Слои Слаенова и Дао русского магната.

Авторство термина «олигархическая литература» принадлежит, уж извините, мне. Придуман в процессе работы над книжкой «Культурный герой: Владимир Путин в современном российском искусстве». Впрочем, стучать в грудь, ломиться в открытую дверь и требовать патента не хочется – термин получился неуклюжим и лапидарным. Но и другого на место, взыскующее заполнения, не вставало.

Речь вот о чем: в последние полтора десятка лет в русской литературе возникло направление, отражающее труды и дни крупного бизнеса, технологию «большого хапка», взаимоотношения магнатов с людьми власти и политики, криминала и – подчас – искусства.

Описывая его и анализируя, я опирался, на, прежде всего, романы Юлия Дубова («Большая пайка» и «Меньшее зло») и Александра Проханова («Господин Гексоген» и «Политолог»). Упоминал тексты Владимира Сорокина и Виктора Пелевина, где «олигархическое», в менее концентрированном виде, является фоном, неизбывной опухолью эпохи. (далее…)

Авторское вступление:

В возрождённом журнале STORY вышла моя статья о Максиме Канторе. Когда писал, думал, что стану патологически нерукопожатным в среде либеральной интеллигенции. Потом думал, что, в общем, я там никого и не знаю, потому не жалко. А потом думал вот что. Год назад Кантор в своем романе высмеял выступления Дмитрия Быкова в Барвихе, и тогда все возмутились. А через полгода вышел роман Владимира Сорокина, в котором тот же гражданин поэт изображен в ключе совсем уж непристойном.

Но если Кантора записывают в непримиримые охранители, то Сорокина почитают иконой свободомыслия. А он вот что. Всё меняется, все проходит через переосмысление. И тогда я просто подумал, что напишу про Кантора как есть. А потом видно будет. В журнале вышла укороченная версия текста. Укоротилась она на моменты, которые мне дороги. Поэтому выложу текст целиком здесь. Ни в коем случае не рассчитывая, что кто-то станет читать все эти 15 000 знаков. Просто на память.

– Какие позиции Вы занимаете? Либеральные или патриотические? Вы осуждаете революцию и сталинские репрессии? Или Вы сочувствуете большевикам? Каковы Ваши политические взгляды? Да и сам-то Вы кто? Писатель или художник? С кем Вы?

– Я с Фомой Аквинским, – спокойно отвечает Максим Карлович Кантор.

Непривычная прямота художественного метода Кантора неотступно сопутствует парадоксальной сложности его личной биографии и истории его семьи. Вся жизнь Канторов это действия вопреки предлагаемой логике. Семья еврейских эмигрантов возвращается из Буэнос-Айреса в Коптево. Отец Максима Карл Моисеевич, окончив магистратуру философского факультета МГУ, работает лаборантом в рыбном институте, потому что больше никуда не берут после тюрьмы, где он сидел под следствием по делу о космополитизме и вышел исключительно благодаря смерти Сталина. (далее…)

Великий святой стал символом преображения страны

Одним из самых убийственных обвинений русской культуре и самым весомым доказательством ее… неполноценности традиционно является то, что она не пережила Ренессанса, не ощутила всплеска западноевропейского гуманизма. Здесь только одна бесконечная и застойная осень Средневековья. Не было Петрарки, Леонардо, своего Рафаэля, Шекспира, Данте. Не было любовной реставрации античного культурного тренда, да и собственно, что могли здесь знать об Античности темные и забитые люди, всегда живущие под тем или иным игом-гнетом.

О каком революционном Возрождении может идти речь, когда тягучая инерция здесь правит бал?! И еще бесконечный ряд «не» предъявляется…

Беда! «Людоедская» улыбка Джоконды русскую культуру не освещала, до гор трупов высшей точки гуманизма, как в финале пьес Шекспира, здесь тоже далеко… Отсюда и еще одно «не»: а была ли вообще культура на Руси или только прозябали здесь испокон веков одни безграмотные забитые крестьяне-лапотники, которые прячутся в темных избах и смотрят на белый свет через бычьи пузыри в окнах?..

Все подобные абстрактные построения и рассуждения разбиваются, когда начинаешь говорить о конкретных примерах. Сергий Радонежский – одна из самых безусловных фигур отечественной истории и культуры. От него нас отделяет семьсот лет. Именно он – неученый отрок Варфоломей, ставший после пострижения в монахи Сергием, разрушает все тезисы, доказывающие ущербность русской культуры. (далее…)

О поэзии Н. А. Головкина на материале поэтического сборника «Рябина».

«Свет свершённых дел…»

«Закружится метелица,/ одарит серебром./ Жизнь крутится, как мельница,/ день мелется за днём», – пишет поэт Николай Головкин, и таким образом само течение жизни, ход времени связывает с природой и, кстати, не только по смыслу, но и используя аллитерацию: метелица – мельница – мелется.

Тема быстротекущей жизни осмысливается поэтом и в другом стихотворении, где уже первая строфа передаёт настроение и вызывает доверие: «Не ждёшь, уйдя, ты тризн и панихид,/ ты в воздухе, как облако, растаешь./ И в памяти у тех, кто знал, оставишь,/ быть может, свой чудаковатый вид…» [1, с. 49]. Доверие это вызывает то ли сама тональность стихотворения, то ли последний стих с грустным признанием и почти детской открытостью.

И непонятно, кто это прощается – то ли сам поэт, то ли его лирический герой? Кто размышляет о Земле, «что была тебе приютом»? И поначалу сжимается сердце от этих строк, навеянных вечной темой жизни и смерти, которая рано или поздно встает перед каждым художником, требуя осмысления. И признание и растерянность слышатся нам в них.

Однако следуя древней логике круговорота воплощений и бессознательной вере в повторение жизни, поэт размышляет: (далее…)

В молодости А.С. Пушкин написал богохульную поэму «Гавриилиада». Религиозным людям ее лучше не читать.

На Пушкина в суд не подашь. Он умер 29 января (по старому стилю) или 10 февраля (по новому стилю) 1837 года. Запрещать издание «Гавлиилиады» тоже как-то неудобно. Как ни крути, а все-таки «солнце русской поэзии».

В начале 1820 года молодой Александр Сергеевич Пушкин, за два года до этого выпущенный из Лицея, почувствовал, что «тучи» над ним сгущаются. И было отчего. В это время сложилась тревожная международная обстановка. «Священный союз» не справлялся с возложенными на себя обязательствами по усмирению Европы. Запад бурлил.

В Париже, в оперном театре был убит наследник французского престола, племянник короля герцог Беррийский. В Испании произошла революция, отменившая привилегии дворянства. Россия пока оставалась островком стабильности. Но чтобы этот островок сохранить, Александру I пришлось «закрутить гайки» во внутренней политике, в частности, запретить разные тайные общества, расплодившиеся в офицерской среде.

А тут еще Пушкин со своими «экстремистскими» стихами. Одна ода «Вольность» чего стоит: тут и казнь французского короля Людовика XVI, и прозрачные намеки на убийство Павла I. А чего с точки зрения противоправительственного экстремизма стоит следующее четверостишие из оды:

Самовластительный Злодей!/ Тебя, твой трон я ненавижу,/ Твою погибель, смерть детей/ С жестокой радостию вижу.

А вот четверостишие, приписываемое Пушкину:

Мы добрых граждан позабавим/ И у позорного столпа/ Кишкой последнего попа/ Последнего царя удавим. (далее…)

Светлана Замлелова. «Приблизился предающий…» Трансгрессия мифа об Иуде Искариоте в XX-XXI вв./ Моногр./ С.Г. Замлелова. – М.: Буки Веди, 2014. – 272 с.

Новая книга известного российского писателя Светланы Замлеловой «Приблизился предающий…» представляет собой научную монографию, посвящённую исследованию евангельского мифа об Иуде Искариоте и трансгрессии (преобразования) этого мифа в ходе исторической и духовно-нравственной эволюции части мира, традиционно исповедующей христианство.

Написанная живым и ярким языком, содержащая многочисленные отсылки к актуальным проблемам современности, книга фактически совмещает в себе достоинства глубокой научной работы и талантливого литературного произведения. Тема, взятая автором для исследования, таит в себе множество подспудных аспектов, говорить о которых, в силу их фактической «табуированности», сегодня решится далеко не каждый. (далее…)

«Время говорить спасибо»

От редакции

Тексты В.М.Зимина, опубликованные на «Переменах», можно найти здесь. (далее…)

Или по-стариковски: демонический фетиш отражения, с минорным отступлением.

…И только это сделало Штирлица таким же популярным, как Карлсон. (Д.Быков)

Тебя мне жалко, бедный плут…
(Шекспир. «Король Лир»)

Yes. Luxury-style!

«Почти все имеют какой-либо непреодолимый или хронический порок; я наблюдаю это ежедневно. А я – нет», – произнёс Шопенгауэр незадолго до своей кончины. Каждый ли сможет повторить сказанное гением, – раздираемым монструозными противоречиями, тоскливо разговаривавшим с самим собой и единственным другом собакой, – за шаг до Всевышнего? И стоит ли жизнь того, чтобы прожить её в муках. Посмотрим…

Ненависть к СССР и любовь к Родине… Любовь к отеческим пенатам и восхищение загранкой. Нынешний безумный ура-патриотизм, чуть фарисейский, сходный с диссидентством времён СССР. Ох, эта несмываемая двойственность, доходящая до нездорового пароксизма, преследовавшая меня до тех пор, пока совка не стало.

Показалось, из сумрака вышла некая спрятанная ранее сущность, отвечающая за непримиримость и стойкость, некая аристотелевская новая правда, привносящая в новую жизнь что-то по-атлетически настоящее, стоящее, не сломленное тщетностью прошлых дней. Ощущение духовной свободы, «которая драгоценнее всякого золота» (Гассенди), застило глаза пред ощущением нравственного провала в бездну. Солнце и Луна повернули вспять, – страну засеяли схоластическим эквилибром, расколов её на категории «свой – чужой», «чужое – своё», в придачу имеющим множество подпунктов ограничительных функций для посторонних, пришлых и просто «лазутчиков». (далее…)

В центральной Нью-Йоркской Публичной библиотеке при полном аншлаге прошла презентация литературно-художественного проекта Геннадия Кацова «СЛОВОСФЕРА».

25 января 2014 г., в Нью-Йорке, в необычном для русскоязычной публики месте – Публичной библиотеке (NYPL) на манхэттенской Пятой авеню, прошло мультимедийное действо с участием русскоязычных литераторов и музыкантов, которое собрало самую изысканную публику. Как русско- так и англоговорящую.

А именно, здесь был представлен литературно-художественный проект «Словосфера», созданный нью-йоркским поэтом и журналистом Геннадием Кацовым и включающий в себя 180 поэтических текстов, инспирированных шедеврами мирового изобразительного искусства от Треченто до наших дней. (далее…)

Интервью с Натальей Рубановой: «Новые книги»

Несколько лет назад мне довелось познакомиться с рукописью романа Натальи Рубановой, мастера психоделических текстов: именно текстами она предпочитает называть свои произведения. В новом – на тот, 2009 год – сочинении она превзошла саму себя в отрицании традиций т.н. сюжетной прозы и пресловутых табу-тем.

Роман проходил под именем «Сперматозоиды»: журнал «Дети Ра» номинировал его на «Большую книгу», ну а обоснование для номинации написала я – «зацепило» противоречие между условно схематичным названием и собственно глубиной содержания.

«Наимильённейшая», по ироничному выражению Рубановой, литпремия страны роману «Сперматозоиды» не досталась, но судьба его сложилась, тем не менее, весьма удачно: в частности, в 2010-м он получил Премию имени Катаева (одна из наград ежегодной премии журнала «Юность», присуждающаяся за лучшие журнальные публикации года), а также вошел в финал премии «Нонконформизм» НЕЗАВИСИМОЙ ГАЗЕТЫ в 2011-м.

В конце же 2013-го издательство «Эксмо» наконец-то выпускает «Сперматозоиды» в виде книги: на самом деле, прекрасный повод взять интервью у автора:

Е. Сафронова: Наталья, не обидно ли, что ваш роман не получил «Большую книгу», на которую «Дети Ра» его в свое время номинировали?

Н. Рубанова: Мы не дети, пусть Ра и рядом. Большие толстые книги – большие толстые игры. Разочарования не было, потому как не было и очарования. Тут как в спорте для инвалидов – «главное участие». Вообще же, в силу ряда причин книжное закулисье знаю изнутри. Как «выдвигаются» авторы, как им «дают» – или не, не суть: все это, как мы понимаем, околоплодная вода литературы, которая рождается, разумеется, не в муках премиальных сюжетов, но исключительно «за станком». (далее…)

Я не был лично знаком с Натальей Евгеньевной Горбаневской, и это обстоятельство, казалось бы, самым понятным, естественным образом лишает меня права на какие бы то ни было воспоминания о ней.

А, между тем, я чувствую, что должен, просто обязан отдать ей дань. Вспомнить. И не в силу бытовых, житейских правил, а по законам, что действуют лишь между небом и землей. Это когда лишенный возможности познать нечто надмирное, живешь счастливый просто сознанием того, что это нечто, большое, величественное и прекрасное, тебе самому вовсе не чета, тем не менее, как-то и почему-то осведомлено о твоем собственном скромном существовании.

Да, так получилось, что не я знал Наталью Евгеньевну Горбаневскую, а она меня. Просто потому, что мне повезло, случайно подфартило стать частью совершенно удивительного, ею день за днем творимого мира. Мира славянской общности, не агрессивной, подчиняющей, как у православных славянофилов, Аксакова или же Киреевского. Не варварской, самовзрывающейся, как у анархиста Бакунина. Другой, подлинной, единственно возможной, неделимой. Потому что вся в слове. (далее…)

Шамшад Абдуллаев. Припоминающееся место. М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2012. 152 стр.

Шамшад Абдуллаев, поэт и прозаик, из тех, кто не стремится в метрополию – разве что приглашает ее в свои произведения, в которых прививает дичок европейской традиции на старый ствол восточного бытийствования (или наоборот, уж кому как видится сквозь марево узбекской жары).

Сформировавшаяся вокруг него так называемая ферганская школа была активна в 80 – 90-е годы прошлого века, притихла в последнее время, оставшись в литературе ярким и важным пятном, как почти одновременное ему «поколение “Вавилона”». В последнее время публиковался не так активно, что на самом деле внутренне созвучно как не публичной позиции Абдуллаева и других «ферганцев», так и медитативной, внутренней работе их стихов и прозы.

Впрочем, тут в который раз надо говорить о том, как у некоторых авторов взаимноперетекаемы стихи и проза: тут или применять не очень-то изящный термин «стихопроза», или пытаться все ж определить – каких формальных признаков и внутреннего ритма больше у того же А. Сен-Сенькова и Д. Дейча? (Более того, уже отвлекаясь, можно ли назвать некоторые абзацы из книг Н. Кононова исключительно прозой, а из эссе А. Гольдштейна¹ – критикой?)

Вкрадчивое изменение «настроек», трансгрессивность, кстати, – одно из важных свойств абдуллаевской работы со словом. Вот почти случайная строчка из его прошлой поэзии, на ее месте могла быть другая, соседняя: «Мантуанская песнь по радио, намаз/ и человек, продающий конину,/ мешались в окне часами» («Две картины»), – мешаются тут детали не просто пейзажа, но земного и небесного². (далее…)

Эдгар Аллан По и Гайто Газданов

Наша работа посвящена попытке доказать влияние новеллы Э. А. По «Человек толпы» (1840) на документальный роман Г. Газданова «Ночные дороги» (1939 – 1941).

Данный вопрос, насколько нам известно, ещё не привлекал исследовательского внимания. Учитывая особый интерес к фигуре Эдгара По, который Газданов проявлял на протяжении всей жизни (упомянем лишь его статью «Заметки об Эдгаре По, Гоголе и Мопассане» (1929) и рассказ «Авантюрист» (1930), героем которого является американский романтик), факт знания Газдановым текстов По кажется очевидным.

Рассмотрим содержание новеллы американского писателя

Рассказчик сидит осенним вечером в лондонской кофейне. Он выздоравливает после долгой болезни и поэтому чувствует себя в особом состоянии «острейшей восприимчивости». Толпа, проходящая перед его взором, вызывает у него неподдельный интерес. Он с наслаждением погружается в «созерцание улицы». Сначала характер его наблюдений «абстрактный и обобщающий»:

Я рассматривал прохожих в целом и думал о них собирательно.

(далее…)

Горячий камень: литература между Лимоновым и Собчак

В двухлетней давности публикации («Код обмана»: «Сноб» № 4, 2011; а кажется, не менее ударной пятилетки минуло) Александр Гаррос отмечал: в отличие от октября 93-го, – август 91-го практически никак не осмыслен, – и даже должным образом не отражен в отечественной литературе.

Гаррос подводил читателя к нехитрой морали из анекдота – «яка держава, таки и теракты»; августовская революция, со своим в первый же год выдохшимся пафосом и сокрушительными результатами (если этот август, весьма условно, принять за некую точку отсчета) – адекватна почти нулевому художественному выхлопу.

Мое собственное наблюдение: для осмысления последствий не то чтобы не пришло время (давно прошло), просто весь запал в первые же годы ушел в разнополярную публицистику.

К тому же октябрь 93-го – драматический, куда более щедрый в литературной перспективе, скоро перегнал фарсовый август.

Ничего нового: сравните литературные результаты Февральской революции и Октябрьского переворота. Даром что успешность социальных катаклизмов в 90-е, относительно десятых, получилась зеркальной. (далее…)