялся он с выступившими на глаза слезами».

И далее (те, кто хорошо знаком с текстами Толстого, обратят внимание на то, как легко, красиво и плавно вдруг начинает писать Толстой в эти моменты, словно это и не тот неуклюжий и сложносочиненный Толстой, который писал до того): «Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! — думал Пьер. — И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам».

А теперь посмотрим, как Толстой в «Анне Карениной» последовательно описывает процесс пробуждения Константина Левина к своей истинной природе, открытия в нем Self, истинного Я. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

А теперь примеры.

Для начала замечу, что любое произведение (не только искусства, а вообще любое проявленное творение) это проявление Сознания, и в этом смысле создано из Self. Даже и личность (эго, персонаж, ошибочный и ложный образ себя) — тоже творение Self (Муджи называет это творение постоянно меняющимся автопортретом Сознания, который Сознание некоторое время ошибочно принимает за себя, чтобы переживать определенные, иначе недоступные опыты; «ЭГО это модификация Сознания, — говорит он, — но в очень ограниченном проявлении»). Но когда Сознание хочет вернуться к своей изначальной, подлинной природе, хочет вспомнить себя как безграничное, неизменное, вечное, целое, оно берет «за шкирку» художника, наделяет его свойствами творца (или, иначе глядя, позволяет ему отрешиться от восприятия себя как личности и осознавать себя творцом) и «заставляет» создать произведение, написанное в чистом виде (или почти в чистом виде) из Self. Без примесей и заблуждений. Такие творения называют «гениальными», а в особых случаях «священными». Иногда говорят, что их написал Дух Святой (Библия). Но это необязательно священные тексты. В светских произведениях искусства тоже множество таких. И они преобразуют мир (о чем говорилось выше) в не меньшей степени, чем священные. (далее…)

Что такое искусство?

До сих пор нет однозначного ответа, с которым бы согласились единодушно все причастные и интересующиеся. Возможно, потому что и сам вопрос никогда не прояснялся до абсолютной ясности. Что на самом деле хотят узнать задающиеся этим вопросом? Очевидно, что в основе вопроса лежит желание разгадать тайну искусства. Тайну того воздействия, которое оказывают произведения искусства на нашу жизнь. Воздействие есть, и с этим, кажется, никто не спорит. Но в чем же тайна?

Если вглядеться со всем вниманием, то можно заметить, что мотив, заставляющий человека обращаться к произведению искусства, сводится к некоторому недовольству своей ситуацией, то есть, в конечном счете, к простому «бегству от реальности в прекрасные иные миры». Даже если вы пока не согласны с этим утверждением, попробуйте принять его на веру или хотя бы условно согласиться. Позже вам станет ясно, почему это именно так и откуда взялся этот тезис. А пока согласимся, потому что дальше я буду называть того, кто испытывает на себе воздействие произведения искусства, «беглецом». Так что даже если вы считаете, что, воспринимая произведения искусства, вы вовсе не «беглец», а, к примеру, «культурный и образованный человек» или что-то в этом роде, пока что просто имейте в виду, что это не столь важно. Можете даже считать, что «беглец» и «культурный и образованный человек» (или кем бы вы себя ни считали) это синонимы.

Посмотрим внимательно на человека, который только что «прятался от жизни», например, в роман (в картину, в песню, в симфонию, словом, в любое произведение искусства, настоящее произведение, а не в какой-нибудь местечковый сериал, хотя и среди них, наверное, попадаются реальные, — а что такое подлинное произведение искусства, мы и выясним в этом тексте). Достаточно поговорить с таким человеком до «бегства» и потом поговорить с ним же после «бегства», как мы сразу почувствуем разницу: тот, кто «убегал», вернулся преображенным. Если не интеллектуально, то, во всяком случае, энергетически. Ему, например, стало как-то «легче на душе». Как-то «спокойнее». Многие отмечают «очищающий эффект», производимый на них контактом с произведениями искусства. Возможно, правда, что «вернувшийся беглец» наоборот погрузился в депрессию и страдает как никогда сильно (например, часто такое бывает после чтения Достоевского). Но, будем считать, что это те самые катарсические страдания, через которые высвобождаются подавленные энергии. Страдания, влекущие за собой очищение и освобождение. И в этом случае опять же эффект бесспорен. Эффект (перемена, трансформация) есть при любом соприкосновении с подлинным произведением искусства. При условии, что соприкосновение это действительно состоялось, а не имел место механический, неглубокий контакт, при котором были задействованы только внешние органы чувств (эффект может быть и в этом случае, но тут он, скорее всего, будет совершенно незаметен без специального исследования). Со-прикосновение – это реальный контакт («реальный контакт» можно сравнить с тем, что вы чувствуете, если кто-то прикасается рукой к вашей руке, когда вы бодрствуете, в то время как «механический, поверхностный контакт» это как если бы кто-то прикоснулся к вашей руке в тот момент, когда вы крепко спали, и в итоге вы так ничего и не заметили). (далее…)

От писателя внешне должно меньше всего пахнуть писателем. Грин

За рекой в румяном свете
Разгорается костёр.
В красном бархатном колете
Рыцарь едет из-за гор.

Ржёт пугливо конь багряный,
Алым заревом облит.
Тихо едет рыцарь рдяный,
Подымая красный щит…

– Почти вся известная нам история человечества, – шутя спорил Грин по поводу дальнейшего мирового развития, – творилась на маленьком полуострове, который мы называем Европой. Почему нельзя допустить, что в дальнейшем её возьмут в свои руки люди, населяющие основной и притом колоссальный материк – Азию? В душе Востока много для нас таинственного и непонятного.

После подобных заявлений, пусть и курьёзных, Куприн, извечно взволнованный вопросами всего человечества, не менее, – вдобавок будучи по матери чистейшим татаро-монголом, да и со стороны отца инородцем, – насупливался и умолкал. Тем более ежели вдруг кто-нибудь начинал распространяться о миллионных полчищах Чингисхана, наваливавшихся в своё время на Россию. Или о китайцах с их бесконечной Стеной. (далее…)

Фото: Макс Авдеев

Я – угрюмый тяжёлый работник
Рою в ужасе к солнцу проход.
Вижу облик свой, нежный и кроткий
Рядом с ним – неживой идиот.

Здесь уместно вспомнить, какое значение имело слово идиот изначально. Древние греки, как известно, называли так людей, не принимавших участия в общественной жизни – людей, живущих жизнью параллельной социуму.

Юрий Мамлеев всю жизнь писал о том, что параллельная жизнь по сути своей не является девиацией и вообще не очень-то зависит от нашего восприятия. Параллельный мир просто существует вместе с нашим, и это ещё нужно посмотреть, кто здесь параллельный, а кто основной.

Трудно сказать, с чего начинается Мамлеев и мамлеевщина хронологически, это бесполезно, как и любая попытка выстраивания чёткой схемы в параллельном мире. (далее…)