Даня Шеповалов: Я слышал, недавно Первый канал украл твой арт…
Дима Мишенин: Осенью этого года Слава Цукерман, режиссер моего любимого фильма «Жидкое небо» написал мне из Нью-Йорка, что наслаждается каждый день уже в течении месяца картиной Doping-Pong «Салют» в рекламной заставке Первого канала Российского Телевидения. Я был крайне удивлен этим сообщением из-за Океана и взглянул отечественное ТВ, которое, в принципе, не смотрю. Действительно, в заставке их ежедневной программы я увидел свою знаменитую картину «Салют» без всякого упоминания авторства арт-группы Doping-Pong. Дал об этом информацию на официальной странице в Facebook и отправил через моего юриста письмо с претензией на канал. Через неделю заставка была переделана. «Салют» убрали, поменяв на какой то невнятный рисунок. Но никаких извинений мне принесено не было. Я подумал, что это наглость уже запредельная и подал на Первый канал в суд, чтобы научить его вежливости и уважению к частной собственности. Государственное Средство Массовой Информации в Христианской стране не имеет право так себя вести и нарушать одну из главных заповедей «Не укради!». Это большой грех. Если бы воры пришли с повинной я бы их простил, как добрый христианин. Но они попытались замести следы своего преступления и трусливо легли на дно. И этого спускать никому нельзя. Не покаялся — будешь наказан. (далее…)
«Здесь мы встречаем пресловутую силу регенерации (la recuperation) капитализма (и о нем говорят, что он все регенерирует и присваивает): всякий раз, когда кажется, что нечто от него ускользает, <…> он затыкает пробоину <…>, и машина запускается вновь».
Ж. Делёз. Коды и капитализм. (Лекция 16 ноября 1971 года.)
В последние годы появляется все больше бизнес-инициатив, которые предлагают потребителям, пожалуй, самый необычный товар за всю историю человечества – безопасное пространство. Типичным примером такого бизнеса является антикафе – заведение, в котором посетители оплачивают не блюда и напитки, а то время, которое они провели в стенах заведения. В антикафе царит уют, создается теплая, домашняя атмосфера, горит неяркий свет, есть вай-фай, игровые приставки, бесплатный чай, кофе и печенье в неограниченном количестве – владельцы и менеджеры таких бизнесов пытаются создать максимально безопасную и спокойную среду. В ней находят свое место приличные, образованные люди, которые, в отличие от посетителей обычных кафе, пивных и ресторанов, не провоцируют кровавые разборки и не поют под караоке.
В один ряд с анти-кафе можно поставить и разного рода специализированные коммерческие заведения для гиков – например, клубы настольных ролевых, стратегических или карточных игр, любителей аниме, комиксов и т.п. Эти бизнесы тоже продают безопасное пространство, в котором отщепенцы со странными увлечениями могут спокойно заниматься своим делом и встретить единомышленников, которых так трудно отыскать в недифференцированном потоке «реальной жизни». (далее…)
Месяц тому назад, 5 ноября 2013 года, случилось неожиданное.
Два соавтора – один из самых оригинальных современных культурологов, философ и замечательный стилист, прозаик объявили день открытых дверей.
В годовщину выхода томика двойной автобиографии, совместно созданной по методу пары других напарников – Брокгауза и Ефрона ( USA: Franc-Tireur, 2009) всем было позволено на ней жениться. То есть скачать и насладиться. (далее…)
Пансионат «Липки», Форум молодых писателей, бар. Много странных, удивительных, интересных людей. Пишущих. И всё же один, как мне кажется, выделяется больше других. Ходит с включённым диктофоном. Ориентируется в окружающем мире с трудом. Носит странные очки.
Зовут его Василий Ширяев. Родом с Камчатки. По призванию, образу мышления – критик.
Собственно, и работает Вася вне формата. Беспощадный к писателям и коллегам, неутомимый в языковых экспериментах, он напоминает «литературного фрика», которого ещё не успел или не смог отформатировать нынешний литпроцесс.
Вот и беседа с ним – о Камчатке и камчадалах, ругательных рецензиях, значении логоса, истории как разновидности литературы, заговорах критиков, премиях, литературных трендах и массовых расстрелах не читающих – вышла любопытная. (далее…)
Утром небо к северу от Пятигорска потемнело; полдень ещё упал на город несколькими лучами мутного солнца, но лишь когда бледные секунданты, неизвестно зачем торопясь, втискивали сразу отяжелевшее тело в запасённую без особого, впрочем, умысла коляску, вовсю полил дождь.
По размокшей дороге на пегой казачьей лошадёнке отставной майор Мартынов ускакал прочь, в город. Поручик Тенгинского полка Лермонтов был убит, и июль плясал знойным курортным сезоном на водах в Пятигорске, и после обеда кавалькады гуляющих тянулись к Машуку, там, говорят, был особо целительным горный воздух.
Сестра, к которой и скакал так спешно Мартынов, встретила его ещё в прихожей и, не дожидаясь ухода слуги, спросила сухими от тревоги глазами: «Как?» Он минуту переминался с обыкновенным, сохранившим будничность лицом, затем резко с места, увлекая за собой вверх по лестнице и её, пошел, рассказывая, что случилось.
В комнатах наверху было темно и душно. Бабушка Мария Михайловна, генерал-интендант, как в шутку, но очень неофициально называли её домашние, с детства боясь грозы, приказывала во всём доме закрыть ставни, а сама заперлась в кабинете, единственном глухом, без окон, покое. (далее…)
В год чертовой дюжины, и даже пары, 2 по 13, непременно должны иметь место странные и неожиданные происшествия. К подобным несомненно можно отнести две книги, двух романистов, не о деньгах и смерти, и даже не о любви, как это предписывают законы ремесла, а о бумаге и словах, буквально о чужих текстах. Речь идет об Андрее Тургеневе (он же Вячеслав Курицын), авторе среди разнообразных прочих таких художественных книг, как «Любовь и зрение: Повести. 1996» «7 проз: Рассказы, повести. 2002», «Месяц Аркашон. 2003», «Спать и верить. Блокадный роман. 2007» и Сергее Солоухе ( «Шизгара. 1993». «Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева. 2001», «Игра в ящик. 2011»). Первый из упомянутых сочинителей, опубликовал в 2013 свою работу – подробный с микроскопом и циркулем анализ всего корпуса текстов русского гения, а второй, в свою очередь, книгу – не менее подробный и скрупулезный разбор, но всего лишь одного текста, зато какого, гениального романа гениального чеха, ставшего такой же частью русской культуры, как Лужин и Лолита. Не удивительно, что подобные подвиги на ниве родной словесности должны и могут сближать, и с этой точки зрения вполне естественным кажется желание одного автора поговорить с другим. Итак, Вячеслав Курицын пишет Сергею Солоуху, а Сергей Солоух отвечает Вячеславу Курицыну, и результатом становится уже совместный текст, не только о том, как книга, равно своя или чужая, нам строить и жить помогает, но и о том, какие удивительные формы сама по себе, в плане видов издания и способов распространения, может принимать в современном мире, как одинарных, так и двойных чертовых дюжин.
Вячеслав Курицын: Вы говорите, что книжка спасла Вам жизнь. Можно поподробнее?
Сергей Солоух: Можно, хотя рассказ будет отдавать профанацией. Разбалтыванием чего-то вроде интимного откровения. Но попробую как-нибудь поаккуратнее. Дело в том, что книга издана, как бук-он-деманд, американским издательством с очень походящим названием «Вольный стрелок» (Franc-Tireur) моего друга и замечательного писателя Сергея Юрьенена, а одно из множества достоинств подобного способа публикации – возможность многократного корректирования, добавления, исправления, обновления. Первый, очень спешный, февральский тринадцатого года тиск, вызвал много нареканий у тех (большое, спасибо, всем, кстати), кто книгу купил, особенно на неудачную и неудобную верстку. С начала марта макет был принципиально изменен и вот тут мы подходим к событию, которое вполне законно можно определить отличным чешским словом с ударением на первое «а» – катастрофа. Рано утром 19 марта, часов в пять, когда я встал и начал привычно собираться в обычную для моих вторников поездку в Новокузнецк (туда 230 км и столько же обратно) в телефонном мэйлере обнаружилось письмо от неутомимого Юрьенена с приложенной промежуточной версткой (ему пришлось решать проблему с наслоением букв в словах с надстрочными знаками, каковых в чешском каждое второе) и просьбой добить, собственно форматирование. Этот его ранний привет буквально означал следующее – до публикации (начала продаж на сайте новой редакции) каких-нибудь пара, тройка часов моей собственной работы. Но именно в это утро я ничего не мог сделать. Ехать все равно надо, надо – это мой хлеб, долгие и утомительные поездки. И я уехал, со слабой надеждой хотя бы вырваться пораньше, но и этого не получилось. Вернулся даже позже обыкновенного, уже после девяти вечера. Но с таким страстным желанием не сдать Москву, то есть, увидеть завтра книгу в продаже, что не лег немедленно после ужина спать, как было у меня заведено годами после таких путешествий, а к изумлению моих родных включил бук и принялся пахать. 460 км за рулем и восемь часов всяческих переговоров — это много, поэтому, несмотря на весь мой несомненный, стахановский энтузиазм, без нескольких минут одиннадцать, закончив примерно половину всего объема требующих ревизии абзацев, я встал, зашел в соседнюю комнату и честно сознавшись своим болельщикам, что сдался и добью завтра, пошел чистить зубы. А еще через пару минут случилось вот, что. Той самой комнаты, в которой я в тот вечер выявлял сильные стороны характера, а мог бы просто по обыкновению спать, после наконец отгоревшего трудового дня, не стало. (далее…)
Doping-Pong & Андрей Чежин представляют: с 3 ноября по 13 декабря 2013 года в Музее Сновидений Фрейда открытие выставки.
У этой выставки ужасное название. А Doping-Pong всегда делали прекрасное. Ненависть к себе это просто отвратительно. Doping-Pong учили: себя можно только любить и обожать. Если ты ненавидишь даже самого себя — чего же ждать от других.
УЖАСНО УЖАСНО УЖАСНО. Что происходит в мире? Это название даже читать ужасно. Не то что вдумываться в него. А если вдумываться, то оно вообще вызывает панику и рвотный рефлекс. Не надо себя ненавидеть, дорогие люди мира, на минуту встаньте и поцелуйте себя куда дотянетесь. Как это было на выставке тех же
авторов 10 лет назад под прекрасным названием «Любовь к себе, разве это не прекрасно?». Это в сто раз приятнее, чем резать вены или ненавидеть свое отражение или отказывать себе в радостях. Если все-таки несмотря на наше предупреждение и кошмарное название вы захотите увидеть новую выставку Doping-Pong и Андрея Чежина, то добро пожаловать в Санкт-Петербург:
Музей Сновидений Зигмунда Фрейда
Открытие вернисажа из 10 самых человеконенавистнических и самоуничижительных образов 2013 года в канун 14-го Дня Рождения Музея Сновидений Фрейда 3 ноября, 16.00
По адресу : Восточно-Европейский Институт психоанализа, Большой проспект Петроградской Стороны дом 18A
Подобно тому, как из любой точки поверхности земли можно предпринять путешествие к ее центру, сделаю и я попытку странствия к избранному мной центру – собору Лозаннской Богоматери.
Мой путь тернист, препятствий – через край. Лишь отблеск истинного хода событий я сумею изложить, но, признаюсь, трудно сохранить независимость от устойчивых идей и не унестись астральным течением мемуаристов, которые мечут в тебя тонко отточенные метафизические стрелы, и совсем уже нелегко перенестись отнюдь не метафизически из реального двадцатого века в атмосферу чуть ли не средневековья. История, которую я изложу повисает между мифом, сказкой и рассказом. Я скорее склоняюсь к мифу, который все же хочу понять и даже объяснить.
О встрече Андрея Белого с таинственным господином в соборе Лозанны мне известно из воспоминаний, а точнее, из лаконичного свидетельства строгой Аси Тургеневой, первой жены писателя художницы Анны Алексеевны Тургеневой, ставшей адресатом большинства стихотворений Белого, в том числе и сборника «После разлуки», созданного в Берлине после окончательного разрыва с ней, о чем я подробно написала в книге, целиком посвященной Андрею Белому (Борису Николаевичу Бугаеву), писателю, достигшему высшей точки русской литературы.
Я в который раз с изумлением читала воспоминания Аси, странную смесь фантастики, мистики и религии, о фанатичном строительстве первого антропософского храма Гётеанума. «Всякий, кто оказывался в Дорнахе, – сообщала Ася, – хотел стесать хотя бы несколько щепок». Мне казалось, что я читаю книгу о некоем мистическом христианстве, замешанном на розенкрейцерстве, находящемся за стеной, непроницаемой для времени и внешнего мира.
И вот уже в безвестной раньше швейцарской деревне собралась огромная толпа людей из разных стран, жаждущих тесать, вырезать, или же хотя бы прикоснуться к строящемуся храму, и вот уже вновь и вновь прибывающим не хватало там места и инструментов, и вот уже, какое счастье, группа Аси удостоилась чести вырезАть деревянный архитрав Сатурна, а затем и Марса! И вырезали-тесали ежедневно и лихорадочно до глубокой ночи, суставы болели, рука Аси распухла, но это всё были ничтожные мелочи по сравнению с тем великим будущим, созидателями которого они себя возгласили. (далее…)
«…Колька пел отпущенными связками, не подпирал их мускулами, не давился дискантом, отчего строй его пения был обтекаемо занижен. Эту безыменную разницу и чуял музыкальный майор Буханов, но рассуждал о голосах горловых и грудных, о концертности и сценичности – не в ту степь, мимо денег! Однажды, после прослушивания пластинок старинных певцов, майор засел во вздутое черное кресло и сказал Кольке: «Ты поешь… как тебе передать? – дореволюционно… Не в политическом, конечно, смысле, а в культурном.» (Ю. Милославский. Лирический тенор).
Есть такие культурные феномены, чья природа настоятельно вынуждает нас приступать к их обсуждению ab ovo. Это, разумеется, удлиняет процесс, зато его же и упрощает. Феномен замечен, однако он трудноопределим, границы его или, лучше сказать, обводы словно мерцают, находятся в постоянном движении. Поэтому «неопознанный объект» следует взять в кольцо на достаточно дальних подступах, чтобы не позволить ему скрыться от наблюдателя.
Итак, после короткой стычки у Кедронского ручья, протекавшего в низине, неподалеку от внешних иерусалимских стен, Иисус Назарянин был задержан особым подразделением контрактников, состоящих на службе при Синедрионе, и доставлен на допрос в резиденцию первосвященника Иудейского. Большая часть учеников Спасителя разбежалась. Исключение составляли двое: Симон (Петр) и любимый ученик Христов, т.е., как принято считать, юноша Иоанн, сын Зеведея (Завдая). Одно из преданий гласит, что именно его семья владела достаточно поместительным домом в Иерусалиме, где проходила Тайная Вечеря (или, по другим данным, в этом-то доме Апостолы собрались на Пятидесятницу, и, стало быть, речь идет о Сионской Горнице). Семья Иоанна, вероятно, числилась «своей» в среде местной теократической верхушки. Иначе невозможно объяснить, каким образом «ученик …сей /т.е. Иоанн – ЮМ/ был знаком первосвященнику и вошел с Иисусом во двор первосвященнический.16 А Петр стоял вне за дверями. Потом другой ученик, который был знаком первосвященнику, вышел, и сказал придвернице, и ввел Петра. (От Иоанна, гл. 18).
Знакомство с Иоанном не избавило Петра от опасности: спустя некоторое время он был опознан челядью, и лишь своим троекратным отречением от Учителя избежал ареста, а возможно, и гибели.
Но как же его опознали?
Прислушаемся к Евангелистам. «69 Петр … сидел вне на дворе /первосвященника — ЮМ/. И подошла к нему одна служанка и сказала: и ты был с Иисусом Галилеянином. 70 Но он отрекся перед всеми, сказав: не знаю, что ты говоришь. 71 Когда же он выходил за ворота /т.е., от греха подальше, покинул внутренний двор, площадку, расположенную непосредственно перед первосвященническим обиталищем — ЮМ/, увидела его другая, и говорит бывшим там: и этот был с Иисусом Назореем.72 И он опять отрекся с клятвою, что не знает Сего Человека. 73 Немного спустя подошли стоявшие там и сказали Петру: точно и ты из них, ибо и речь твоя обличает тебя. (от Матф., гл. 26). (далее…)
Есть почти универсальная закономерность в гуманитарных исследованиях – чем глубже погружаешься в какую-либо тему, тем сложнее использовать существующую категориальную сетку, которая удобным образом первоначально размечала область исследования. На первых подступах – и для человека постороннего – такие слова, как «консерватизм», «сословие», «государство» и подобные им, выглядят фиксирующими некую реальность и есть возможность говорить непосредственно о них, тогда как конкретные исторические события, персонажи, ситуации смотрятся частными случаями, примерами этих самых понятий. Однако уже следующий шаг приносит разочарование – любой конкретный случай, который мы удосужились разобрать достаточно подробно, демонстрирует свою неподводимость под общую схему. До тех пор, пока для исследователя сама общая схема сохраняет силу, подобный результат рассмотрения описывается в терминах «исключения», «особого случая» и т. п.1 – но двигаясь в подобной логике мы приходим к естественному заключению, что ничего, помимо «исключений» нам обнаружить не получится: в неокантинской схеме в ее простейшем изводе, относящей историческое к области единичного, как раз и фиксируется подобная ситуация, чтобы в дальнейшем в размышлениях Вебера перейти от «обобщений» к «типологизациям», «идеальным типам», с которыми теперь мыслится работающим историк. (далее…)
Снова придется говорить про антисемитизм (не взять ли в кавычки?) Есенина, поскольку нашлась к нему неожиданная и убедительная рифма.
И – привычно отмечаю: очень возможно, что всё это, так или иначе, уже известно (опись, прОтокол), а дилетанту мне просто не попадалось на глаза.
Но ведь и не попалось, потому что есениноведение, с которым я имею дело – наука идеологическая. Процентов на восемьдесят. Раньше была на все сто, но сейчас ситуация выправляется. (далее…)
Почему так много писателей? Особенно сейчас, когда, казалось бы, книга окончательно перестала быть самым значительным носителем знания? Книга как источник информации отмирает. Люди — даже такие, которые считают себя культурными и образованными людьми — все меньше читают и все больше проводят времени в интернете (Фэйсбук, Ютьюб, Википедия, статьи на порталах, что угодно, но книги — в последнюю очередь). Но писателей при этом становится все больше. Их сейчас так много, как никогда. Развелось множество литературных премий, которые зачастую выдают наиболее бездарным авторам, литературных журналов, которые почти никто не читает, а многие образованные и культурные люди (те самые, которые почти не читают книг) считают своим долгом написать книгу. И пишут. И говорят степенно и гордо: я — писатель! Почему?
Происходит это как раз по той причине, что до недавнего времени (XIX век и почти весь XX) именно книга была главным носителем знания. Именно в книгах записывалось все самое новое и ценное, до чего мог дойти ум человеческий. До этого тоже был культ текста и книги, но к началу XX века он достиг апогея и потом уже постепенно сходил на нет, вытеснялся культом визуальных средств коммуникации. Разумеется, интеллектуалы по этой причине стремились как можно больше читать и, если получится, что-нибудь писать — статейки, рассказы, эссе, романы. Написать (а в идеале еще и издать) книгу стало для интеллектуала своего рода критерием, знаком состоятельности. Зарубкой, отмечающей пройденные километры интеллектуального пути.
Так появилось (и появляется) множество неинтересных, некрасивых, скучных, бессмысленных, бесталанных, мертвых текстов. А это способствовало еще более стремительному падению авторитета книжного знания. Почему так произошло? Дело в том, что очень многие люди, родившиеся в интеллектуальных семьях и воспитанные соответствующим образом, или же наоборот — достигшие определенных интеллектуальных высот на силе сопротивления (чтобы не быть такими невеждами, какими были их родители), — многие из них созданы были, по всей видимости, для совсем другого. Они не должны были делать ставку в своем развитии на интеллектуальное знание. Возможно, им стоило бы печь хлеб, заниматься живописью, работать на бирже, продавать или шить одежду. Но социальная среда, в которой они выросли, установки этой среды, воспитание, стереотипы, законы, нормы — изо всех сил с самого детства диктовали этим людям, что самая уважаемая, самая умная, самая влиятельная и полезная профессия — это (например) писатель. А самая вершина бытия интеллектуала-писателя — это написать книгу, а лучше две или три. В итоге мы имеем сейчас множество романов, написанных корявым или вычурным языком. Или наоборот — написанных нарочито просто, нарочито «по-народному» (это другая крайность писательского бума). Эти произведения сереют (не всегда явно) большим количеством лингвистических штампов, социальных стереотипов, интеллектуальных шаблонов, не своих (заимствованных) мыслей, идей, образов. Примитивными или же наоборот чересчур изощренными (искусственными) сюжетными линиями. Слишком стройными логическими построениями. Слишком правильными языковыми конструкциями. И так далее. В двух словах можно сформулировать так: эти тексты мертвы и не имеют ничего общего с той реальной жизнью, которая происходит с нами здесь и сейчас. Иногда ими можно увлечься или развлечься, но это будет бесполезное, а зачастую даже вредное развлечение. (далее…)
Пофилософствуй — ум вскружится.
Александр Грибоедов
Общая мировая душа — это я… я… Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню все, все, и каждую жизнь в себе… я переживаю вновь.
Антон Чехов
Я тогда работала в издательстве ОЛМА. Внештатно. И однажды сказала штатному редактору, что мне нравятся книги Сергея Чилая, которые я недавно редактировала. «Донор» и «Виварий». И вдруг обычно спокойный человек взорвался:
— Вы же опытный кадр! И не понимаете?! Книги Чилая — это настоящая проза! А она не продается! Нам нужен экшн и экшн! Пусть это, на ваш взгляд, тупой проходняк! Но у нас рынок! Он наш законодатель! Рынок и Чилая — понятия несовместимые!
Я слегка озадачилась. Нужно ненастоящее?! Но редактор был прав. Немного позже на книжной ярмарке на ВДНХ увидела подтверждение. Рассказы Юрия Казакова печально лежали, никому не нужные, с ценой в пятнадцать (!) рублей, а неподалеку бойко распродавались глянцевые яркие томики Марининой по триста… Шли нарасхват.
Мой любимый Юрий Казаков… Мой любимый Сергей Чилая… И о какой ненужности идет речь?
Открыв новые книги Чилая «Аранжировщик» и «Хирург» (издательство Accent Graphics Communications, Montreal, 2012), я вдруг осознала многое насчет несовместимости.
Сегодня понятие двоемирия прочно вошло в наш обиход. Даже детям в продвинутых школах дают темы по этому поводу. Приучают к высокому. Чтобы дети учились отрывать глаза от земли и внимательно, пристально смотреть на небо, облака, звезды… Чтобы учились думать, анализировать, сопоставлять. Чтобы пробовали постичь категории времени и пространства. (далее…)
Фрайер Х. Теория объективного духа. Введение в культурфилософию / Пер. с нем. Д.В. Кузницына, послесл. А.Ф. Филиппова. – СПб.: Владимир Даль, 2013. – 359 с.
Имя Ханса Фрайера – одно из тех имен интеллектуальной жизни Германии межвоенного периода, которые в последние годы более или менее активно входят в отечественное интеллектуальное пространство. Интерес к этому периоду интеллектуальной истории не сводится к «внешней актуальности», заданной параметрами «популярности вовне» и т.п. – это достаточно локальный интерес, отвечающий на внутренние вызовы и представляющий собой – если позволить себе говорить несколько пафосно – попытку осмыслить минувший век и свое место в нем, двигаясь по линиям сходства и противоположностей, выбирая точки наибольшего напряжения. Что до последних, то вряд ли можно сомневаться, что Веймарская Германия представляла собой подобную «точку», где сошлась объективная обнаженность ситуации и интеллектуальные ресурсы для ее осмысления – то время, когда многое виделось не вполне отчетливо, зато виделось многое. Последующие времена обрели привилегию знания post factum, нередко оставляя неосмысленным то, что описывали в диапазоне от «ошибок» до «трагедии» прошлого, предпочитая давать оценки и приговоры, полагая, что тем самым дают и объяснение.
Можно, видимо, сказать, что другие вопросы стали ключевыми – и они определяли и то, что высвечивалось в прошлом, способное стать значимым, достойным внимания: большая часть споров и поисков тех лет проходят теперь преимущественно по ведомству «интеллектуальной истории» (из тех, что не попали в историю политическую или историю идеологий – впрочем, граница между последней и историей интеллектуальной скорее в том, где видится граница непосредственного влияния конкретного текста или конкретной совокупности идей). Но для нас эти старые тексты могут оказаться значимыми еще и потому («еще», т.е. помимо прямого их смысла, перенесенные в местный контекст и прочитанные под осознанно или бессознательно целенаправленно суженным углом зрения), что они открывают ходы мысли, либо не сделанные, либо сделанные в таких формах, что их расшифровка весьма затруднительна – поскольку утрачен «шифр»: чужие размышления здесь способны оказаться одним из ключей к нему, возможностью понять не только нынешнюю ситуацию и ее истоки, но и способы их осмысления – в тот момент, когда они сами были ситуацией. Впрочем, это вновь об использовании текста лишь как исторического. Однако историческое не значит – «не имеющее значения для сегодняшней мысли»: как завершает послесловие к «Теории объективного духа» Александр Филиппов, «так или иначе, Фрайер для нас – это история, не более, но и не менее, чем история. <…> Сейчас не лучшее время, чтобы следовать его путем? – Правда, но кто может знать, как оно сложится дальше… Гёте говорил Эккерману, что “не все мы бессмертны в равной мере, и тот, кто хочет проявлять себя и в грядущем как великая энтелехия, должен быть ею уже теперь”. Выдающиеся фигуры прошлого, возможно, еще не раз явят нам мощь своей прижизненной энтелехии» (стр. 358). (далее…)
Человечество эволюционировало, законы пора менять, — считает основатель движения «Жизнь в правде»
Каролина Стеклова — практикующий раджа-йог (йог сознания), духовный учитель, основатель движения «Жизнь в правде». Весной этого года она стала проводить еженедельные сатсанги, которые быстро приобрели популярность среди духовных искателей столицы. Люди приходят к ней, чтобы понять, что с ними происходит, как избавиться от проблем и найти себя. Каролина говорит с ними о смысле жизни, целях, саморазвитии, о любви, семье, карьере. Это и отличает ее от других просветленных учителей — она не призывает людей отказываться от простых мирских радостей и умерщвлять эго, но просто объясняет, как можно жить в гармонии с собой и миром.
Почему вы стали проводить встречи «Жизнь в правде»? Что вас на это подвигло?
Это моя миссия.
А что подразумевается под «жизнью в правде»?
Где ты живешь — в раю или в аду, определяешь ты, а не окружающий мир. Ад и рай — они не снаружи, они внутри человека. Мир не меняется, меняется только твой взгляд на мир. Поэтому изменяя сознание, ты можешь менять свою жизнь. Большинство людей даже не задумываются над тем, что у них есть выбор — жить в раю или в аду. Вопрос «Кто я? Могу ли я определять внешний мир или же внешний мир определяет меня?» возникает в определенный момент эволюции человека. Для тех, у кого возник этот вопрос, я и веду эти беседы.
То есть для тех, кто задумался над смыслом жизни и хочет изменить свою жизнь к лучшему?
Для тех, кто понял, что не мир виноват в его неудачах и страданиях, а что это с ними проблемы какие-то. Вот этим людям я и стараюсь передать те знания, которые я получила в ходе своего пути. Когда мы ищем снаружи, мы не смотрим в себя. Пока мы обвиняем окружающих, политиков, родственников, друзей, милицию в своих несчастьях, мы не вглядываемся в себя. (далее…)
Журнал "Перемены" в ВК >>
Вы можете поблагодарить редакторов Перемен >>