15 августа 1872 года родился Шри Ауробиндо Гош — выдающийся индийский йогин, поэт, философ и революционер
Час приходит, когда бессильны все средства Природы, Из защищающего Неведения вытолкнутый, И отброшенный к своей обнажённой главной нужде, Он наконец должен выбросить из себя свою душу поверхностную, И быть сущностью неприкрытой внутри: Этот час теперь настал… Шри Ауробиндо, Савитри
Сказать, что Ауробиндо был необычным человеком, — значит, почти ничего не сказать. Многие верили и верят, что он был воплощением Бога на Земле, аватаром Кришны. Сам мыслитель, будучи в высшей степени скромным, на этот счёт всегда отнекивался.
В Индии как ни появится видный духовный учитель, толпа так и норовит назвать его каким-либо аватаром и начать почитать как бога. Но понятно, что Ауробиндо был действительно выдающейся, редчайшей личностью, человеком Перемен, которых один на миллион, а то и на целое поколение. Он проявил удивительные таланты в самых разных областях знаний… Но при этом, как ни странно, в итоге не оставил после себя, по сути, буквально ничего. Так, несколько книг по философии да поэму белым стихом…
В политической деятельности Ауробиндо требовал радикальной борьбы за независимость — но в какой-то момент совершенно забросил политику. В сфере философии ратовал за путь карма-йоги, то есть активного действия, — а последние 24 года жизни провёл в практически полном уединении и тайных йогических практиках, о которых никто так ничего и не узнал. Человек-загадка. (далее…)
12 августа 1831 года родилась Елена Петровна Блаватская, писательница и путешественница, основательница Теософского общества.
Национальная гордость (того же сорта, которая создала миф о том, что наш шоколад самый лучший, а часы самые точные) ставит ее в один ряд с такими серьезными учеными, как Н.К. Рерих или сэр Джон Вудрофф. В опьянении кажущейся величиной ее фигуры (внушительной лишь в буквальном смысле) Елену Петровну называют не только медиумом, ясновидящей, путешественницей и талантливой писательницей — но и пророчицей, духовным лидером своего времени, философом, знатоком Востока.
Писательница? Исписав тысячи страниц, Блаватская по сути так и не сказала миру ничего нового. Путешественница? Да, тройное кругосветное путешествие дает ей полное право считаться выдающейся русской путешественницей своего времени (хотя, справедливости ради, нужно признать, что странствия Блаватской почти не принесли научной или культурной пользы, т.к. были по сути не экспедициями, как у Рериха, а метаниями, словно колеблющаяся стрелка худого компаса — то на Восток покажет, то на Запад). Философ? Но для того, чтобы быть философом ведь нужна “любовь к мудрости”, либо две составляющие по отдельности: большая Любовь и глубокая Мудрость. Елена Петровна обладала несколько иными качествами — впрочем, тоже весьма занятными. К остальным громким эпитетам, которыми снабжают колоритную, но трагическую личность Елены Петровны, лучше также отнестись со здоровым скептицизмом. (далее…)
4 августа 1859 года родился великий норвежский писатель Кнут Гамсун
В текстах, посвященных Кнуту Гамсуну, обычно начинают скулить уже с первого абзаца. Тяжелое детство, дескать, приходилось много работать, Гамсун (настоящая фамилия — Педерсон) в девятилетнем возрасте попадает в батраки к собственному дяде, который дерет его как сидорову козу. Далее обычно следует слезная история, как мальчик убегает от сатрапа обратно в родной городок и становится башмачником…
Все это, конечно, грустно, однако стоит вспомнить о какой эпохе идет речь. Семидесятые года девятнадцатого века — пост-наполеоновская Европа трещит по швам, кризис и голод повсеместно. Пасторальная Норвегия, страна дивных фьордов и козочек, не являлась исключением. Никому тогда сладко не приходилось, и ничего зазорного в тяжелой работе нет. Все это только пошло на пользу подрастающему норвежскому соловью, ибо именно в те годы и сформировался тот самый Гамсун, которого впоследствии узнает весь просвещенный мир. Белокурая бестия, человек не боящийся ничего и никого, упрямый, толстолобый, трудолюбивый. (далее…)
В огромном зале казалось никого не было… только казалось, что каждый был наедине с собою, Чувством и Песней… Мы все знали, помнили её, и молодёжь, видно по всему, переживала такое… Однако пожилые офицеры не подавали виду – каменные изваяния чуть слышно переговаривались, точнее обменивались знаками, сигналами, едва уловимыми внимательным сторонним ухом и ничуть не внятные для него… Так надо…
Как вдруг:
– Что они такое играют?
– Всех поднять только спокойно чтоб слажено всё… сами готовы… молодняк поразомнётся – дурь им уж наскучила – в Дело пойдут!
И если первая реплика-вопрос прозвучала как-то театрально, растерянно и едва слышно, будто во сне, то вторая – приказ, был отдан так, что ни один его слышавший не смог не подчиниться. Хотя слышать его было положено немногим избранным: активистам Движения, офицерам безопасности и унтерам-штабистам.
А музыка шла, плыла, летела – она и вправду уже ни капли не напоминала тот гениальный рок-альбом «Стена», ту песню про учителя и войну, на том, настоящем английском, а не нынешнем гадко-тусовочном…
Видно было, как от тех каменных изваяний, старших и по званию и по возрасту, более молодые передавали приказы-эстафету слаженного, быстро разлетающегося движения, что постороннему могло показаться и казалось суетою встревоженной саранчи или муравьёв… Но теперь у каждого внутри звучала Песня, в которой музыку и слова невозможно было разделить – она поднимала и вела, не заслоняя собою, не вдавливая в себя и не забирая из реальности, но помогая!
Странен был вид этих, буквально на глазах менявшихся людей, вроде бы и говоривших по-русски, даже по-казацки, казачьи – смачно, крепко, свободно, красиво… Но иная это была нация: не родство крови, крови и почвы, не единение веры, нечто бОльшее, выше причастия, присутствовало и правило тут!
И теперь уже совершенно иным гласом прогремел… нет не рявк, не вопль, не истеричный визг, но боевой клич – словно Дракон величественно расправил крылья, вздымаясь из колец своих:
Пулями, сиренами взвились-разлетелись посвисты – тугия, разбойныя, молодецкия, НАШИ – они говорили на ясном, внятном многим здесь языке – древнем, как Степь, Горы, Море, они рвали в клочья вмиг обесцененную цифровую спутниковую связь, дорогущую электронику, они срывали со всех одежды дикости 21-го века!
Тут же кто-то негромко, но жёстко сказал:
– Амуницию какую брать – не спутай, помнишь?!
– Автоматы, патроны, броне…
– Кольчуги, шлемы, пики и сабли – пики и сабли!!! И смотри мне, пёс, пред самим Ханом ответишь!!!
А откуда-то извне мощных бетонных стен гигантского саркофага концертного залища летели уже птицами команды: «Сброюууу вздеееть… Верхааам… Клинки вооон!!!»
Солнце Ночей, кто видел тебя, кто чувствовал всем собою, тот знает – прожектор ли, Луна ли, костёр – ты полностью изменяешь Мир и нас! Конница, летящая кавалерия мчалась сквозь Ночь, сквозь Мир, не ведая ни сна, ни сомненья, ни страха, ни мысли, ни желания – лишь слаженное движение, единое стремление – не суета, не дельце, не колоброд…
По пути она вбирала (принимала) стаи, отряды, ватаги, эскадроны, сотни и тысячи… Bпереди ещё бултыхалась во тще и суе жизнь, позади неё оставалась Спокойствие, Чистота – Ночь Вечности, готовившая Новый День Новой Эры!
Баскаки сбирали дань, наводили Порядок,
Aкыны славили Подвиги,
Воины продолжали Путь,
Песня звучала в Мире
стенограмма чувств-мыслей на бегу — жадно гуляя и рыская в свободные часы в цайтноте и поисках Прекрасного и фотографируя Его – будучи на встрече русскоязычных литераторов 12-14 окт.2007.
Эпиграф: Дрезден-город достоин, чтобы целовать здесь Землю!!!
…И покинул я Ковчег Поэтов* и отправился в странствие одиночное ясным погожим осенним днём, без вина пьянея от града дивнаго и чудесной реки…
И лишь об одном молил я Бога – да не истощилсь бы батарейки в хэнди** моём — ибо снимал им, да писало б ходко перо моё…
Но проведал Бес мысли и мольбы мои и пренапрягся, занемог весьма мал аппаратец-хэнди, да к тому ж иссякли чернила в ручке, чем живописал я путь мой…
Однако перехитрил я Беса того злокозненного – ибо сам Демон и дивные плоды странствия моего обрёл, записав и засняв немало, изрядно и в душе унеся!!!
«…всё это время К. не покидало чувство, что он заблудился или даже вообще забрёл куда-то на чужбину, в такую даль, куда до него не добирался ни один человек, — на такую чужбину, где даже в воздухе не осталось ни частицы родины, где впору задохнуться от чуждости, но всё равно ничего нельзя поделать против её вздорных соблазнов, кроме как только идти и идти вперёд, пропадая всё безоглядней…»
Франц Кафка, «Замок»
Кафка всегда писал о себе. Его тексты — это по сути экзистенциальная автобиография. В собственной судьбе, прихотливо-случайной (как все судьбы) и несчастливой, он видел удел человеческий.
«Кафка искренне хотел числить себя обыкновенным человеком. Чуть ли не на каждом шагу он наталкивался на границы доступного человеческому пониманию. И старался показать эти границы другим» (Вальтер Беньямин).
Добро пожаловать в мир Кафки. В мир неудачи и неясности.
Типовые, привычные человеческие стратегии и ожидания не работают в этом мире. Забудьте.
Невиновному нечего и ждать, что он будет оправдан. А строго охраняемые ворота предназначаются для одного-единственного человека, которого стражник туда и не пускает. (далее…)
…Тогда мы с несколькими знакомыми журналистами, уже поздно вечером, вернувшись из посольства, решили просто дождаться утра – наш рейс уходил в пол шестого… Слушали мои старинные записи – музыка просто магическая… Bот хотя бы „Мэми Блю“ в исполнении незабвенной Кати Ковач… Тогда каждый думал, будто виделось и слышалось это Нечто вместе с песней – ТОЛЬКО ему, ей… оказалось – всем… Неужели Катика тогда была уже достаточно взрослой, чтобы осознать происходящее, а не просто запомнить… Да пережила ли она это или же родилась уже потом, или «просто» открылся Канал Времени и Силы именно сквозь эту песню, именно в её исполнении…
…В Назрани, в том месте, что лишь русские могут использовать как аэропорт, в тот день произошло самое обычное убийство – никто и не заметил, как, хрипло всхлебнув воздух, скрючился и завалился медленно, словно нехотя, немолодой (хотя и не старый) мужик в форме… не совсем обычной – что называется «Спец»… Кому кaкoe было дело – кто, почему, чем убил, когда это давно стало будничным явлением, а тут всё так тихо по-домашнему вышло… Время тёплое весеннее, позднепутинская пора… смеркалось… (далее…)
29 июня 1900 года родился Антуан де Сент-Экзюпери, чье творчество отнюдь не ограничивалось «Маленьким принцем»
В нашей стране Экзюпери – при всей его громадной, избыточной популярности и в значительной мере благодаря ей – оказался прочитан как бы «по касательной». И почти не услышан в своих главных, настоящих смыслах.(далее…)
Мы начинаем публикацию четвертой части романа Суламифа Мендельсона «Побег». (Суламифь это женское имя, а автор «Побега» – мужчина. Когда мы с ним встречались на Гавайях, он сказал, что правильно было бы писать его имя как Суламиф, без мягкого знака.) Первую и вторую части «Побега» мы напечатали еще в 2007 году, а третью — в 2009 году. И вот теперь мы договорились о публикации четвертой части (всего в романе ШЕСТЬ частей).
Еще раз отмечу, что это уже не первая публикация романа. Впервые текст напечатали в 1988 году, в трех номерах легендарного самиздатовского журнала «МИТИН ЖУРНАЛ». В архиве «Митиного журнала» на сайте издательства КОЛОННА находим, что начало «Побега» было опубликовано , продолжение – и окончание – .
В нашем распоряжении также оказалась рецензия на 19-й номер «Митиного журнала» (на тот самый, в котором началась публикация «Побега»). Рецензия была опубликована в другом легендарном самиздатовском органе – в журнале «Гласность» (издававшемся под руководством Сергея Григорьянца). Эту рецензию я дословно и полностью приведу чуть ниже, а пока – несколько выдержек из уже упоминавшегося в хронике проекта НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА интервью с Дмитрием Волчеком, основателем и бессменным главным редактором «МИТИНОГО ЖУРНАЛА». Из этого интервью (оно пару месяцев назад и наделало шороха) становится кое-что ясно.
Вот как Дмитрий характеризует свою культурную политику (и, в частности, редакционную политику «Митиного журнала»):
«…Меня интересуют иконокласты и аутсайдеры, но не сегодняшние, потому что больше нет запретов, а из тех времен, когда культура была опутана цензурными цепями. Бунт, но в прошедшем времени. Книги, которые продавались из-под прилавка, которые прятали, когда появлялся жандарм. Книги, которые отказывались набирать в типографиях, книги, которые изымали на таможне. Дикие, опасные книги. Книги, без которых не было бы нашей свободы».
Речь тут идет, видимо, о нынешней культурной политике Волчека, но, понятно, что и тогда, в 1988 году, его в не меньшей степени интересовали именно «дикие и опасные» книги, которые прямиком вели к свободе. И в этих словах, в частности, можно усмотреть объяснение причин, по которым был напечатан тогда у него в трех номерах с продолжениями роман «Побег»… (Кстати, в этом романе, написанном в 1982 году, слово «перестройка» повторяется для того времени удивительно часто, оно тогда еще не особо было в ходу. Вообще при внимательном чтении в «Побеге» обнаруживается множество прозрений относительно событий, произошедших лет через пять-восемь после написания этого текста. А некоторые авторские отступления, — например то, с которого начинается первая глава Части четвертой, — прямо указывают на то, что автор не просто «занимается литературой», но – моделирует будущее.)
Информационным поводом для опенспейсковского интервью послужило 25-летие «Митиного журнала» и выход 64-го его номера – после пятилетнего перерыва. И вот интервьюер спрашивает у Дмитрия Волчека:
— Почему вы заморозили проект на пять лет и почему решили оживить его сейчас?
А Волчек отвечает:
— Журнал — своего рода дайджест того, что публикует «Колонна». Но издательство может держаться на переводах, а русский литературный журнал (ну, это альманах на самом деле, сборник) требует важной русской прозы. Где ее взять? Ведь никто ничего не пишет.
Весь механизм у меня был собран, но руля не хватало, и вот в прошлом году мне прислали несколько текстов Артура Аристакисяна. Артур — великий режиссер, он снял главный российский фильм 90-х. «Ладони» находятся вне всего, что принято называть кинематографом, это некий священный текст, подземное евангелие, изложенное пещерными апостолами. То, что он пишет, тоже очень необычный тип повествования — такая последняя лента Крэппа, уходящая прямо в рану на затылке.
Журнал, конечно, вышел очень кстати, когда появилось впечатление, что кошмарный паровоз начал скрежетать и останавливаться. Надеюсь, что какой-нибудь бесстрашный Саид пустит его под откос окончательно. Было бы отлично, если бы заодно рухнула и вся система книготорговли, гнуснейшая, убивающая литературу. Все книги станут электронными и бесплатными, а эта дрянь советская пусть сгинет навсегда.
Конец цитаты.
То есть именно современная русская проза – это структурообразующий элемент «Митиного журнала». И до тех пор, пока Дмитрий Волчек не мог найти «важной русской прозы», журнал не выходил. Пять лет. И вот как раз в этом-то основном отделе (занимающем самое большое количество страниц номера и служащем его концептуальным стержнем) был опубликован в 1988 году роман «Побег»…
Ну а теперь – рецензия из журнала «Гласность» на 19-й номер «Митиного журнала» (на тот самый, напомню, в котором началась первая публикация романа «Побег»).
Цитируется по: 1988 год, журнал «Гласность» (выходил под руководством Сергея Григорьянца), №21.
«МИТИН ЖУРНАЛ» № 19 О.АБРАМОВИЧ
В «MЖ» невозмутимо соседствуют тексты, казалось бы, несовместимые, но — странное дело — каким-то магическим образом тяготеющие друг к другу. Так, например, в поэтическом отделе журнала соседствуют Ю.Кисина — усердная сторонница мета-метафоризма, и концептуалист М.Сухотин. Я долго не находила слов, чтобы охарактеризовать это вопиющее соседство, но потом они нашлись: «сатир и нимфа». Оказывается, всего-навсего, классический сюжет.
Столь же изящно соседствует в отделе прозы B.C. с Гаем Девенпортом. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предпочесть второго первому. О каждом из них можно было бы написать, но я пишу о «Митином журнале». А «Митин журнал» представляет читателям не литературные произведения, а те силовые поля, что возникают между ними; собственно только эти поля и имеют значение для читателя, ибо жить ему именно в них, а не внутри какой-либо из литератур.
Все вышесказанное опровергается текстом, занимающим основной объем номера — романом Суламифи Мендельсон «Побег». В этом романе можно жить. Во-первых, он хорошо написан, его видно, он стоит перед глазами. Во-вторых, в отличие от многих современных романов, чьи пространства являются духовной собственностью их автора, и чей читатель смеет претендовать разве что на роль молчаливого зрителя, — роман «Побег» — это гостеприимный дом, где желанный гость-читатель с удовольствием ощущает свою уместность. С ним не заигрывают, с ним играют, и ставки высоки.
Дальше две небольшие пьесы. Одна из них — «Шаровая молния из Джиннистана», принадлежащая перу А.Вишневского, поначалу очаровывает, но увы разочаровывает под конец. Кажется, юный автор успел повидать немало интересных людей и наслушаться рассказов о них, но не имел случая узнать, что же там, за оберткой.
Публикация пьесы Л.Бабанского «Разве мы плохо себя ведем?» — своеобразный эксперимент. Этот текст не литературен по своей природе, написан он для театра и откровенно рассчитан на сотрудничество режиссера. Что ж, почему бы читателю не поиграть в режиссера, тем более, что отдел называется не «Драматургия», а «Театр».
В отделе «Изыскания», в котором не редки воистину изысканные тексты, на сей раз — одно из уравнений с тремя неизвестными. В.Набоков рассказывает американским студентам о М.Горьком. Этот текст — не более, чем инструмент, некоторый оператор. Лишь в том случае, если читатель имеет достаточную информацию о каких-либо двух неизвестных, при помощи этого текста он сможет вычислить третье.
В журнале есть еще кое-что, но пусть оно окажется сюрпризом для тех, кого мне удалось убедить в том, что этот номер стоит прочитать.
Хроника Неудобной литературы будет продолжена, если к тому появятся поводы. А вот Содержание Хроники проекта Неудобная литература – в том порядке, в котором я рекомендую вам ее читать, чтобы получилась занятная драматургия (впрочем, это гипертекст, и у вас могут возникнуть свои соображения на эту тему):
16 июня 1954 года родился композитор Сергей Курёхин
Если и был во второй половине XX века российский композитор, достойный продолжительного байопика, так это Курёхин. Он наверняка и сам бы согласился, чтобы о нем сняли фильм. Ведь это же эксперимент! Нельзя дать гарантии, что Голливуд пошел бы навстречу всем его сумасшедшим предложениям. Но кино явно стало бы продолжением жизни Капитана, а точнее – его гигантского разума.
Недавно Сергея Шнурова спросили, знаком ли он с героем статьи. «Видел его однажды в метро». – «И как?». – «Ваще!». Короткое резюме модному снаружи и вневременному внутри творцу. (далее…)
Тихо, пролистывал книгу
Шелест берёз звёзды ласкал
Старый в погонах устал генерал
Сад зацветал, год умирал
на раскалённых дорогах исчез
противовес и интерес
всех засвистал, всех освистал
смелый последний полубог Геркулес.
Лёгкого счастья отрезок поник
на абордаж, на перемиг,
и заклинание клавиши — крик —
соль ля диез соль ми ре вжик
Растворена ночью без сна моя весна твоя блесна…
Я помню твой язык, моя беззубая подруга,
я помню всё — и тёмный гомон птиц,
и беззастенчиво воткнувшееся дуло
в мои глаза и в уши и в язык.
Но это был каприз, я был тебе не нужен —
не выгоден, не смел, не яростен, не весел.
В твоих лучах и трелях я блестел,
потом летел, потом я падал,
падал вниз —
в конце уже без песен и безлик.
И вот я здесь, в прохладном летнем парке,
среди берёз и снов, среди травы и слов,
Сижу и тихо слушаю твои заветы,
без мыслей и надежд
и вовсе не всерьёз.
Его сейчас попросту не прочитывают. Что поделаешь: читательский взгляд нашего времени организован принципиально иначе, чем ещё каких-нибудь полвека назад. Читатель плохо восприимчив к грандиозным, мироподобным построениям, к подробным велеречивым текстам с их медленным, как сама жизнь, течением. А Манн только такие и писал: это был его способ справиться с хаосом жизни. Способ вполне действенный. (далее…)
На днях возобновим публикацию ответов лит.критиков и писателей на вопросы проекта Неудобная литература. А пока можно продолжить подводить первые итоги этого небольшого исследования. В первом приближении ответы респондентов на вопросы Неудобной литературы дают следующую картину.
Респонденты в основном либо утверждают, что хороший текст вряд ли издадут, так как его трудно продать, либо считают, что автор, создавший хороший текст, непременно должен обладать еще и пиар-навыками — к примеру, «пробивным» характером. Короче, пассионарностью Дмитрия Быкова.
Автору следует, мол, обойти десятки издательств и журналов, терпеть разного рода «это неформат» или «не впечатлило», и упорно продолжать верить в свою счастливую звезду и идти дальше – все дальше, дальше и дальше. Пока, наконец, он не встретит «своего» редактора. Так предлагает действовать и Виктор Топоров в своей «Креативной редактуре», а в ответах на наши вопросы этой т.з. придерживаются, например, Дмитрий Быков и Сергей Шаргунов («хорошая вещь пробьется»). Курицын тоже как бы присоединяется к ним (говорит о спонсорском варианте издания, когда хорошую книжку по-любому кто-нибудь да издаст – хотя бы и в серии, от которой не требуется прибыль, — то есть да, пробьется).
Если поверить упомянутым респондентам, то получается следующее: писателю недостаточно положить часть своей жизни на чисто писательский труд (даже если он сопряжен, как в случае с текстами из нашего проекта Неудобная литература, со сталкерской работой). Автор должен быть упрям, упорен и достаточно толстокож. Он должен искать издателей. И плевать на отказы, верить — верить! — в свою счастливую звезду и большой талант.
Но не странно ли это?
Мне кажется, что, по меньшей мере, странно. А по большому счету – просто несправедливо и западло. Если бы я, скажем, написал роман, то ни за что не стал бы его пробивать. Честное слово, прав был Лев Озеров: «талантам нужно помогать, бездарности пробьются сами»… А вы говорите «месячные», «дурное настроение». «Да сколько можно?!» — ткнувшись туда и сюда, скажет писатель, уже положивший столько труда на свой текст. И в лучшем случае просто не будет больше совершать никаких попыток найти издателя. (далее…)
Одна из самых трагических фигур русского рока интересна не столько с исторической точки зрения, сколько с мистической.
Башлачёв, несмотря на признание друзей-рокеров и критиков, звездой стадионов не стал. Его единственное крупное выступление на пятом ленинградском рок-фестивале прошло скомкано. Зато на квартирниках он творил чудеса (вот свидетельства очевидцев).
По сути, это была месса при участии слушателей. Как выразился Артемий Троицкий: «Происходило невозможное. Что-то такое, чего больше никогда не будет. Это был вообще лучший человек, с которым никто рядом не стоял, не сидел и не лежал». Кажется, что Башлачёв пропускал через себя огромное количество потусторонней энергии. И в какой-то момент перегорел от напряжения. Короткое замыкание. Если через тебя идёт мощный поток, который настолько силён, что даже слушатели чувствуют его, рано или поздно наступает расплата. Поэт считал, что надо песню каждый раз проживать. А песни были тяжёлые, тёмные, такие спеть — как море переплыть. (далее…)
Все правильно. Бродский – бог. Это не лесть. И не преувеличение. А просто – рабочий термин. Но боги существует для вопрошания. Для тяжбы с ними. Для того чтобы биться в ночи, как Иаков. И – да, для проклятий тоже, в конце-то концов. Именно в этом им, бесконечным, от нашего конечного брата польза.
Спасибо – за невозможность!
Это можно назвать как угодно: скромностью, робостью, смирением или просто трусостью и желанием снять с себя в дальнейшем всякую ответственность – но что бы это в итоге ни было, ясно, что было в начале. А в начале был Бродский – как полная невозможность разговора о нем. (далее…)
Журнал "Перемены" в ВК >>
Вы можете поблагодарить редакторов Перемен >>